Генерал Скобелев. Казак Бакланов - Корольченко Анатолий Филиппович (прочитать книгу TXT) 📗
Служба на Кавказе считалась труднейшей, и пребывание в ней исчислялось сроками, или переменами, каждая в три года. Кроме очередного пополнения сюда направлялись и проштрафившиеся в своих станицах казаки. В зависимости от тяжести совершенных проступков станичным советом определялась и «мера наказания»: одна, две или три перемены.
— В чем же их провинность? — поинтересовался Бакланов.
— Долгов уличен в воровстве да пьянстве, а Вязников, сказывали, за непослушание родительской воле. Во хмелю даже на отца руку будто бы поднял.
— Вот и возьмите их к себе, в свою полусотню, — распорядился командир к полному неудовольствию хорунжего. — И сделайте из них вояк.
Однако сделать из них добрых казаков было не так просто. Прошел не столь долгий срок, как тот же хорунжий вновь заговорил о Долгове и Вязникове.
Сотня только что возвратилась из похода, и тут обнаружилась пропажа. У одного казака исчезло колечко, которое он берег для невесты; у второго пропал из сумки платок, купленный на прошлый неделе; третий не мог найти оставленный в казарме кинжал.
— Не иначе, как дело рук «дружков»! Они здесь оставались.
Действительно, Долгов и Вязников в походе не были; один прикинулся хворым, а второй отслуживал накопившиеся наряды. Кражи случались и раньше, но после прибытия пополнения и этих «дружков» они участились. Ночью им устроили «темную»: накинули на голову одеяла, да так отделали, что те поутру не смогли подняться.
— Вы что ж, и далее так будете продолжать? — допытывал их хорунжий Лотошников.
— А чего нам бояться? Дальше Грузии не зашлете, а менее казака не сделаете, — отвечал Долгов.
— Да вас же, идолы, казаки жизни решат.
— Ну и пусть! Что за жизня такая? — развел руками Вязников. — Не все ль равно от своих иль от пули вражьей умереть.
Хорунжий после того разговора заявился прямо к Бакланову:
— Как отца родного прошу; уберите их от меня. Убьют ведь казаки. Не хочу брать грех на душу.
— Неужто так озлоблены казаки?
— Дюже обозлились. Я с ними уж и так и эдак, только с них как с гуся вода. Сорвиголовы какие-то.
— Ладно, хорунжий. Завтра поутру вывести их на построение. При всех с ними буду гутарить.
— Напрасное дело, — отмахнулся Лотошников. — Их ничто не проймет.
Утром на широкой луговине перед крепостным забором выстроился полк. Под охраной вывели провинившихся, поставили перед строем: чтобы все видели их, нерадивых. Пришел Бакланов. Высокий и худой Долгов против гиганта командира полка казался подростком, а уж Вязников — совсем коротышка.
— Посмотрите внимательно на этих людей, — обратился командир к строю полка. — Назвать их казаками язык не поворачивается. Они не только воры и пьяницы, но еще и трусы. Вместо того, чтобы делить со всеми тягость службы, они увиливают, избегают ратных дел, предавая тем самым товарищей. Потеряли не только совесть, но и казачью честь. По законам времени они заслужили плетей и даже казни. Однако на эту крайнюю меру я не пойду. Никогда еще на сие не давал согласия. Но у меня есть другая мера против тех, кто утратил честь и достоинство. Но это — великий позор, какой падет не только на них, но и на их семьи, и их станичников.
Над строем воцарилась настороженная тишина. Было слышно, как неподалеку подфыркивала изрядно запаршивевшая корова, на шее которой лениво бряцал незвонкий колоколец.
— Пригони-ка сюда эту скотину, — сказал Бакланов одному из казаков.
Тот бросился к корове, подвел ее.
— Так вот! Ежели сейчас эти негодяи не дадут слова блюсти себя в делах и службе, как это делают все казаки полка, не дадут слово прекратить воровство и пьянство, придется им при всех целовать эту корову.
По строю покатился гул, послышался смех. А Бакланов продолжал:
— Пусть их позор ляжет на весь их род и станицу. Об их проступках, уверен, после этого станет известно всему Дону. А о казаках из их станицы все будут говорить с насмешкой: «Это из той самой станицы, казаки которой Долгов да Вязников целовали в одно место грязную корову?» Да от такого позора мертвые ваши станичники в гробу перевернутся! Вас проклянет весь род! Сама мать от вас отвернется!
Бакланов хотел еще что-то сказать, но Долгов не дал договорить.
— Батя! Отец родной! Не губи! — кинулся он вдруг в ноги командира. — Что хотите делайте, но только не это! Вешайте, секите, все стерплю! Только не это! Христом богом молю!
За Долговым повалился на колени Вязников:
— Как перед богом клянемся: с этого часу не возьмем ни капли хмельного! И руки отсеки, если позаримся на чужое!…
Бакланов выждал, обратился к строю:
— Как, казаки, поверим? Иль к наказанию принудим?
Голоса разделились:
— Поверим слову! Простим зараз! — кричали одни.
— Пущай цалуют! — возражали им. — Натерпелися!
— Ладно! Поверим им! Только предупреждаю: в последний раз. Сам буду за вами следить. А посему зачислю вас в свою охрану. И уж только попробуйте сбаловать…
Казаков перевели в полусотню охраны, где числились самые отчаянные смельчаки и разведчики — охотники.
Вскоре после этого отряд получил распоряжение разведать обстановку в одном из аулов, где должны были совещаться главари повстанцев. Командир решил выступить на задание небольшим отрядом. Сам отбирал в него казаков. Зачислил и Долгова с Вязниковым. Из укрепления они выехали с наступлением темноты. На полпути в лесу сделали остановку, и половина отряда спешилась.
— Верховые остаются здесь и ждут моей команды, а я с пластунами направлюсь к аулу: нужно все высмотреть да разведать.
К аулу вели две дороги. По ближней направился сам Бакланов с полусотней пластунов. Для связи назначил Вязникова, разрешил ему быть верхом. По дальней дороге повел разведчиков урядник Скопин, казак небывалой отваги, кавалер двух Георгиев.
Договорившись, что, кому и как делать, отряды разошлись.
Ночь глухая, темная. Небо затянуло тучами, изредка моросил дождь. Дорога вначале шла по ущелью: справа нависли скалы, слева бурлила река. В сторону не свернешь. Бакланов в голове отряда, впереди него только дозорные. Замыкал шествие Вязников на коне. Потом дорога выползла из ущелья и стала подниматься по пологому скату. Прошел, наверное, целый час, прежде чем они подобрались к аулу. Дозоры расползлись к саклям.
У огромного камня остался Бакланов и с ним пять казаков. Тут же и Авдей Вязников. Тихо, только слышно, как шелестит дождь да осторожно посвистывает ветер.
Не опуская поводьев, Авдей прижался к камню и словно бы вздремнул.
— Авдей! Вязников! — толкали его в бок. — Ты что же это спишь?
— Скачи к верховым, что остались в лесу. Всем немедленно сюда! Аллюр три креста!
Авдей вскочил на коня — и к реке. Только спустился, проехал немного, как сквозь рокот потока услышал… нет, скорей каким-то чутьем понял, что навстречу едут люди. Хотел закричать, думая, что свои, но что-то удержало. Поспешно свернул с тропы, на счастье в стене обнаружилось подобие ниши. «Только бы конек не заржал… Только бы…» Стал поглаживать его по шее.
Сердце у Андрея заколотилось так, что хоть в шапку прячь. А голоса и стук копыт все явственней, все ближе. Вслушался в говор: бандиты! «Милостивый боже, не выдай!»
Мимо него, совсем рядом, проплыла одна тень, за ней вторая… еще… еще… «Только бы конек не заржал… Тогда конец». Шесть теней проплыли мимо.
Пропустил их Авдей, немного выждал — и на тропу. А позади встревоженный и непонятный крик, будто кто окликает.
«Ну, Орлик, выручай!» — пришпорил он коня. Надежда только на него. Разве одному против шестерых устоять? Припал к шее коня, летит, не видит ничего.
Сзади прогремел выстрел. Над головой взвизгнула пуля. И вдруг он почувствовал, как конь замедлил бег, начал падать. Авдей вылетел из седла, упал, вскочил, не раздумывая бросился к скалам, но тут ногу подвернул, едва не вскрикнул от боли, а может, и не сдержался.
А цокот копыт ближе. «Ну все, отвоевался…» Вспомнил о винтовке. Ведь заряжена же… Сорвал с плеча, изготовился. Показалась тень всадника. Прицелившись, он спустил курок. Выстрел прогрохотал, будто ударила пушка. Вслед за тем послышался гортанный крик. Угадал-таки! Нащупал патронтаж, извлек патрон, зарядил снова. «Ну уж нет! Просто так не дамся!..» Сколько стрелял — не помнил, не ведал, что было бы с ним, если бы не подмога…
