Курс русской истории (Лекции I—XXXII) - Ключевский Василий Осипович (лучшие книги читать онлайн .txt) 📗
Движимое и вотчина в завещаниях
Из всех этих черт вас может смутить преимущественно это безразличие как признак грубости общественного сознания. Но необходимо осторожно всматриваться в изучаемые старинные документы, чтобы не ошибиться в понимании людей, их составлявших. И Калита, конечно, понимал, что владеть Москвой с ее населением далеко не то же, что владеть своим сундуком с его содержимым. Понимание этого так просто само по себе, что трудно отказать в нем кому-либо, даже людям XIV в. Калита различал в своем лице владельца и властелина, собственника и правителя. Он считал своей личной собственностью землю под городом Москвой с ее угодьями, право возводить на это земле постройки, промышлять и торговать или за все это брать пошлины. Всем этим он и распоряжается в своих духовных наравне с платьем и посудой. Но он еще судил и наказывал обывателей Москвы за преступления и проступки, разбирал их иски, издавал обязательные для них распоряжения с целью поддержания общественного порядка, облагал их сборами на общественные нужды, например данью для уплаты ордынского выхода. Все он считал не своей собственностью, а делом властелина, от бога поставленного «люди своя уймати от лихого обычая», как писал потом преп. Кирилл Белозерский одному из удельных московских князей. Потому Калита ничего и не говорит об этих державных правах в своих духовных: эти грамоты — частные завещательные распоряжения, а не земские уставы. И великого княжения Владимирского, где московские князья были только правителями, они не вносили в свои духовные, пока с Димитрия Донского не стали присвоять его себе на вотчинном праве. Наследовались по завещанию вещи, хозяйства, а не лица и не общества как политические союзы, которые и тогда отличались от хозяйственных статей. И все-таки московского князя по рассматриваемым духовным грамотам нельзя признать государем в настоящем политическом смысле слова по двум причинам: пространство Московского княжества считалось вотчиной его князей, а не государственной территорией; державные права их, составляющие содержание верховной власти, дробились и отчуждались вместе с вотчиной наравне с хозяйственными статьями. У этих князей нельзя отвергать присутствия государственных понятий, но понятий, еще не успевших получить форм и средств действия, которые соответствовали бы их природе. Итак, указанное безразличие движимого и недвижимого имущества в завещаниях московских князей характеризует не столько их общественное сознание, сколько их владельческие привычки, еще не освободившиеся от удельного смешения владения с управлением.
Княжеское наследование и обычай
Если в московском князе XIV—XV вв., даже великом князе, было так много частного владельца, закрывавшего в нем собою государя, то можно спросить: как относился устанавливаемый в московских княжеских завещаниях порядок наследования к юридическому обычаю, действовавшему в частном общежитии Древней Руси, в ее гражданском обороте? Об этом всего удобнее было бы судить по случаям законного наследования; но такого случая с достаточно выясненными обстоятельствами не встречаем в московском княжеском доме изучаемого времени. В духовных грамотах видим и сходства, и отступления от этого обычая. Княгини сверх назначаемой их мужьями-завещателями опричнины получают еще в пожизненное владение доли из уделов своих сыновей вполне согласно с Русской Правдой, по которой вдове «у своих детей взяти часть», подразумевается, «до живота», а что ей дал муж, тому она «госпожа», т.е. полная собственница. Точно так же не встречаем в московских духовных случая участия в наследстве братьев при детях, как вообще не было обычно в Древней Руси призывать боковых наследников, когда есть прямые. Но в тех же духовных жены и дочери являются наследницами, притом иногда на праве полной собственности, при сыновьях и братьях вопреки древнерусскому обычаю. Значит, наследование по завещанию у московских князей не вполне совпадало с наследованием по закону. Это разногласие можно объяснить семейными соображениями, подобными тем, какие побуждали московских князей вопреки удельному началу строгой раздельности владения завещать город Москву не одному, именно старшему, а всем сыновьям, однако с разделением на отдельные участки. При общем стремлении удельных князей к обособлению и взаимному отчуждению отцы хотели, чтобы сыновья чаще встречались в общем фамильном гнезде, у могил родителей, и не забывали, что они дети одного отца и одной матери.
Отношения князей по родству и владению
Теперь посмотрим, какие отношения устанавливались между князьями-сонаследниками, когда закрывал глаза их отец-завещатель и они вступали во владение доставшимися им участками отцовой вотчины. Эти отношения можно изучить по договорным грамотам московских князей, которых также дошло до нас несколько десятков от XIV и XV вв. По этим грамотам каждый князь-сонаследник является полным хозяином доставшегося ему удела; он владеет им вполне независимо, как владел своей отчиной его отец. Формулой этой независимости можно признать слова великого князя Димитрия Донского в договорной его грамоте 1388 г. с двоюродным братом, удельным князем серпуховским Владимиром Андреевичем: «Тобе знати своя отчина, а мне знати своя отчина». На основании этой формулы и определяются взаимные отношения князей — сонаследников по владению. Каждый князь обязывался не вмешиваться в удельные дела другого, не мог без разрешения владельца приобретать земли в чужом уделе, не мог даже без позволения местного владельца проехать через его владения «на свою утеху», т.е. на охоту. Но при изложенном порядке раздела княжеских вотчин между наследниками и при частных способах приобретения земель князьями обыкновенно бывало так, что один князь владел селами и деревнями в уделе другого. У таких владений являлось два владельца, как бы сказать территориальный, и личный. Положение таких сел определялось условием договорных грамот, которое имело характер обычного правила: «судом и данью тянуть по земле и по воде», т.е. такие села были подсудны и платили дань, прямой поземельный налог, местному территориальному владельцу, в уделе которого они находились, а не своему князю-собственнику, который довольствовался получением с них частного владельческого оброка. Впрочем, и это правило допускало исключение: иногда села князя, находившиеся в чужом уделе, только данью тянули к местному территориальному владельцу, а по суду зависели от своего князя-собственника. Итак, каждый удельный князь был независимым владельцем своего удела. Но легко понять, что удельные князья известной княжеской линии не могли стать вполне чуждыми друг Другу владельцами потому уже, что были близкие родственники друг другу. Обыкновенно это были родные или двоюродные братья либо дяди с племянниками. Родственная близость устанавливала между князьями известные невольные связи. Подчиняясь этой близости, они в договорных грамотах обыкновенно обязывались «быть всем за один до живота». Согласно с заветом отца, приказывавшего старшему сыну молодшую его братию, чтобы он по бозе был ей «печальник», попечитель, младшие удельные князья обязывались чтить старшего вместо отца, старший обязывался держать младших братьев в братстве без обиды и заботиться о детях их, если они осиротеют. При торжестве семейных отношений над родовыми между удельными князьями особенно важное значение в княжеской семье получала вдова-мать. Завещатели приказывали детям слушаться во всем своей матери, ни в чем не выступать из ее воли, чтить ее вместо отца. Но легко видеть, что все это родственные, а не владельческие отношения, скорее нравственные заветы или благодушные обещания, чем действительные политические обязательства. Родство завязывало и владельческие отношения: пожизненные владения вдовы по смерти ее делились между ее сыновьями или внуками; свекрови обыкновенно завещали свои опричнины снохам, матери — сыновьям и т.п. Но это были частные гражданские и не всегда обязательные отношения. Существовали ли какие-либо обязательные отношения по владению с характером политических связей? По договорным грамотам московских князей XIV и первой половины XV в., старший великий князь в силу только своего старшинства не имел постоянного обязательного, т.е. политического, авторитета для младших своих родичей, не наделял, не судил их, как прежде, если это не были его дети. Притом тогда не существовало уже на Руси и единого великого князя. С развитием удельного порядка владения разделилось и великокняжеское достоинство. Князья, владетели тогдашней Северной Руси, принадлежали к различным княжеским линиям, большая часть которых шла от Всеволода III суздальского. Каждая обособившаяся княжеская линия заводила своего великого князя: у князей тверских был свой великий князь, свой у ростовских, ярославских, рязанских и в других линиях. Правда, первым из этих великих князей, старейшим из старших, можно было считать великого князя московского, потому что с Ивана Калиты он владел непрерывно и великокняжеской Владимирской областью, которая в XIII в. была общим достоянием Всеволодова племени и которою по очереди владели старшие из Всеволодовичей. Но в XIV в. под влиянием начал, на которых был построен удельный порядок владения, и Владимирское великое княжество утратило свой прежний родовой характер. В духовной своей 1389 г. великий князь Димитрий Донской благословил своего старшего сына этим княжением как своею отчиной, а внук его Василий Темный включил Владимирскую область в состав своей наследственной московской вотчины. Так исчез последний остаток прежнего нераздельного княжеского владения. Постоянных политических связей по владению между князьями старшими и младшими в каждой линии, как и между князьями разных линий, не существовало, судя по договорным московским грамотам; завязывались лишь связи временные, семейные, как пожизненное обеспечение матери и т.п. Димитрий Донской в своей духовной впервые установил некоторую солидарность по владению между своими сыновьями, но случайного характера, стеснив право бездетного сына распоряжаться своим уделом на случай смерти: выморочный удел делится между остальными братьями умершего по усмотрению княгини-матери; только удел старшего брата, великого. князя, в таком случае безраздельно переходит к следующему брату, а удел последнего мать делит между наличными сыновьями. Такие же временные и случайные связи возникали из потребностей внешней обороны и из отношений к Орде. В интересах внешней безопасности князья-родственники, обыкновенно ближайшие, составляли наступательный и оборонительный союз друг с другом. В договорных грамотах младшие удельные князья говорили своему старшему: «Быти тобе с нами, а нам с тобою». Великий князь обязывался не заключать договоров без ведома младших и наоборот. Великий князь и младшие его родичи обязывались иметь общих друзей и общих врагов. Старший говорил в грамоте младшим: «Сяду я на коня (пойду в поход), и вам садиться на коней; когда я сам не пойду, а вас пошлю, вам итти без ослушания». Но это были временные соглашения, какие заключаются между независимыми владельцами по международному праву. Потому условия эти изменялись с каждым поколением князей, даже с каждой переменой в наличном составе княжеского союза или просто с изменением обстоятельств. Благодаря этой изменчивости княжеских отношений до нас и дошло такое множество договорных грамот. Великий князь Василий Темный только с двоюродными братьями своими, удельными князьями можайскими Иваном и Михаилом Андреевичами, заключил в продолжение своего княжения 17 договоров; еще более договоров пришлось заключить тому же великому князю со своим дядей Юрием галицким и его сыновьями Василием Косым и Димитрием Красным. Другой ряд владельческих отношений между князьями завязывался под влиянием их зависимости от Орды. Ордынский хан, как я уже говорил, сначала собирал дань с Русской земли посредством своих агентов, потом нашел более удобным поручать сбор этой дани великим князьям русским. Каждый великий князь собирал татарскую контрибуцию, выход, с удельных князей своей линии и доставлял ее в Орду; Калите поручено было собирать дань даже с князей других линий. Этим преимуществом, которое давало великим князьям возможность держать в зависимости князей удельных, первые очень дорожили и старались не допускать младших родичей до непосредственных сношений с Ордой. Это стремление выражалось в договорных княжеских грамотах словами великого князя, обращенными к удельным: «…мне знать Орду, а тобе Орды не знать». Финансовая зависимость удельных князей от великого со временем могла превратиться в зависимость политическую. Но князья очень хорошо помнили, что эта связь навязана им извне, и твердо стояли на той мысли, что она должна исчезнуть с исчезновением этой сторонней силы. Вот почему в упомянутом договоре Димитрия Донского с серпуховским удельным князем мы встречаем условие: «…оже ны бог избавит, ослобит от Орды, ино мне два жеребья дани, а тобе треть», т.е. великий князь будет удерживать свои две трети ордынской дани в своих руках, а удельный — свою треть в своих. Значит, московские князья предполагали, что, как скоро спадет татарское иго, должна исчезнуть и финансовая зависимость удельных князей от великого. Таким образом, рассматривая договорные грамоты XIV и XV вв., мы не находим никакой постоянной политической связи, которая подчиняла бы удельных князей великому. При таких отношениях каким же способом могла завязаться политическая зависимость удельных князей от великого? Вот вопрос, разрешением которого вскрывается процесс образования верховной государственной власти в Московском княжестве.
