Железный Шурик - Млечин Леонид Михайлович (читать книги полностью без сокращений бесплатно .txt) 📗
Мазуров был сторонником очень жесткой, консервативной политики, большим, чем другие члены политбюро, поклонником Сталина. Такие люди не нравились Брежневу.
Что касается смерти члена политбюро Кулакова, то люди компетентные знали, что Федор Давыдович и слова не смел сказать против Брежнева, а умер он потому, что ему нельзя было пить, а он не мог себя сдержать.
Когда хоронили члена политбюро Кулакова, Брежнев и другие были в отпуске. Никто из них не прервал отпуска, чтобы попрощаться с товарищем. Не потому, что у них были политические разногласия. Просто все они были равнодушными и циничными людьми. Вот почему и на похороны Машерова прислали одного секретаря ЦК Капитонова. Таков был ритуал.
Но почему же вот уже столько лет не исчезают слухи о том, что Машеров был убит, что против него затевался заговор? Слухи о заговоре, о том, что Машерова убили, появились потому, что в те годы всё скрывали, всё утаивали.
Петр Миронович Машеров был хозяином, которого уважали в республике. Во время войны он ушел в партизанский отряд. В сорок четвертом стал Героем Советского Союза. Его ценили за скромность, доступность, заботу о республике. Даже просто за то, что на фоне остальных членов политбюро, он выглядел молодым и приятным человеком с хорошей улыбкой.
Но при этом он был таким же партийным секретарем, как и его коллеги. Алексей Иванович Аджубей вспоминал, как летом пятьдесят второго года они с руководителем белорусского комсомола Машеровым были командированы в Австрию на слет молодежи в защиту мира. В Вене им повсюду виделись агенты ЦРУ. Бывший партизан Машеров, едва шевеля губами, говорил Аджубею:
— Это шпик, запоминай его, Алексей, заметаем следы…
Машерова почему-то называли оппозиционером, говорили, что Брежнев его не любил. Но это далеко не так. Напротив, он произносил такие же речи во славу Брежнева, как и Шеварднадзе, и Алиев, хотя и не был восточным человеком.
Брежнев ценил Машерова, но как республиканского руководителя, не более того. Брежнев приглашал его с женой к себе домой, на охоту в Завидово. Часто звонил, советовался. Но переводить в Москву не собирался.
Машеров жаловался на то, что его зажимает украинская группа в руководстве страны.
Николай Егорович Матуковский, собкор «Известий» в Белоруссии, вспоминал, как обратился к Машерову:
— Петр Миронович, почему наш Минск не город-герой? Ведь он же буквально стоит на костях его защитников! Люди не понимают вашей скромности…
Корреспондент «Известий» попал в больное место. Машеров попытался закурить, у него дрожали руки:
— Ты думаешь, я не ставил этого вопроса? Зарубили! Слишком много там украинцев, которые не хотят, чтобы наш Минск сравнялся с их Киевом. А я всего лишь кандидат в члены политбюро… Наш главный противник — Подгорный. Почему-то он активнее других выступает против нашей звезды.
В июне семьдесят четвертого все-таки появился указ о присвоении Минску звания города-героя. А вручить столице Белоруссии золотую звезду Брежнев приехал только через четыре года, в июне семьдесят восьмого. У Леонида Ильича любымыми были другие республики и другие первые секретари.
Просьбы Машерова в Москве часто встречали отказ.
Петр Миронович в разговоре с Андроповым назвал имя чекиста, белорусса, которого хотел бы видеть в кресле начальника республиканского КГБ.
Андропов не мог отказать Петру Мироновичу.
Зимой семидесятого года председатель КГБ Андропов вручал генеральские погоны начальнику управления госбезопасности по Ставропольскому краю Эдуарду Болеславовичу Нордману.
Юрий Владимирович сказал ему:
— Готовься к возвращению в Белоруссию. Будем рекомендовать тебя председателем комитета.
Эдуард Нордман был только рад.
Перед самой войной он начал работать в Пинском райкоме комсомола. Как только началась война, ушел в партизаны и воевал до самого освобождения Белоруссии. В двадцать восемь лет он был секретарем райкома партии, потом его отправили в Москву учиться в Высшую партшколу. Когда вернулся с дипломом — это был пятьдесят восьмой год — его отправили начальником управления в республиканский комитет госбезопасности. В шестьдесят пятом перевели в центральный аппарат.
Прошел месяц, другой, третий. И председателем КГБ Белоруссии назначили генерала Якова Прокофьевича Никулкина… Он был на девять лет старше Нордмана, в госбезопасности служил с сорокового года и ему уже собирались оформить пенсию.
Нордман не мог понять, что произошло: почему Андропов отказался от своего слова?
И только потом начальник 9-го управления (охрана высших руководителей партии и государства) генерал Сергей Николаевич Антонов объяснил Нордману:
— Знаешь, что произошло с твоим назначением?
— Нет, не знаю.
— Когда Юрий Владимирович доложил Брежневу о твоей кандидатуре, тот сказал: «Вы что, не понимаете, что Петро (так Брежнев называл Машерова) подтягивает к себе партизан? Мы же ничего не будем знать, что он там замышляет!»
Бдительный Брежнев не хотел, чтобы Машеров окружал себя людьми, с которыми он связан давними отношениями, которые больше ориентировались бы на Петра Мироновича, чем на Москву. Поэтому в Минск отправили генерала Никулкина, который служил в Монголии советником по линии госбезопасности.
А Нордмана, которого Машеров просил Андропова вернуть на родину, отправили председателем республиканского комитета в Узбекистан. Это был красивый ход: выдвинули Нордмана, но в Узбекистан. Эта командировка закончилась для Нордмана печально. С хозяином республики Рашидовым он не сработался…
В последний раз он видел Машерова за год до трагедии, когда был в Минске проездом.
«Стоим с сотрудниками из охраны, — вспоминает генерал Нордман. — Давно знакомые ребята. Во дворе две машины: „ЗИЛ-117“ и сзади „волга“ охраны.
— А где, — спрашиваю, — машина сопровождения?
— Она идет у нас впереди метров за пятьсот-шестьсот, отвечает начальник охраны полковник Валентин Сазонкин.
— Как же можно так ездить, да еще в такой туман? Впереди «ЗИЛа» должна быть машина сопровождения.
— Мы не раз говорили Петру Мироновичу, а он — ни в какую. Скажите вы, он к вам прислушается.
Сели в «ЗИЛ». Улучив момент, говорю:
— Петр Миронович, непорядок — машины сопровождения впереди нет.
— Ты же знаешь, я не люблю кортежей.
— Да не о кортежах, о безопасности речь.
Короче, разговор не получился. Ушел он от обсуждения этой темы. Но человек я настырный, есть у меня такой грех. Еще раз улучив момент после ужина, снова взялся за свое:
— Петр Миронович, я очень вам советую изменить порядок сопровождения машины. До добра это не доведет. Разве можно так, да еще при таких туманах? Я бы никогда такого не позволил.
— Я помню, как ты организовал мою охрану на Северном Кавказе и в Ташкенте. Ты бы мою машину зажал в кольцо.
— В кольцо не в кольцо, а впереди машину поставил бы обязательно. У меня на Кавказе иного выхода не было. Там не было широких минских проспектов. На Кавказе условия более чем жесткие. Но за все годы ни разу не было ЧП, хотя иногда бывало на грани, ходил, как говорится, по лезвию ножа и не раз хватался за валидол.
— Ну, хорошо, Эдуард Болеславович, оставим этот разговор…
Самое странное было утром следующего дня. Звоню по вертушке председателю КГБ республики Никулкину.
— Яков Прокофьевич, меня беспокоит, как организовано сопровождение машины Петра Мироновича. Так ведь и до беды недалеко.
— А чего это тебя беспокоит? Чего лезешь не в свои дела?
Отбрил он меня, наивного, чисто.
— Ты не сердись, Яков, за мое неуместное вмешательство, но ты же понимаешь, чем все может кончиться, когда охрана допускает безразличие к требованиям безопасности охраняемого лица. Ты же знаешь решение политбюро и приказ КГБ. Там четко записано: лично отвечает за жизнь охраняемого местный начальник КГБ. В данном случае — ты…
— Знаю, не раз говорил об этом Машерову. Он слушать не хочет. Знаешь, пошел он… Он сам в политбюро, сам принимает решения, сам не выполняет, а я должен его убеждать…»
