Наблюдая за русскими. Скрытые правила поведения - Жельвис Владимир Ильич (книги онлайн TXT) 📗
Поэтому я предлагаю остановиться на таком определении: счастье есть временное состояние полного удовлетворения. Постоянно счастлив может быть только клинический идиот.
Дело даже не в том, как мы понимаем счастье, хотя и это небезынтересно. Еще любопытнее посмотреть, какие пути – в русском самосознании – к счастью ведут.
Дело в том, что «русское счастье» прочно завязано на понятии несчастья. В Евангелии от Матфея одна из Заповедей блаженства звучит так: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся». Эти слова Христа можно понять так, что прежде, чем утешиться, необходимо поплакать, то есть пострадать. Страдание – в православном русском понимании – есть как бы предпосылка счастья. Счастье – это заслуженная награда за перенесенные лишения, за умение терпеливо переносить невзгоды, за способность отказаться от мирских благ ради благ духовных.
Сравните: в западном сознании счастье добывается упорным трудом, приобретением материальных благ для себя и своих близких. «Накопил и (вставь нужное) купил». Вот это и есть подлинное счастье. Страдание при таком раскладе никак не путь к счастью, а скорее досадное препятствие на пути к нему.
И еще. Мандельштам кричал жене в самые горькие минуты их невыносимо тяжелой жизни: «А кто тебе сказал, что ты должна быть счастлива?» А и впрямь, где это сказано? Какими высшими силами это установлено? Нет таких сил и таких установлений. Поэтому фраза «Человек рожден для счастья, как птица для полета» – не более чем прекраснодушный лозунг, попытка выдать желаемое за действительное.
Если следовать русской логике, получается, что страдание – это благо. «Не было бы счастья, да несчастье помогло». Посмотрите, как это у Пушкина:
«Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать».
Подумайте: поэт хочет жить, чтобы страдать. Страдание поможет ему мыслить. А мыслить для него – синоним счастья. Пока человек не страдает, ему трудно задуматься о смысле жизни, о тех, кому в этот момент плохо. Благополучие не располагает к состраданию. Помните ехидную строчку из «Федота-стрельца», прозрачно намекающую на нынешних «слуг народа»:
«Утром мажу бутерброд – сразу мысль: а как народ?»
Для справки: по данным журнала Forbes, самый бедный из десяти представителей Совета Федерации и Госдумы за 2009 год вместе с членами своей семьи заработал около 19 миллионов евро.
В общем-то, такая русская позиция понятна: тяга к страданию – это защитная реакция от отчаяния; невероятно трудная жизнь может привести к самоубийству, а может – к эстетизации страдания, объявлению его чуть ли не целью существования. Радоваться, когда вокруг всем плохо, – аморально. Лев Толстой мог не думать о хлебе насущном, но и ощущать себя счастливым не мог, что и отражалось в его творчестве, жизни и смерти.
В православно-русском понимании страдание главным образом заключается в терпеливом перенесении трудностей. Поэтому у нас так популярна пушкинская Татьяна, готовая всю жизнь страдать, коль она «другому отдана». Американцы пожимают плечами: тоже мне проблема! Евгений ее любит, она его тоже, зачем обоим страдать? Ох уж эти загадочные русские, любят выдумывать себе проблемы, чтобы потом их преодолевать!
А какой существует способ не страдать от того, что вы не можете получить желаемое? Отказаться это желать. Говорят, Сократ заглянул в лавку, увидел там множество товаров и воскликнул:
«Сколько здесь вещей, которые мне не нужны!»
И потом остается надежда – «несчастья верная сестра». Если бы не надежда, русский пессимизм был бы поистине трагичен и безграничен.
Больше всех и лучше всех о надежде пел Булат Окуджава. Его «надежды маленький оркестрик под управлением любви» подчеркивает: силы надежды крошечные по сравнению с могучими силами зла, но надежда все равно непобедима.
Бывают муки напрасные и муки прекрасные… Печаль, сплавленная с надеждой, – источник оптимизма русского народа. Даже перед лицом смерти надежда согревает, утешает, спасает…
Слово о законе и дышле
Закон – что дышло: куда повернешь, туда и вышло.
Прежде чем начинать разговор о русском понимании, что такое закон, желательно разобраться в том, что такое правда и ложь. Оказывается, что здесь очень много своеобразного русского.
Христос в «Мастере и Маргарите» утверждает: «Правду говорить легко и приятно». Наверное, можно добавить, что порой сказать правду – значит подвергнуть себя смертельному риску. Иммануил Кант считает, что лгать нельзя ни при каких обстоятельствах. Даже, говорит он, если убийца, пришедший убить вашего друга, спрашивает у вас, находится ли ваш друг в этом доме, вы обязаны ответить честно.
Если американский врач утаит от больного, что тот болен раком и скоро умрет, врач пойдет под суд: считается, что перед смертью человеку необходимо к ней подготовиться, привести в порядок свои дела, написать завещание и т. д. А в России в той же ситуации врача осудят, если он скажет больному страшную правду: мы полагаем, что больного надо до последней минуты поддерживать в надежде, что он еще может поправиться, так он успешнее будет бороться с недугом. Узнав правду, он упадет духом и скорее умрет.
Не будем судить, кто больше прав, логика есть у той и у другой стороны. Но обязательно отметим: русские не чураются «лжи во спасение». Солгать иной раз не означает согрешить. Более того, иной раз согрешить можно, сказав правду. Возьмите эпизод, о котором говорит Кант.
Лгать можно даже и не в таких трагических случаях. Можно преувеличивать, прибавлять вымышленные детали рассказа просто так, для красного словца. Речь здесь не идет о специальных стилистических приемах вроде «Мы с тобой сто лет не виделись» или «Ты тогда еще под стол пешком ходил» и проч.: такие приемы возможны и в других культурах. Русские в пылу рассказа могут перевозбудиться и просто прихвастнуть. Вспомните, как про Чацкого говорят, что он пьет вино «бочками сороковыми», и никто не говорит: «Ну ты уж и завернул!» А как вдохновенно и самозабвенно врет Хлестаков! Обратите внимание: читая его монолог насчет тридцати тысяч курьеров, мы можем даже восхищаться: «Во дает!»
Ну и, разумеется, можно и даже нужно лгать врагам, чтобы сбить их с толку. Вот тут уж русские с Кантом никогда не согласятся.
А поскольку государство и общество находятся в антагонистических отношениях, не грех солгать и государству: указать меньшую сумму в налоговой декларации, скрыть или исказить правду на суде и т. п.
В глубокое раздумье погружает факт: высшие государственные чиновники, то есть именно те, кто у нас олицетворяет государство, переводят свои доходы на жен и других родственников, чтобы платить меньше налогов и не засвечиваться среди тех, кто занимается поборами, откатами и взятками. У кого же, получается, они крадут?
Объяснить такое поведение русских можно через их понимание того, что есть Закон, Правда и Истина.
В русских криминальных кругах популярно выражение «судить не по закону, а по понятиям». Откуда такое противопоставление?
Закон – это жесткое предписание, не выполнить которое означает неизбежное наказание. Судить по закону – значит судить объективно, никоим образом не учитывая привходящие обстоятельства: например, жалость к оступившемуся, его родственные с вами отношения, отрицательные качества истца и проч.
Закон – предпосылка Истины, ступень к ее познанию. О себе Христос сказал: «Аз есмь Истина». Именно поэтому Он ничего не ответил Пилату, когда тот Его спросил: «Что есть Истина?» Если ты не узнал Истину, когда она стоит перед тобою, тебе ничего нельзя объяснить.
Вот мнения русских посетителей Интернета по поводу Истины и ее отличия от Правды.
Истина – одна, а Правда у каждого своя.
Правда временна и изменяема, Истина вечна и постоянна.
Правда нам нужна всегда, а к Истине мы должны постоянно стремиться, ибо Истина – это мнение Бога.
Из сказанного парадоксальным образом получается, что в быту нам важнее Правда, она как-то ближе, понятнее, человечнее, что ли. Да, она менее совершенна, чем Божественная Истина, но… «До Бога высоко, до царя далеко», а Правда – вот она, тут.
