Говорят сталинские наркомы - Куманев Георгий Александрович (библиотека книг бесплатно без регистрации .txt) 📗
Под тайные и явные происки врагов народа зачисляли любое происшествие, любой несчастный случай, любое резко сказанное слово. Причем сперва человека или группу лиц арестовывали и только потом начинали искать доказательства их вины. Всеобщая подозрительность (под видом «повышения бдительности») и доносы во многом мешали нашей нормальной жизни. В обществе росло напряжение. Работать становилось все трудней.
Недели через две–три после этого разговора с Андреевым я из очередной деловой поездки вернулся в управление Омской дороги. Как раз к партийному собранию. Выбрали в президиум. Говорят, что в повестке собрания единственный пункт: персональное дело Андреева, начальника дорогй. Спрашиваю тихонько секретаря парткома:
— О чем речь?
— Об исключении Андреева из партии.
— За что?
— За плохую работу и политическую слепоту…
Говорю секретарю парткома, что хорошо знаю Андреева, что он последовательный ленинец и честнейший коммунист. Включились в разговор другие товарищи из президиума. А из зала голоса торопят открывать собрание. Открыли. Я попросил слова и стал рассказывать о Сергее Андрееве — как он защищал Советскую власть на фронтах Гражданской войны, как стал комиссаром кавалерийской дивизии, как организовал партийную работу в Военно–транспортной академии. Говорю и чувствую, что настроение собравшихся меняется. Я и предложил товарищам вообще снять вопрос об Андрееве с повестки дня. Проголосовали. Приняли мое предложение, и Андреев остался начальником Омской дороги.
Спустя полгода, уже на Южно — Уральской дороге, облыжное обвинение во враждебной деятельности было предъявлено превосходному работнику и человеку инженеру Николаю Бодрову. Опять партийное собрание, борьба за Бодрова, победа. Он остался в рабочем строю, а я попал на заметку как пособник сомнительных личностей. Правда, об этом я узнал много позже.
В октябре 1937 г. к нам в управление Омской железной дороги позвонили из НКПС, позвали меня к телефону. Далекий голос дежурного по наркомату, удостоверившись, что у телефона И. В. Ковалев, сказал сухо: «Вам приказано немедленно прибыть в Москву».
Времена были тяжелые, нервные, расспрашивать не полагалось. В этот же день я выехал в Москву, прямо с вокзала явился в секретариат наркома путей сообщения Алексея Венедиктовича Бакулина. Сказал секретарю, кто я и что. Ответ: «Подождите в приемной». Сижу час, второй, третий. Может, забыли про меня? Напомнил. Ответ тот же: «Ждите». Люди ходят туда–сюда, некоторые ждут- маются, как и я. Наркома Бакулина не видно. Просидел я в приемной полный рабочий день, говорят: «Приходите завтра». Пришел. Опять высидел рабочий день до конца, опять не видел наркома.
Что же такое тут делается? Что это за стиль и методы работы? На все мои попытки прояснить обстановку и кому, и зачем я понадобился, получаю тот же ответ: «Ждите». Позвонил в Омск узнать, как дела и не случилось ли чего в мое отсутствие. Отвечают: «Случилось! Большое крушение поезда». Говорю секретарю наркома, что мне, как инспектору–ревизору по безопасности движения, надо немедленно выехать в Омск. Он пожал плечами.
Я отправился на вокзал и выехал в Омск. Несколько дней разбирался в причинах крушения. Вдруг опять телефонный звонок из Москвы. На этот раз из Центрального Комитета партии: «На каком основании до сих пор не выехали в Москву?» Докладываю, что был в Москве, два дня просидел в приемной наркома Бакулина, он меня не принял. Мне говорят: «Почему Вы пошли в НКПС? Вас вызывали в ЦК партии. Немедленно выезжайте. Явитесь в секретариат товарища Сталина».
Приехал в Москву, пришел в ЦК партии, в названный секретариат. Представился секретарю, он назвал себя: «Поскребышев». Это был малого роста, полноватый человек. Глубокую лысину обрамляли остатки рыжих волос. Я удивился, что у товарища Сталина такой невзрачный секретарь. Потом, сойдясь с Поскребышевым поближе, понял, что пословица «внешность обманчива» как раз и про него. Умен был очень, а память имел феноменальную. Никогда и ничего, никакой мелочи не забывал. Видимо, Сталин, который и сам имел необыкновенную память, ценил это качество в Поскребышеве.
— Почему не приехали вовремя? — спросил Поскребышев.
— Приехал, — говорю, — два дня просидел в приемной Бакулина.
— Ну и зря, — сказал Поскребышев. У него и без Вас дел по горло. ЧП за ЧП.
Тут же встал из–за стола, прошел в кабинет, вернулся: «Проходите!» Я вошел и впервые так близко увидел Сталина. Издали, на трибуне, он выглядел рослым, а в действительности оказался немного ниже среднего. Поздоровавшись за руку, Сталин спросил:
— Знаете Западную дорогу?
— Знаю.
— Как знаете?
Я рассказал, что работал на Западной дороге инспектором–реви- зором, изучил ее пропускную и провозную способность, узкие места.
Обрисовал, как понимал, стратегическое значение дороги как кратчайшей связи центра с западными приграничными районами.
Сталин сказал:
— Эта дорога для нас особо важная. Знакомы с ее руководством? С Русановым и Сааковым?
— Хорошо знаком, товарищ Сталин.
— Как они? Дайте характеристики.
— Русанов старый чекист. Работал еще с товарищем Дзержинским. Член партии с 1917 г. Трезвенник и даже не курит.
— А Сааков?
— Старый большевик, — ответил я. — С 1906 г. Военный политработник. Работал с товарищем Ворошиловым. Человек доступный и авторитетный.
Не переменив тона, Сталин сказал:
— Ваш Сааков — польский резидент, он арестован. Он завербовал Русанова.
Сталин курил трубку, жестко смотрел на меня. Меня бросило в жар. Сейчас он скажет: «Уходите!» Но уйду недалеко… Тем временем Сталин подошел к столу, взял бумагу и протянул мне: «Читайте!» Это было решение Политбюро ЦК ВКП(б). Меня назначили начальником Западной железной дороги. Сталин спросил:
— Почему покраснели? Рады или ответственности испугались?
Ну что ответишь? Думал, схлопочу арест, а получил пост начальника важнейшей дороги. Есть отчего крови броситься в голову! Но отвечать–то Сталину надо. Я ответил:
— Наверное, от гордости, что Политбюро оказало мне такое высокое доверие. Я помню Вашу речь на приеме военных «академиков» в Кремле и понимаю, что от меня требуется. Отдам все силы, чтобы дорога с последнего места вышла в передовые.
— Хорошо! — сказал Сталин. — Только не объявляйте себя сразу начальником дороги. Представьтесь секретарю Смоленского обкома товарищу Савинову, ему скажете, что назначены начальником дороги. Для всех остальных вы — уполномоченный ЦК партии по проверке дороги. Выехать надо незамедлительно. Пока что Русанов под домашним арестом. Вам срок для приема дороги семь дней. После чего Русанов будет арестован уже по–настоящему.
В тот же день я выехал в Смоленск.
Приехал в два часа ночи. Спрашиваю дежурного по станции: «Где управление дороги?» Отвечает: «На той стороне города. Вон последний трамвай отходит». Догнал я трамвай, вскочил на ходу, и минут сорок спустя он привез меня к ярко освещенному дому, к управлению Западной железной дороги. Здесь, как и по всей стране, железнодорожный управленческий аппарат работал до утра. Эта манера превращать ночь в день пришла сверху. Сталин работал всю ночь до рассвета и мог в любую минуту вызвать любого наркома, поэтому, когда наркомом был Лазарь Моисеевич Каганович, то работал обычно до шести утра и мог вызвать любого из нас, мы тоже сидели в кабинетах.
Пришел я в кабинет начальника дороги, его нет. Сидит секретарь в военной гимнастерке без знаков различия. Спрашиваю: «Где Русанов?» Отвечает: «У соседей». Попытался я уточнить, ничего не добился, кроме этого «он у соседей».
Иду к заместителю Русанова по строительству Малинину. Я его хорошо знал по работе в НКПС, его недавно назначили сюда из Москвы. Сидит он один–одинешенек, вид расстроенный, какой–то не от мира сего. Спросил я, чего он сидит и не идет домой. А он и говорит: «Незачем. Со мной тут все, что нужно. Вот сумочка, в ней смена белья, сухарики. На первые дни ареста». Я, конечно, всякого навидался в эти тяжкие дни, однако такое откровение услышал впервые. Говорю:
