Шпионы, простофили и дипломаты - де Толедано Ральф (читаем книги онлайн .txt) 📗

Михаил Бородин, представитель Коминтерна, приехал в Кантон, привезя с собой массу агентов, организаторов, подпольных активистов, прошедших обучение в Москве. Оставил свой пост в Сибирской Красной армии генерал Блюхер, чтобы заняться обучением китайских вооруженных сил и помочь Чан Кайши в организации военной академии в Вампоа, ставшей китайским аналогом Вест-Пойнта. Под руководством Бородина Гоминдан был реорганизован в соответствии с советской установкой на централизованный контроль, доходивший до самого мелкого подразделения.

В то время как китайские красные постепенно занимали все ключевые посты в Гоминдане, Ли Дачжао торжественно заявлял, что «вступая в Гоминдан, коммунисты… не имеют ни малейшего намерения превратить его в коммунистическую партию. Те коммунисты, которые вступают в Гоминдан, делают это на индивидуальной, а не на партийной основе». И даже в тот момент, когда произносились эти слова, Коминтерн продолжал свои интриги против Гоминдана и упорно продолжал свои посягательства на китайское национальное единство.

Советская тактика предполагала двойной уровень лицемерия. В 1919 году Ленин отказался от всех царских территориальных претензий к Китаю и от экономических концессий. Историк Гарольд Виначе описывает в общих чертах последовавшее за этим предательство («История Дальнего Востока в современном мире», Нью-Йорк, 1941): «Методы, применяемые Иоффе и его преемником Караханом, были следующими: (1) играть на струнах контраста между западным капиталистическим империализмом и неимпериалистическими целями новой (sic) России; (2) Стравливать Китай и Японию на переговорах с обоими; (3) обрабатывать китайскую интеллигенцию, обеспечивая ей поддержку и используя затем эту поддержку для оказания давления на китайское правительство; и (4) установить контакт с Кантоном, местопребыванием властей Гоминдана, и использовать его в качестве рычага давления (на правительство) в Пекине».

К моменту смерти Сун Ятсена в марте 1925 года, коммунисты уже были в состоянии прибрать к рукам центральную партийную машину Гоминдана. И единственной силой, способной противостоять им, был Чан Кайши, который завоевал поддержку некоммунистических профсоюзов, могущественной китайской диаспоры и современного среднего класса в городах. В 1926 году Чан мог с помощью дворцового переворота свалить красную власть в Гоминдане, хотя и поддерживал внешне сердечные отношения с Бородиным. И тут советская высокая стратегия в Китае вдруг резко изменилась.

До сих пор русские противились «северной экспедиции» – кампании против милитаристов в Северном Китае для расширения влияния Гоминдана, и торопили с объединением Китая, ибо русские боялись, что если кантонское правительство станет слишком могущественным до того, как стать полностью коммунистическим, оно может уйти из-под их контроля. Но после успехов Чана Бородин принялся торопить с «северным походом» – мечтой Сун Ятсена с 1917 года.

Чан играл на руку Блюхеру. Пока Чан, следуя кампании, спланированной Блюхером, начал покорение северных территорий, Бородин и коммунисты вновь консолидировали свою власть в Кантоне. И пока Чан отсутствовал, его сместили с поста главнокомандующего гоминдановской армией и вывели из членов постоянного комитета, управлявшего партией.

Но, победив в военной кампании, Чан вернулся, чтобы перейти свой Рубикон. Гоминдан был расколот, и Чан преодолел этот раскол, изгнав коммунистов со всех властных постов. Он перебрался в Шанхай, захватил город и принялся безжалостно истреблять коммунистов, пытавшихся нанести ему удар в спину. К 1928 году Чан фактически завершил объединение Китая, основав столицу в Нанкине и подав в отставку со всех военных и гражданских постов. Однако коммунисты продолжали оставаться страшной угрозой единству и мирному развитию Китая. Изгнанные из городов, они перебрались в сельские районы, придав ленинизму сельскохозяйственный уклон. Мао Цзэдун занял господствующее положение в коммунистической партии, а Лу Синь, настаивавший на военном нападении на городские центры, вернулся в Москву.

Таков был Китай, который приветствовал Одзаки Ходзуми. Шанхай все еще трясло при воспоминании о чистках, проведенных Чаном, и для убежденного марксиста, каковым был Одзаки, новое китайское государство казалось омерзительным. На фоне триумфов Чана он смог лишь написать: «Недавняя народная революция, породившая национальное правительство в Нанкине, вместе с тем принесла с собой и мощную волну коммунистических настроений». Хотя по общему мнению, настроения эти были свойственны в основном для международных сеттльментов, к тому времени уже кишевших советскими агентами. Одзаки смог также написать об усилении западного влияния: «Пресловутый знак «Собакам и китайцам вход воспрещен» в парке на Шанхайской набережной снят, но англичане по-прежнему здесь истинные хозяева» [6].

Работая в Шанхае в качестве корреспондента, Одзаки поддерживал контакт с самыми левыми группами в городе – со студентами и коммунистами, ушедшими в подполье. Время от времени он публиковал свои статьи под псевдонимами в журнале левой литературной группы – творческого общества Sozo Sha, а также встречался с коммунистически настроенными японцами – студентами Восточно-Азиатской школы сценаристов, и при всяком удобном случае посещал книжный магазин «Zeitgeist» (Дух времени), расположенный во французском сеттльменте. Этот магазин, центр коммунистической активности, держала миссис Ирэн Вайдмейер. Осенью 1929 года миссис Вайдмейер представила Одзаки Агнес Смедли, в то время представлявшей газету «Франкфуртер цайтунг» на Дальнем Востоке.

Эти двое – Одзаки и Агнес – стали близкими друзьями и вскоре признались друг другу в своих коммунистических симпатиях. И сначала из журналистской солидарности, а потом и с ясным пониманием того, кто в конце концов будет получателем, Одзаки давал мисс Смедли информацию, которую узнавал в процессе своей журналистской работы. В основном это были сведения, беспечно выбалтываемые знакомыми журналистами из «Асахи», и которые Агнес Смедли была совсем не против узнать.

В 1930 году Кито Гиничи, японец, член американской коммунистической партии, получивший назначение в Шанхай, неожиданно позвонил Одзаки в офис. Кито спросил Одзаки, не хотел бы он встретиться с американским журналистом по имени Джонсон? Одзаки знал, что Кито – коммунистический агент, и потому догадывался, что приглашение означает нечто большее, нежели светскую вечеринку. Отделавшись от Кито, он решил посоветоваться с Агнес Смедли. Резко, что было вообще характерно для ее манеры, и с легким оттенком страха в голосе, мисс Смедли предостерегла Одзаки от упоминания имени «Джонсон» в дальнейшем [7].

Однако через несколько дней Агнес Смедли сама подняла тему «Джонсона». Она могла бы представить их друг другу, сказала она Одзаки, и вскоре в ресторане на Нанкин-роуд был устроен обед. В назначенное время Одзаки был в ресторане. Через несколько минут появилась Агнес и присоединилась к нему. Недолгое ожидание, и вот в ресторан вошел высокий коренастый мужчина. Внимательно осмотревшись вокруг, направился к их столику и приветствовал их на английском языке с грубоватым европейским акцентом. Ходзуми Одзаки встретился с Рихардом Зорге.

ГЛАВА 4

КОМИНТЕРН ДЛЯ 4-ГО УПРАВЛЕНИЯ

Интересно отметить неожиданную немногословность показаний Рихарда Зорге, когда он переходит к описанию периода 1925 – 1929 годов в своей шпионской деятельности. Его сдержанность можно объяснить не только желанием быть ближе к делу – он был куда пространней в описаниях своих ранних лет. Похоже, что Зорге знал, что эта эра – одна из опаснейших в истории Коминтерна – была такова, что «охотники за ересью» вполне могли найти свидетельства его идеологических слабостей, независимо от того, какую позицию он тогда занимал. Японцы не собирались прослеживать жизнь Зорге со всеми ее европейскими промахами. Они не требовали от него многих фактов, и он позволил себе посвятить лишь несколько абзацев описанию этого периода его жизни.