История московских кладбищ. Под кровом вечной тишины - Рябинин Юрий Валерьевич (читать книги онлайн полностью .txt) 📗
Археологи обнаружили под Манежем порядка сорока «костяков». Там же были найдены многочисленные предметы, захороненные вместе с умершими, — браслеты, перстни, ожерелья, другие украшения, в том числе изделия из серебра. Найденные останки были перезахоронены все в тех же Ракитках на Калужской дороге.
Но неверно думать, что приходские погосты в городах оказались неугодными лишь советской власти. Целенаправленное наступление на эти кладбища началось еще в эпоху Алексея Михайловича. «Тишайший» царь в 1657 году запретил хоронить при церквах в Кремле, — кстати, видимо, именно поэтому он распорядился расширять некоторые кладбища по слободам. А в 1723 году Петр Первый повелел своим указам «в Москве и других городах мертвых человеческих телес, кроме знатных персон, внутри градов не погребать, а погребать их на монастырях и при приходских церквах вне градов». Однако Петр Первый вскоре умер, и указ этот в силу не вступил. Хоронили «мертвые человеческие телеса» по-прежнему по всей Москве.
Но дело отца продолжила дочь — Елизавета Петровна. Государыне, любившей жить в Москве в одном из батюшкиных гнезд — в Головинском дворце на Яузе, часто приходилось по долгу службы бывать и в Кремле. И когда царица ездила из Немецкой слободы в Кремль и обратно, и встречала по пути похороны, с ней делалось расстройство чувств. Поэтому в 1748 году она дала указ, чтобы по улицам от Кремля до Головинского дворца при церквах впредь умерших не хоронили, а самые кладбища полиции было велено ликвидировать вовсе, причем могилы сравнять с землей, а памятные камни употреблять в строительство. Это свидетельствует, что произвольная ликвидация кладбищ и использование памятников на нужды народного хозяйства отнюдь не большевистские нравы, как иногда говорят. Все это Россия знала еще в «просвещенном» столетии.
В первые месяцы после запрета погребать умерших в виду Елизаветы Петровны, их хоронили в разных отдаленных от пути следования императрицы приходах. А спустя два года — в 1750-м — на окраине Москвы, вблизи Марьиной рощи, было устроено первое общегородское кладбище, которое стало называться по имени освященной на нем церкви св. Лазаря — Лазаревским. Причем, москвичи, привыкшие уже за много веков хоронить своих умерших лишь в родном приходе, практически возле дома, первое время всеми правдами и неправдами старались избежать отвозить любезного родственника куда-то за тридевять земель — в далекую Марьину рощу. И случалось, люди каким-то образом договаривались с приходским причтом манкировать новыми порядками и все-таки похоронить новопреставленного прихожанина на родной его Божией ниве. В результате епархиальное начальство вынуждено было обязать причетников под страхом сурового взыскания в приходах у себя умерших не хоронить.
Окончательно же в Москве перестали хоронить на приходских кладбищах с недоброй памяти 1771 года. В тот год, как говорили в народе, пролилась на землю чаша гнева Божия: Москву охватила невиданная по размаху эпидемия чумы. Большой знаток московской старины историк М. И. Пыляев писал, что чума тогда была занесена в Россию из Турции. В ту пору шла очередная русско-турецкая война, и коварный неприятель вполне мог применить бактериологическое оружие — занести каким-то образом в тыл русским моровую язву, как тогда называлась эта болезнь.
Мор в Москве принял такие масштабы, что власть отступилась противостоять ему. Сам московский главнокомандующий, победитель пруссаков при Кунерсдорфе, граф Петр Семенович Салтыков бежал в свою подмосковную усадьбу. Москву тогда оцепили заставами, чтобы, если уж не удается побороть болезнь, то хотя бы не выпустить ее из города. М. И. Пыляев пишет: «Полицией было назначено на каждой большой дороге место, куда московским жителям позволялось приходить и закупать от сельских жителей все, в чем была надобность. Между покупщиками и продавцами были разложены большие огни и сделаны надолбы, и строго наблюдалось, чтобы городские жители до приезжих не дотрагивались и не смешивались вместе. Деньги же при передаче обмакивались в уксус». Увы, даже такие меры не локализовали чуму. Так один мастеровой решил укрыться от напасти в деревне, откуда он был родом. Ему удалось как-то миновать все заставы и караулы на дорогах и счастливо добраться до родного дома. Но как же можно было приехать без подарка для любимой жены? Мастеровой привез ей кокошник, купленный в Москве по случаю. Вскоре вся деревня вымерла — кокошник тот оказался зачумленным.
В самой же Москве в разгар эпидемии умирало до восьмисот человек в день. А всех горожан и посадских моровая язва за год с лишним истребила тогда до двухсот тысяч! М. И. Пыляев так описывает чуму в Москве: «Картина города была ужасающая — дома опустели, на улицах лежали непогребенные трупы, всюду слышались унылые погребальные звоны колоколов, вопли детей, покинутых родными…». Оставшиеся в живых жгли у себя во дворах навоз, чтобы этим едким дымом как-то оградиться от заразы. По городу разъезжали специально наряженные команды так называемых мортусов, которых обыватели боялись пуще самой чумы, и собирали трупы. Они длинными крючьями вытаскивали умерших из домов или подбирали их прямо на улице, грузили на телеги и вывозили на отведенные для погребений места.
Таких «чумных» захоронений за Камер-Коллежским валом тогда было устроено довольно много. Но лишь на некоторых из них продолжали хоронить и после чумы. Большинство же этих захоронений было заброшено. И впоследствии они вообще бесследно исчезли. Впрочем, это легко объясняется. До чумы Москва вполне обходилась одним большим общегородским Лазаревским кладбищем, а также монастырскими и некоторыми приходскими. После чумы население Москвы существенно уменьшилось, а общегородских кладбищ, подобных Лазаревскому, напротив, прибавилось. Поэтому, естественно, большинство из них, если не все, оказались не нужными, лишними. Городские власти оставили тогда для дальнейших погребений лишь несколько «чумных» кладбищ: православные Дорогомиловское, Ваганьковское, Миусское, Пятницкое, Калитниковское, Даниловское, старообрядческие Рогожское, Преображенское и иноверческие — Немецкое (Введенское) и Татарское. Эти кладбища, вместе с Лазаревским и Семеновским, оставались основными местами захоронений в Москве на протяжении без малого двух столетий, пока чрезмерно разросшаяся столица в 1930–60 годы не была опоясана вторым кольцом общегородских кладбищ. Они располагаются в основном вблизи нынешней МКАД. Это кладбища — Востряковское, Кузьминское, Николо-Архангельское, Хованское, Митинское, Домодедовское и другие.
С учреждением больших общегородских кладбищ появилась и собственно профессия могильщика. Нынешние работники системы погребения утверждают, что их профессия самая древняя. Она существенно старше всех прочих известных древних профессий: когда те только-только зарождались, могильщики уже были вполне квалифицированными и хорошо организованными профессионалами. Едва человек созрел до понимания, что умершего соплеменника нежелательно оставлять поверх земли, так сразу и появились могильщики. Но, справедливости ради, нужно заметить, что это трактовка в духе народной этимологии. Существование могильщиков впервые документально подтверждено в начале IV века н. э.: в церковном христианском документе 303 года Gesta purgationis Caeciliani, среди прочих клириков (ordinis minoris), упоминаются т. н. fossores — могильщики, или копатели. Но, обратим внимание, что документ этот относится к эпохе, когда христианство еще не стало в Римской империи государственной религией, а его исповедники подвергались жесточайшему преследованию, и, следовательно, все ordines minoris, включая даже episcopus, исполняли свои обязанности, что называется, на общественных началах, «во славу Божию», то есть помимо какой-то основной деятельности. Таким образом, как о профессиональной группе, о fossores говорить еще не приходится. В России же профессия могильщика, именно как основное средство существования занятого этим ремеслом лица, сложилась вообще относительно недавно: не более двухсот пятидесяти — трехсот лет назад, как раз одновременно с появлением больших кладбищ. Естественно, и до этого люди умирали, и кто-то выкапывал для них могилы. Но, с каким бы мастерством это ни делалось, могилы («гробы») тогда копали, строго говоря, непрофессионалы. Этим по совместительству могли заниматься представители любых «неблагородных» сословных или профессиональных групп — крестьяне, мещане, кузнецы, плотники, печники, пастухи и т. д.
