Октябрь (История одной революции) - Гончаренко Екатерина "Редактор" (читаемые книги читать онлайн бесплатно полные .TXT) 📗
«Спасибо. Отлично. А теперь выходи оба отсюда. А вы дайте мне ключ от этой комнаты», — обращаясь к монтеру, потребовал я. «Слушаюсь. Сейчас. Ах Боже мой, где же ключ». — «Ищи ключ на кожаном шнуре», — мечась по комнате, попросил он лакея, но тот уже выскочил и несся по коридору восвояси. «Живо, живо», — торопил я. «Есть», — радостно завопил монтер, подавая ключ. Я взял его и пробовал закрыть и открыть дверь. Замок действовал хорошо. «Ну, идемте. Свет оставьте здесь гореть. Вы будете находиться при мне», — говорил я ему, когда мы зашагали обратно, направляясь к выходу, к главным воротам. «А что, ваше высокоблагородие, — расспрашивал он меня, Вы из отряда его Превосходительства генерала Корнилова будете?» — «Почему вы это думаете», — задал я ему вопрос. «Да уж, наверное, не иначе. Уж вы больно решительно действуете, не то что здешние господа офицеры. Собрались с юнкерами нас защищать, а сами все гуляют». — «Да, да, вас защищать — думал я, — да я тебя бы уже отправил на тот свет, если бы не нужда в тебе». Но вот мы вышли к комендантской. «Ага, — сообразил я. — Я оставлю его и ключ у юнкеров связи. Это будет надежнее и целесообразнее», — и я вместе с ним вошли в комендантскую.
Комендантская была полна. Все одновременно говорили, кричали. Я провел к стене у шкапа монтера и, сдав его юнкерам связи и заявив им, что они мне отвечают за него и за ключ своими головами, стал прислушиваться к происходящему. Оказалось, в центре ударниц, инвалидов георгиевцев и откуда-то взявшихся юнкеров Павловского военного училища, которых во дворце не было, стоял комендант обороны дворца. Вся эта публика, волнуясь, с возбужденными глазами, а ударница со слезами на них, умоляли, требовали от коменданта обороны сделать вылазку на главный штаб, где, по их сведениям, писаря перешли на сторону Ленина и, обезоружив и частью убив офицеров, арестовали генерала Алексеева.
«Мы должны выручить ген. Алексеева. Это единственный человек, ради которого стоит жить. Только он спасет Россию, а они его замучают», — кричали, перебивая друг друга, просящие. «Уже, говорят, с него сорвали погоны», — визжала одна ударница. «Если вы не разрешите, вы враг родины», — вопил штаб-ротмистр, подпрыгивая на своей протезе. «Хорошо», — наконец согласился комендант обороны, видя, что все его уверения, что генерала Алексеева там нет, ни к чему не приведут. «Но только, — продолжал он, — могут произвести вылазку одни лишь ударницы. Инвалиды же должны остаться охранять 1-й этаж. Вас, ротмистр, я назначаю командиром внутренней обороны ворот. Но как только вы убедитесь, что генерала Алексеева нет, так немедленно же вернитесь на место», — снова обращаясь к ударницам, приказал комендант. Ликуя и торопя друг друга, покинула вся эта честная, чуткая публика комендантскую.
«Я не мог иначе поступить, все равно сами бы ушли, а это было бы хуже», — увидев меня, поделился со мною комендант. «Ну, как ты, жив еще, — подойдя ко мне и улыбаясь, продолжал он. — Ну, и устал я. Рвут. Говорят без конца и никакого толку. Положительно сладу нет ни с кем. Ну идем вниз, посмотрим, что там делается». И мы, разговаривая, вышли из комендантской. Внизу, навстречу нам, попался капитан Галиевский. «Разрешите узнать, вами ли разрешена вылазка ударницам», — обратился он с вопросом к коменданту. «Да», — ответил комендант обороны. «Слушаюсь», — и он снова бросился к баррикадам. «Ну я туда», — выйдя под арку и указывая на противолежащую дверь 1-го этажа, откуда выбежали ударницы, сказал он. «А ты, — продолжая обращаться ко мне, закончил он, — делай, что найдешь нужным, я доволен тобой и доверяю тебе».
Чувство удовлетворенности наполнило меня, и я выскочил к баррикадам. И в тот же момент снова загорелись потухшие было фонари, и я увидел выстроившуюся роту ударниц, стоявшую лицом ко дворцу и правым флангом к выходу из-за баррикад по направлению Миллионной улицы.
«Равняйсь. Смирно», — покрывая щелкание пуль о стены, о баррикады и верхушку ворот, командовала, стоя перед фронтом ударниц, женщина-офицер. «На руку. Направо. Шагом марш», — и, вынув револьвер из кобуры, женщина-офицер побежала к голове роты.
Я и стоящие тут ж офицеры капитан Галиевский и штаб-ротмистр взяли под козырек.
«Броневик идет», — раздалось с баррикад.
«Пулеметчики, приготовсь», — командовал Галиевский. «Александр Петрович, Христа ради, потушите огонь» — крикнул он мне и, выхватив револьвер, выстрелил в фонарь.
«Зря», — крикнул я, но ошибся. Фонарь потух. Пуля разбила его.
Стрельба по второму не давала результата, и я снова помчался во дворец.
«Тебе не свет тушить надо, а пойти с ударницами». — «Ну тут каждому свое», — глупо урезонил я себя, мчась в комендантскую.
Через несколько минут я с монтером снова был в монтерской. Доска оказалась выключенной, и он позвонил на станцию.
«Станция занята матросами», — объявил он, опуская слуховую трубку. «Теперь весь свет в их руках. Ваше высокородие, — молил он, пока я проверял его заявление, — отпустите меня: у меня жена, дети. Я ни при чем здесь».
«Хорошо, убирайся к черту и куда хочешь, но попадешься среди них — застрелю», — в бессильной злобе угрожал я, в то же время чувствуя бесполезность слов.
Назад я шел один. Ноги подкашивались. Я выбился из сил и часто останавливался, чтобы, прислонившись к стене, не упасть. В голове было пусто… Вот и комендантская. Вошел. Пусто. Я бросился к окну. «Назад, назад, господин поручик, вас убьют», — откуда-то раздался удивительно знакомый голос.
«Кто здесь, где?» — обернулся я. «Это я», — высовываясь из-за шкапа, показалась, белая как снег, физиономия фельдфебеля Немировского. «Что вы тут делаете, почему не с юнкерами?» Немировский вздрогнул, затрясся, закрыл лицо руками и зарыдал. Я подошел к нему. «Ну, успокойтесь, в чем дело?» — допрашивал я его.
«Я был все время на баррикадах… Я не могу больше… Я не могу видеть крови… Один юнкер в живот, в грудь… Очень тяжело ранен, а у него невеста; старуха мать…» — рыдал Немировский. «Послушайте, — видя, что лаской ничего не сделаешь, сказал я, — послушайте, вы самовольно ушли. Вы знаете, что я имею право пустить вам пулю в лоб, но я этого не сделаю, если вы дадите слово взять себя в руки и отправитесь составить мне из первых попавшихся юнкеров команду связи». — «Спасибо, спасибо. Слушаюсь. Но вы никому не скажете, что видели меня. Лучше застрелите, но не говорите никому».
«Это будет зависеть от вас, ведь вы казак, фельдфебель», — урезонивал я его.
«Я завтра подам рапорт об исключении из школы: я не имею права надеть офицерского мундира», — горячо клялся, приходя в себя и вытирая лицо, юноша-композитор, пианист, дивной игрою которого заслушивалась вся школа.
Бесконечная жалость к нему, к себе и ко всем заворошилась, защемила в груди.
«На баррикады», — крикнул я себе и с вновь вспыхнувшей энергией бросился к воротам. В коридоре 1-го этажа снова загудело от выползших откуда-то юнкеров пехотных школ. Кто стоял, кто шел. Но вот дверь. Выскакиваю. Противоположная дверь открыта, и в освещенном коридоре толпятся какие-то юнкера.
«Что-то неладное», — пронизывает мысль мозги, и я там. На ящике стоит какая-то фигура в солдатской шинели и орет отрывистые слова. Окружающие волнуются и гудят. Что такое, что за митинг? Проталкиваюсь вперед, в стремлении среди всеобщего гама уловить смысл бросаемых слов, говоримых с ящика, на котором часа два тому назад стоял хорунжий. Наконец удается вслушаться. «Через пять минут "Аврора" вновь откроет огонь. Через пять минут».
«И еще раз повторяю: кто сложит оружие и выйдет из дворца, тому будет пощада. Вас обманывают», — вырвалось из груди говорившего.
«Агитатор», — понял я, и холодок пробежал у меня по спине.
«Ну, чего медлишь?» — со свирепостью накинулся я на себя. «В твоем нагане еще есть патроны. Говори, говори, собака. Собаке — собачья смерть», — шептал я губами, вытаскивая с трудом руку и осторожно поднимая дуло нагана над плечами впереди стоящих и целясь в голову говорящего.
«Ну, вот сейчас хорошо!» — и я взвел курок.
