Младший сын - Балашов Дмитрий Михайлович (читать книги онлайн регистрации TXT) 📗
– Ты побыл – и нет тебя, а мне с им всюю жисть жить!
И Федор отступился, пригрозив, однако, волостелю, что покос и жнитво на его совести.
Феня приехала с попутными. Издали не узнал; замотанная в какой-то долгий балахон, не то попону, она сидела на телеге со свертком в руках.
– Женка твоя! – прокричали из-за плетня. Бегом, бросив недолатанную сбрую, Федор выскочил встречь. Любопытные бабы уже вылазили из-за огорож. Скорее проводить до дому! Феня замучилась, пересмягла в дорогах, да еще дите! Пропотела насквозь, и уж такая невидная, такая мухортая показалась… Однако после бани, сытного обеда (Федору уступили отдельную клеть, но трапезовал он, по холостому положению, до сих пор у хозяев), переоболокшись в чистое, Феня стала приходить в себя. Гуси, о которых когда-то в шутку толковали мужики, теперь неожиданно оказались при деле. Гуси ходили через дорогу к речке, важно, друг за другом, доднесь не тревожимые Федором. А тут и на столе оказался гусь. Это была первая Фенина стряпня, и он уж не стал спрашивать, откуда. Мелкие подношения, что Федор до сих пор отвергал, теперь пошли в ход. Они стали лучше есть. Феня бегала и не ленилась, как порою дома, собирала сама яйца, мед, молоко. «Где и научилась?» – дивился Федор, вваливаясь вечером и обнаруживая на столе новые благостыни.
Подошли Петровки, а с ними и петровский корм, что полагался Федору по закону. Он собирал строго по пошлине и видел, что через Феню ему добавляют лишку, но молчал. В конце концов, не давали бы, и Феня не брала. Не обеднеют! («С того все и начинается!» – сердито прервал он себя.) Впрочем, староста его успокоил:
– Ты, Федор, тем не журись. Иной бы на твоем месте тут с зубов кожу драл, не свои дак! Мы-то очень понимаем, а кормить тебя нам не в труд. Да иной бы и спервоначалу всю семью навез, а ты один вон! Кормить-то одного али десять ртов, тоже разница! Так что и женку не унимай, она во своем праве. Ежель и на тот год тебя оставят, хлеб да соль!
После разговора совесть у Федора более или менее успокоилась, хоть он и поварчивал порою. Феня, однако, возражала:
– Дак сами дают! Зиму не была, не пила, не ела, дак ихнего не убудет! – в точности повторяя слова старосты. «В сговоре они, что ль?» – думал Федор. А когда он вздумал было вернуть приведенную ярку, Феня едва не разревелась:
– Нам надоть дом строить! С дитем куды я тамо… С матерью пихаться… и Грикша, все вместях!
И Федор смолчал в ответ. Строиться и он хотел непременно, и даже мечтал не о простой клети, а о хоромах, на вид боярского житья.
Оправдывая себя, он въелся в покос, как давеча в весеннюю страду. Между делом еще пришлось наряжать четверых возчиков во Владимир, по раскладке, на починку городни. Еще починяли плотину у мельничного пруда, еще рубили новый овин с пелетью при господской усадьбе. Федор объезжал все тридцать деревень, зачастую и обедал в ином месте, и дома только спал, улаживал простые судные дела, даже и крестным отцом пришлось побывать.
Оставят ли его еще на год – на то Окинф, наезжая, не говорил ни да ни нет. Федор ладился осенью вырваться на побывку, дома ради. Пото, когда поспел хлеб, устроил так, что начали с боярской нивы. И когда уже хлеб был сжат и стоял в бабках, разрешил себе отдых, остальное переложив на старосту (сгноить сжатый хлеб тому тоже было невыгодно, могли заставить отдать из крестьянского). И Федор помчался домой.
Вновь струилась и бежала дорога, вновь груженые возы тарахтели по разъезженным колеям. Спрямляя, он миновал Владимир. Всюду убирали хлеб, где и кончали уже. В одном месте ехали с поля с последним снопом и женки пели – славили, «завивали бороду». Так же вот и они в детстве – почему-то потом все складывалось не так, но по-праздничному, – тоже везли с поля последний сноп и их славили, а Олена высоким голосом заводила:
И они нагружали сноп, а раскрасневшаяся, горячая от работы, солнца и хлеба мать, улыбаясь, укладывала и сажала его на самый верх, и даже отец тогда раздвигал угрюмые литые складки лица, кивал бабам, благодаря за песню…
Сейчас, до дождей, была самая пора рубить дом, ежели уж не отлагать до другого лета. Лес Федор купил заранее, и Грикша даже вывез его перед весной.
Глава 74
Как строят дом? Дом, клеть, избу ли, хоромы или иное что, ежели это только не редкое на Руси каменное строение, не строят, а рубят. «Срубить град», значит обвести его бревенчатой, по земляному насыпу городьбой.
Чтобы срубить дом, мужики обычно собирают толоку (помочь) – родных своих, огнищан, суседей, сябров. Хозяева достают лес, кормят мастеров. Платы за труд не полагается. Завтра сегодняшний хозяин пойдет на толоку к соседу, послезавтра они оба помогут рубить дом третьему. Каждый знает, что одному добрую клеть, избу ли не срубить, не одюжить, и потому дело это обчее, и платы за труд не берут. Так ставят рядовое жило.
Боярам, монастырю ли, князю – возят лес и рубят по оброку, по обычаю, по старым уряженьям, что вышли из глуби времен. Миром ставят и церковное строение, и городские, с кострами изаборолами, прясла стен. Прясло, кусок стены от костра до костра (от башни до башни), рубится как ряд клетей с поперечными перерубами и изнутри засыпается землей. Но тут уже нужен и мастер, градоделя. Мастер нужен и тому, кто хочет возвести себе не простое жило, а сложные, составленные из нескольких клетей, связанные переходами хоромы. Тут уж зовут мастеров.
Доброго плотника тоже не вдруг найти. Скольких переберут прежде: «Петро? Ну, Петро может, дак тоже не силен горазд! Сыча надо звать». От Сыча укажут набольшего: Федюху или Проху Дрозда, а там уж отыщется самый главный. Тот будет скрести в бороде, думать. «А, Федька-то! – говорит он про того, что был набольшим для Сыча, покряхтит: – Ну, он может, малешенько топор держит в руках… И Сенька, его позови! А преже Прова Кузьмича, без того не нать и заводиться!»
Хорошие дома зато потом и вспоминают, и через десятки лет назовут имя мастера, кто срубил, кто поставил.
Когда зовут мастеров, тут и плата идет по обычаю али по совету. Мастер знает рубить хитрые потайные углы, поставит крыльцо на стояке в боярских хоромах, выведет гульбище на выпусках по верхнему покою, подымет верх над повалушею, чтобы знатье было далеко окрест, поставит вырезные сени, шатер с повалами, терем и горницы. И когда мастер кончит работу, то идет по коню, по коньковому верхнему бревну, над громадой новотесаных хором, на высоте, еще не закрытой кровлею, над провалом. Идет, цепко ставя кривоватые ноги, и снизу смотрят, разевая рты, задирая бороды – мастер окончил труд! По обычаю ему, главному мастеру, сверх расчета дарят на красную рубаху, и всех вообще, кто рубил, поят пивом и медом от души. Поят в третий и последний раз. Первый – как положат нижние венцы, второй – когда доведут до потеряй-угла. И уже когда положат коня – тут все. Кровлю кроют сами хозяева или уж другие кто – мастер свое окончил, прошел по коню.
А кроют соломой по спицам, а богаче да в городе – дранью и корой, когда и тесом или чешуею. Ну, а коли совсем просто или где в северной стороне, низкую кровлю устилают дерном в три-четыре слоя, чтоб прочно, чтоб срослось, чтоб вода сбегала, как по травяному склону.
Так вот! Ну, что тут еще сказать, как рубят-то? А то уж кто рубит – знает, обычное дело, мастера! Топором рубят, все делают топором. И на доски топором да клином, коли такая нужда. Из бревна доска да два горбыля выходит. Тут потешешь до соленого поту!
