Очерки времен и событий из истории российских евреев (Уничтожение еврейского населения, 1941 – 1945) - Кандель Феликс Соломонович

ОЧЕРК ШЕСТЬДЕСЯТ ШЕСТОЙ

"Почему они позволили себя убить?" Где был Всевышний?

1

Анатолий Рубин (минское гетто):

"Когда нас из гетто вели на работу через арийский район‚ то почти всегда идущие по тротуару‚ так называемые арийцы‚ нам вслед кричали: "А, жили двадцать лет на нашей шее‚ пили нашу кровь? Теперь расплачивайтесь..." Или же когда, бывало, евреи-интеллигенты рыли канавы, убирали улицы, то постоянно слышались насмешки, издевки над их неуклюжестью: "Отсидели свои толстые зады в магазинах‚ привыкли‚ чтобы русский Иван работал на вас! А сейчас поработайте и вы! Кончилось ваше время!.." Я видел ликующую толпу, когда евреев вели на расстрел. Я видел, как бывшие ученики, а нынешние полицаи вытаскивали из колонны своих учителей-евреев и сводили с ними счеты за прошлые двойки…

Мне было всего пятнадцать лет, но за два года, проведенные в гетто, я начал по-взрослому осмысливать происходящее. Гетто было окружено всеобщей враждой и ненавистью. Самой страшной была не ненависть немцев, ибо это было в порядке вещей, а ненависть, как тогда казалось, "своих" – тех, с которыми жили, работали, учились и дружили десятки лет. Атмосфера всеобщей вражды сковывала инициативу, выхолащивала людей духовно и физически. Многие из них, окажись они в самых тяжелых условиях, в самых опасных ситуациях, но не лишенные моральной поддержки, не отвергнутые всеми и вся, могли бы проявить чудеса героизма…

Отсутствие надежды способно сломить самых сильных, волевых людей…"

2

После освобождения оккупированных территорий заговорили о еврейской пассивности, покорности, трусости: почему они шли на смерть без сопротивления, "как овцы на заклание", отчего позволили себя убить? "Наши, русские, бывало, лопатами забивали немцев…" Выжившие отвечали немногословно: "Такой вопрос может задать лишь тот, кто там не был…"

После захвата очередного города или местечка немцы, как правило, уничтожали еврейское население в очень короткие сроки, а потому не было времени и возможности осознать надвигающуюся опасность, сговориться, предпринять совместные действия за те немногие часы, которые у них оставались с момента общего сбора до могильного рва. Даже там, где евреев запирали в гетто, прежде всего уничтожали представителей интеллигенции, а также молодых мужчин и женщин, то есть тех, кто мог организовать сопротивление и активно в нем участвовать. Первая акция в гетто Каунаса началась с того, что потребовали "пятьсот еврейских интеллигентов, хорошо одетых и знающих иностранные языки, якобы для работы в архивах. Гетто выделило пятьсот человек. Никто из них не вернулся…"

Сборы евреев в одном месте перед последующим уничтожением сопровождались разными причинами: "проведение регистрации", "заселение малонаселенных районов Украины", "вывоз на летние сельскохозяйственные работы", а то и переселение на новое место "для улучшения условий жизни". Старикам и инвалидам говорили, что их посылают "в еврейский приют для престарелых и больных". В Новороссийске евреям приказали явиться на место сбора, откуда их отвезут "в одну из станиц Краснодарского края, где уже собрано всё еврейское население Кубани". В Краматорске на Украине, в Элисте в Калмыкии, в Дубоссарах в Молдавии объявили, что их "отправляют в Палестину".

До последнего момента обреченных держали в неведении, предлагали взять с собой теплую одежду, запасы пищи на пару недель, хотя жить им оставалось два-три часа. До последней минуты они не верили‚ что может произойти нечто подобное; человеческий мозг отказывался это воспринимать – хладнокровное и запланированное уничтожение целого народа, а потому расправа заставала их растерянными, неподготовленными к каким-либо действиям. Григорий Шур (гетто Вильнюса): "Забираемые врасплох и уводимые из гетто не могли поверить, что их действительно ведут на смерть, что будут убивать абсолютно ни в чем не повинных людей, – разум не мог вместить этого… И ни у кого не было оружия".

Отбирали физически сильных мужчин, строили их в колонны, давали в руки рабочие инструменты, сообщали, что отправляют на работы, будут кормить, выделять продовольствие для семьи, – а неподалеку уже ожидали вырытые могильные рвы. Затем собирали их жен с детьми, подавали грузовые машины, пообещав отвезти к мужьям, и тоже уничтожали. Перед казнью заставляли раздеваться – голый человек чувствовал себя беззащитным и терял во многом способность к сопротивлению. После первых акций оставались в гетто в основном женщины с детьми, старики, нетрудоспособные, которые были не в состоянии бороться. Порой, по окончании очередной облавы, заверяли председателя юденрата, что "больше расстрелов не будет, так как гетто очищено от неблаговидных элементов. Можете всех успокоить, чтобы занимались своими делами, теперь мы вас не тронем". Это вселяло надежды в измученных, отчаявшихся людей – до следующей акции уничтожения.

Каждый пытался спрятаться, переждать облаву, спасти жену, детей, родителей, спасти хоть кого -нибудь – надежда сохранялась в самые страшные периоды, и в дневнике того времени повторялось неоднократно: "Наша участь предопределена. Наше положение безнадежно. И всё же…" Религиозные люди повторяли с верой, которая сохранялась до конца: "Господь может вмешаться в самую последнюю минуту и спасти нас. Молниеносно избавление Всевышнего…"

Трудно было уйти из гетто‚ которое охраняли. Еще труднее было покинуть родителей‚ малолетних братьев и сестер‚ обреченных на уничтожение‚ – не каждый решался на это и оставался со своими близкими; семьи не желали расставаться и шли на гибель, даже если кто-то из них мог спастись. Украинская женщина предложила вывести из гетто десятилетнего Люсика Ваксельмана, но он не захотел оставить своих маленьких сестер: " Девочкам в темноте страшно. Я им сказки рассказываю…"

"Нас было пятьдесят сильных мужчин, и мы могли разоружить сопровождавших нас двух полицейских. Но это привело бы к гибели сотен евреев в местечке…" Одни пытались сопротивляться. Другие были настолько ошеломлены потерей родителей или детей‚ что становились невменяемыми и не реагировали уже ни на что. Это была не трусость, а нежелание жить в тех условиях, которые им создавали, ибо в гетто и в лагерях применялась изощренная система уничтожения человеческого достоинства. В одеждах неизвестной женщины обнаружили записку: "Уже в самом начале было убито около 5000 мужчин и среди них мой муж… Нет сил плакать, ты уже не человек, сердце окаменевает, чувства притупляются. Никакие известия не трогают тебя, и совершенно спокойно идешь навстречу смерти…"

Мейлах Бакальчук-Фелин свидетельствовал : "Во время страшных потерь, находясь в тисках гетто, все были как бы в состоянии оцепенения, парализованности. Все были охвачены безнадежностью и отчаянием… Даже дети похожи были на дряхлых стариков… Моя дочурка Фелинька всё время успокаивала себя словами: "Где это сказано, что я должна жить семьдесят–восемьдесят лет, а не шестнадцать– восемнадцать?" Я слышал, как маленькие дети говорили с безразличием: "Роют ямы…"

Крым: "10 декабря началась "эвакуация" симферопольских евреев… Плач, вопли! Мы с женой решили: тоже пойдем. Мозг не выдерживал напряжения последних дней. Будь что будет, лишь бы скорее какой-нибудь конец…"

Кременец, Украина: "Люди в апатии. Лишь бы скорее кончилось, лишь бы скорей. Так действуют голод, побои…"

Минск: "Люди вели себя по-разному. Некоторые пытались бежать из колонны, но их тут же настигала пуля, некоторые снимали кольца, часы и этим пытались откупиться. Одни молились, другие плакали. Все были в панике, не знали, как лучше поступить, что делать. Почти все были связаны семьями. И даже тут опять прошел слух, что просто переселяют. И когда им это говорили, они верили. Верили, потому что хотели верить. Это была единственная надежда на спасение…" Из показаний немецкого военнослужащего: "Евреи к моменту казни почти умирали от голода. По-видимому, они неделями не получали еды…"