История культуры древней Греции и Рима - Куманецкий Казимеж (книги полностью бесплатно txt) 📗
Продолжателями его филологических изысканий стали Сантра, автор трактата «О древности слов»; лингвист Гавий Басе; известный литературный критик Септим Меций Тарпа. Грамматику н риторику преподавали Марк Антоний Гнифон, учитель Цезаря, а позднее Орбилий Пупилл, наставник молодого Горация. Впервые стал называть себя филологом Луций Атей Претекстат, грамматик, друг Саллюстия. В изучении права блистали друг Цицерона, консул 51 г. до н. э., один из немногих в Риме неопифагорейцев Сервий Сульпиций Руф и его ученики: Гай Атей Капитон, Марк Антистий Лабеон, Публий Алфен Вар из Кремоны и другие виднейшие римские юристы эпохи перехода от республики к принципату. Исследования в области права были наиболее оригинальным вкладом римлян в культуру I в. до н. э. Напротив, труды по географии (поэма «Хорография» Марка Теренция Варрона Атакского) или астрономии (трактат в прозе уже упоминавшегося ранее Публия Нигидия Фигула) целиком основывались на греческих источниках и образцах.
ПОЭЗИЯ И ТЕАТР
Великая поэма Тита Лукреция Кара «О природе вещей» стоит особняком в истории римской литературы I в. до н. э., выделяясь как формой, так и содержанием. Характерной для литературы середины столетия была деятельность группы молодых поэтов, которых Цицерон пренебрежительно называл по-гречески «неотерой» — новейшие. Сам он, поклонник Энния, поэта старого времени, требовал от поэзии обращения к большим, серьезным вопросам. Цицерон и сам пробовал свои силы в писании стихов, но его возвышенное, исполненное пафоса красноречие, перенесенное в поэзию, рождало творения искусственные, напыщенные, неуклюжие, а одно из его стихотворений, где он восхвалял свою политическую деятельность и где была такая строка: «О счастливый Рим, рожденный в мое консульство…», стало просто предметом общих насмешек.
Зато поэтической молодежи, названной «новейшими» (это были главным образом выходцы из предальпийской Галлии, с севера Италии — Гай Валерий Катулл, Гельвий Цинна, Валерий Катон, Гай Лициний Кальв), было ясно, что времена Энния, времена больших исторических эпопей миновали. Они так же не желали подражать Эннию, как александриец Каллимах не хотел подражать Гомеру. Они любили, как и поэты-александрийцы, малые формы, камерные темы, связанные с радостями личного бытия, дружбой, пирушками, любовью, учеными досугами среди книг, Их называли еще «учеными поэтами» за страсть к книжной учености, к чтению древних мифов, к тщательной отделке поэтической формы, к утонченности. Вместо длинных эпических поэм они писали эпиллии и эпиграммы в несколько строк, сентиментально и трогательно воспевая своих возлюбленных и описывая свои глубокие, смятенные чувства. При этом «новейшие» поражали своей эрудицией, знанием даже мало кому известных древних мифов, так что и маленькие их сочинения требовали подчас обширных комментариев. Наконец, они, как сказано, постоянно заботились о форме, об изяществе и мелодичности стиха, тщательно выбирали слова, будучи поистине виртуозами языка и метрических форм; композиция их творений лишь на первый взгляд казалась небрежной — в действительности она создавалась весьма искусно, путем долгой и кропотливой работы поэта.
Отношение этих молодых стихотворцев к своим произведениям выглядело легкомысленным, шутливым, они словно играли в поэзию. Но нередки были случаи, когда поэты этого круга годами трудились над небольшой поэмой. Так, Гельвий Цинна писал свою маленькую поэму «Смирна» о кровосмесительной любви кипрской царевны Смирны к своему отцу Киниру девять лет, и она была настолько ученой и непонятной читателям, что уже вскоре, в эпоху Октавиана Августа, некто Крассиций написал к ней обширные комментарии. Тем не менее поэма вызвала всеобщий восторг, и Катулл, друг и единомышленник Цинны, предсказывал, что она переживет «седые века». В действительности ее довольно скоро забыли. Забылись и погибли также язвительные сатиры Фурия Бибакула. в которых он нападал на самого Октавиана. Недолгим оказался и век «Диктинны» («Расставляющая тенета», один из эпитетов богини-охотницы Дианы) Валерия Катона, эпиллия в александрийском духе, на все лады расхваленного друзьями поэта, Катуллом и Бибакулом; последний даже назвал Катона «латинской сиреной». Утрачены, к сожалению, и стихи ученого поэта Кальва, где он трогательно описывал «погребение несчастной Квинтилии», своей жены. Ясно, что и это было произведение незаурядное, ибо оно нашло признание не только у Катулла, но и у поэта следующего поколения, Пропорция. Интересно, что Кальв, оратор-аттицист, убежденный противник восточной пышности азианского стиля в риторике и в прозе, был, однако, в поэзии приверженцем не классических, а именно эллинистических форм.
Судьба распорядилась так, что из всех этих поэтов, связанных между собой сердечной дружбой и создавших первую в истории римской литературы группу, объединенную общей программой, нам известно сегодня творчество только одного — Катулла. «Ненавижу и люблю» — эти слова из одного его стихотворения лучше всего характеризуют поэтическое наследие величайшего римского лирика. Он ненавидит, осыпает бранными эпиграммами Цезаря и его офицера, быстро нажившегося, но столь же быстро промотавшего свои богатства Мамурру, стихотворцев-графоманов Суффена. Цезия, Аквина или известного своими злоупотреблениями цезарианца Ватиния; все они — «позор» и «язва» республики. И рядом, в страстных, жарких, исполненных преклонения, обожания, а иногда и меланхолии стихах, — любовь, драматическая любовь к знаменитой в Риме своими похождениями блестящей светской красавице Клодии, которую поэт воспевает под именем Лесбии. Катулл посвящает стихи не одним только врагам и возлюбленным: он славит своих друзей Фабулла, Верания, Кальва, превозносит их стихи, с ликованием вспоминает встречи с приятелями в тесном кружке на пирушке. Дорого все, что связано с жизнью частной, с досугом. Есть стихи о милой сердцу поэта вилле в Сирмионе, о полюбившемся ему корабле, который вез Катулла из Вифинии. Но первый в Риме великий лирик не был бы ученым поэтом, учеником александрийцев, если бы не писал наряду с маленькими любовными стихотворениями, эпиграммами также больших произведений — элегий, эпиллиев с мотивами и образами, взятыми из греческой мифологии. Легкий и изящный эпиллий о свадьбе богини Фетиды и смертного Пелея имеет сложную, искусную, тщательно продуманную архитектонику: здесь переплетаются контрастно темы любовного счастья и измены, соединения и разлуки. Никогда еще в Риме не читали столь распевных, мелодичных стихов, никогда не видали такого метрического совершенства. То была, несомненно, поэзия элитарная, предназначенная для знатоков, тонких ценителей учености и изящества. Поэты круга Катулла уходили от бурь и потрясений общественной жизни в гибнувшей республике, уходили в замкнутый мир чувств и утех, древних мифов и александрийской поэзии.
Следующее за ними поколение римских поэтов, продолжая в молодости традиции «новейших», разделяя их скептическое, пессимистическое, крайне отрицательное отношение к обществу, в котором они жили, не могло в то же время не откликнуться на переживания людей, подавленных и измученных бесконечными гражданскими войнами. В «Эподах» молодого Квинта Горация Флакка, сына вольноотпущенника, звучит отчаяние последних республиканцев. По всей Италии сторонники Октавиана сражались с приверженцами Антония, братоубийственная резня истощала страну — и тогда Гораций в отчаянии предлагает римлянам покинуть родной город и переселиться на легендарные «острова блаженства», где-то за столпами Геракловыми, в Океане. В эподах 16 и 7 он обращается ко всему римскому народу и дает волю самым мрачным предчувствиям, касающимся судьбы «нашего рода, заклятого братскою кровью». В отличие от Катулла Гораций берет за образец не александрийских поэтов эллинистического времени, а поэта-классика Архилоха с его ощущением трагической беспомощности индивида перед грозящими отовсюду бедствиями.
Измученный военными и политическими потрясениями 40-х годов I в. до н. э., пострадавший от конфискаций (у многих тогда в северной части Италии были отняты дома и земли, чтобы наделить участками ветеранов армии победителя Октавиана), другой молодой поэт, Публий Вергилий Марон, по-своему откликается на переживания сограждан. Он пишет «Буколики» — цикл стихотворений, то в повествовательной, то в диалогической форме, о жизни простых пастухов, их скромных радостях и горестях. Жестокая современность вторгается и в их простой, чистый, безмятежный мир, как она вторглась конфискациями в жизнь многих земледельцев в окрестностях Мантуи или Кремоны. Бегство от действительности в вымышленную пастушескую Аркадию оказывается утопией, иллюзией. Но в отличие от более молодого Горация Вергилий еще не впал в отчаяние и пессимизм. Он еще может разделить и выразить в своих знаменитых стихах о будущем «золотом веке» на земле надежды исстрадавшегося на исходе «железного века» римского люда. Наступит новая эра, говорит он в прославленной 4-й эклоге «Буколик», новый цикл времен, возвещенный «сивиллиными книгами» и сулящий народу мир и изобилие. Близкое к традициям поэтов круга Катулла, вдохновляемое греческими образцами классического или эллинистического периодов, творчество Вергилия и Горация уже в их ранних поэтических трудах не закрыто, не противостоит бурной и смятенной жизни общества. В «Буколиках» Вергилий и в «Эподах» Гораций принимают на себя страдания и чаяния современников, не замыкаясь лишь в избранном дружеском кругу ценителей изысканной «ученой поэзии».
