Очерки истории российской внешней разведки. Том 5 - Примаков Евгений Максимович (читать книги регистрация .TXT) 📗
Сразу по прибытии в Париж Макс окунулся в активную дипломатическую работу. Повестка дня сессии была насыщенной. Заседали комитеты, подкомитеты, комиссии. На высшем международном форуме шла политическая борьба по всем правилам бушевавшей в то время холодной войны.
Вспомним, что применительно к деятельности ООН в лексиконе советской печати тех лет устойчиво бытовал термин «машина голосования». Так называли механизм диктата американцев в отношении участников голосования в интересах поддержки политического курса США. Западников раздражала подобная русская формулировка, и они, в свою очередь, не стеснялись в выборе ярлыков, характеризуя политику СССР. И хотя это хлесткое сравнение — «машина голосования» — действительно может показаться несколько чрезмерным, по сути своей оно соответствовало действительности. Об этом свидетельствовал и парижский опыт Макса, который как непосредственный участник некоторых событий в ООН на себе испытал действие этой «машины» и даже стал ее невольной «жертвой». А произошло следующее.
В повестке дня уже не первый раз стоял греческий вопрос. В ходе гражданской войны в Греции и после поражения в 1949 году демократической армии значительную группу греческих детей, около 15 тысяч, эвакуировали с согласия родителей в страны народной демократии. В основном это были дети бойцов демократической армии, политзаключенных, лиц, помогавших патриотическим силам страны. Их эвакуация стала проявлением международной солидарности и фактически спасла детей от террора, царившего в то время в Греции.
Афинское правительство, поддержанное американцами, развернуло широкую кампанию по репатриации «похищенных» детей. В ход пошли дезинформация, фальшивки, клевета. Утверждалось, будто детей там содержат едва ли не в концлагерях, пытаются заставить их забыть родину, заражают «микробами коммунизма» и т. п.
По замыслу американцев, обсуждение на сессии этого вопроса должно было вылиться в очередное обвинение стран народной демократии и СССР, которые допускают «антигуманизм», «разъединяют» семьи и т. д. Советский Союз использовал трибуну ООН для разоблачения как самого мифа о «похищенных» детях, так и авторов этой политической кампании.
Американцы энергично готовились к предстоящему заседанию, постоянно вели обработку партнеров. Делегацию США возглавлял опытный дипломат, госсекретарь Дин Ачесон. Сначала он провел отдельное совещание с западными партнерами. Затем в американском посольстве собрал представителей латиноамериканских государств и выступил перед ними с призывом «дать бой большевизму». Высказал мнение о полезности участия в дебатах и дипломата от Латинской Америки и тут же совершенно неожиданно назвал Макса. Мотивировал свой выбор бесхитростно: «Вы, кажется, новичок на сессии. И тем лучше. Нужны новизна и естественные эмоции человека, которого еще не успели засушить прежние многочасовые дискуссии». Было очевидным, что Ачесон лишь огласил подготовленное заранее решение.
Макс вспоминал:
«Отказаться от выступления я не мог, мне бы этого не забыл Ачесон и не простил мой вице-президент. Но выступать так, как рассчитывал Вашингтон, поливать грязью Советский Союз? Надо было принимать решение, советоваться было не с кем. В конце концов я все-таки нашел выход. Засел за справочники и труды историков для изучения предмета, подбора фактов и составления текста речи.
Регламентом мне отводилось десять минут. К счастью, выступал я не первым, делегаты уже несколько притомились и без особого внимания слушали то, о чем я говорил. А я вещал о человеколюбии, о гуманизме, о детях как о будущем человечества, цитировал древнегреческих классиков, ссылался на Библию, впадал то в пафос, то в скорбь. Произнес немало трогательных слов о детях. К концу выступления заметил, что советский представитель Вышинский, до этого оживленно беседовавший со своими помощниками, стал вдруг слушать меня. Закончил я тем же, чем и начал, — какими-то общими, мало что значащими словами. Во всяком случае вряд ли кто мог с уверенностью сказать потом, что оратор отстаивал проект резолюции, внесенный Соединенными Штатами.
На следующий день, когда дебаты подходили к концу, слово взял Вышинский. Не помню в точности всего, о чем он говорил. Но одно мне врезалось в память совершенно отчетливо.
«Пришлось мне выслушать выступление одного латиноамериканского делегата, — сказал Вышинский. — Не скрою, по части красноречия он достиг больших высот. Но как политик он — пустышка. Это просто болтун, и место ему не здесь, на этом представительном форуме, а в цирке…»
Слушал Вышинского и Ачесон. Когда потом в кулуарах мы разговаривали с ним и я, приняв позу обиженного, выразил сожаление, что по его совету выступил на Ассамблее и навлек на себя гнев советского делегата, госсекретарь, дружески хлопнув меня по плечу, ответил: «Дорогой мой! Если Вышинский кого-то публично отругает, тому это только придает больший вес и добавляет известность…»
Вице-президент был полностью удовлетворен работой Макса в Париже. В МИД направили отчет о весьма успешной работе делегации на этой сессии Генеральной Ассамблеи.
Спустя два-три месяца Макс решил, что пришло время, используя расположение к нему кофейных партнеров, проявить инициативу и намекнуть в письмах к «друзьям», что его не оценивают «на родине» по заслугам и что можно было бы повысить его в дипломатическом ранге до чрезвычайного и полномочного посланника. Самое удивительное, что там к этой нагловатой идее отнеслись спокойно, обещали подумать и принять меры.
Как уже упоминалось, Макс и Луиза имели приглашения посетить «родину». Постоянно отказываться от них становилось неестественным, и они решили — пусть поедет Луиза. Подобрали предлог — присмотреть земельный участок для строительства дома.
Весной 1952 года поездка состоялась. Луизу приняли действующий президент, новый министр иностранных дел. Она постоянно встречалась с бывшим президентом, его сподвижниками, их семьями, с другими высокопоставленными лицами. Все в этих кругах отзывались о Максе с похвалой, высоко оценивали его дипломатическую работу, в частности готовившееся к подписанию торговое соглашение с Италией, в чем тамошние власти были крайне заинтересованы.
Пребывание за океаном Луиза использовала для того, чтобы ускорить обещанное мужу повышение в должности. И это ей удалось. Президент подписал соответствующий декрет, в МИД подготовили верительные грамоты, и Луиза отправила их в Италию авиапочтой.
Вскоре Макс вручил президенту Италии Луиджи Эйнауди верительные грамоты чрезвычайного и полномочного посланника центральноамериканской республики.
Как и положено по протоколу, Макс начал наносить визиты своим коллегам в дипкорпусе. Он докладывал Центру: «Профессиональными дипломатами в Италии я был принят как равный, ни у кого никаких сомнений не возникало».
Макс вспоминал некоторые детали первого посещения посла США Элсуорта Банкера.
«О, любезный коллега, очень рад видеть вас, — дружелюбно обратился американец, приглашая меня в кабинет. — Признаться, я уже отчаялся когда-нибудь встретиться, прошел месяц после вашего назначения… Не извиняйтесь, дорогой друг. Я прекрасно знаю, дел у вас сейчас много и весьма ценю, что первый дипломатический визит вы решили нанести именно нам». Дальнейшую беседу обычного светского характера прервал телефонный звонок. Сняв трубку, Банкер долго произносил «алло, алло», потом бросил мне: «Это из Вашингтона», и жестом указал на столик с напитками — распоряжайтесь, мол, сами.
Готовясь к этой встрече, я имел в виду расспросить посла кое о чем, как «дипломат дипломата», разумеется, но действительность разрушила эти мои намерения, и причиной тому оказалось содержание его телефонного разговора. По ходу дела стало ясно, что по запросу оттуда Банкер должен был дать оценки внутриполитического положения в стране. Следует признать, сделал он это четко, с хорошим знанием дела.
Дальнейшую беседу, уже со стаканами в руках, лучше изобразить в лицах.
— Чувствую, что вы не были безучастны к тому, о чем я говорил с Вашингтоном по спецсвязи. Не так ли, дорогой друг?
