Икона и топор - Биллингтон Джеймс Хедли (книги бесплатно без txt) 📗

Почти для всей русской культуры характерно ощущение некоего единства, как если бы отдельные ее представители и художественные формы выступали не сами по себе, но в некотором смысле все являлись участниками общего творческого поиска, философского спора или общественного конфликта. Без сомнения, чтобы понять химию Менделеева, математику Лобачевского, поэзию Пушкина, романы Толстого, живопись Кандинского и музыку Стравинского, необязательно соотносить их с русским культурным фоном, вполне достаточно подойти к ним как к научному или художественному явлению. Но большая часть русской культуры (и на самом деле многое из того, что было создано этими истинно европейскими деятелями) приобретает дополнительные значения, когда рассматривается в русском контексте. Понимание, национального контекста творчества тех или иных представителей русской культуры более важно, чем обращение к аналогичному контексту во многих иных национальных культурах.

Чувство всеобщей связи и сопричастности всему имеет своим следствием то, что спор, который обычно разворачивается на Западе между разными людьми, в России часто происходит в душе одного человека. Для многих русских «думать и чувствовать, понимать и страдать — одно и то же» [4], и их творчеству нередко присущи «огромная сила стихии и сравнительная слабость формы» [5]. Экзотические очертания собора Василия Блаженного, нетрадиционные гармонии Мусоргского, напряженный разговорный язык Достоевского оскорбляют классический вкус, но в то же время неотразимо влекут к себе большинство людей, напоминая нам о том, что якобы слабое владение формой может оказаться новаторством, которое просто не укладывается в рамки традиционных категорий, какими оперируют при анализе культуры.

Обращаясь к истории русской культуры, возможно, имеет смысл Уделять больше внимания ее движущим силам, чем тем формам, в которых она предстает. На страницах этой книги три фактора — природная среда, христианское наследие, контакты с Западом — заявляют о себе в большей мере, чем те явления, которые ими определяются. Эти силы, по-видимому, способны сплетать собственную странную сеть исторических кризисов и творческих взлетов, независимую от человеческих усилий. Часто они действуют наперекор друг другу, хотя иногда, как в некоторых коротких эпизодах романа «Доктор Живаго», все три силы как будто приходят в гармонию.

Первая сила — это сила самой природы. Говорят, что русские мыслители — это не философы в строгом смысле слова, а поэты, и за случайным на первый взгляд сходством русских слов «стихи» и «стихия» лежит множество внутренних связей между русской культурой и естественным миром. Некоторые отмечают «теллурический» смысл единения с землей, которому сопутствует неизменная тяга к странничеству по русской земле [6]; другие указывают на специфически русское переживание во фрагменте о младенце в утробе, который не хочет рождаться на свет, потому что ему «и тут тепло» [7]. Подземный мир мифологической «матери сырой земли» влек к себе под самыми разными обличьями — от первого монастыря в киевских пещерах до современного мавзолея, в котором лежит забальзамированное тело Ленина, и позолоченных катакомб московского метро. Не только земля, но и огонь, вода, небо — другие «стихии» средневековой космологии — играли роль важных символов для русского воображения, и даже сейчас русский язык сохраняет много обертонов, связанных с мифологией земли, которые были утрачены более изощренными европейскими языками.

Вторая надличная сила в основании русской культуры нового времени — это восточное христианство. При всей притягательности языческих пережитков и великолепии раннего скифского искусства, именно восточное христианство привело к возникновению русской культуры как таковой, основных форм ее художественного выражения и определило характер веры на Руси. Православная церковь также сыграла ключевую роль в проникновении на Русь собственно византийской идеи о том, что у православного общества есть особое достоинство и особое предназначение и существует лишь один верный ответ на возникающие внутри него противоречия. Таким образом, религия будет играть центральную роль в нашем повествовании, но не как обособленный аспект культуры, а как всепроницающая сила внутри нее.

Наряду с природой и верой существует и другая мощная сила — влияние Запада. В течение всего рассматриваемого периода взаимодействие с Западом было важнейшим фактором русской истории. Русские постоянно стремились определить характер этого отношения и, как правило, искали такой исторический рецепт, который позволил бы им что-то перенять у Запада и в то же время сохранить свое отличие от него. Знаменитый спор между славянофилами и западниками в 1840-х гг. — это лишь один эпизод долгой борьбы. В книге все споры рефлексирующей интеллигенции XIX в. будут рассмотрены в исторической перспективе, в соотнесении с другими западническими силами, стремившимися определить направление развития русской культуры: латинянами из Ита-,лии, пиетистами из Германии, «вольтерьянцами» из Франции, строителями железных дорог из Англии. Особое внимание будет уделено также тем центрам, через которые на Русь проникало западное влияние, — Новгороду (реальному и легендарному), а также величественной столице Санкт-Петербургу.

Эта книга во многом расходится с трактовками как официальных советских идеологов, так и большинства западных историков-интеллектуалов. Специалисты поймут (а неспециалистов взволнует) то необычное и спорное, что заключено в моей интерпретации: это, во-первых, сосредоточенность на древних (но не самых древних) периодах, порожденная уверенностью в том, что «все века находятся на одинаковом расстоянии от вечности» и что факторы, обуславливающие развитие, позволяют полнее судить о его последующих этапах, чем события, непосредственно им предшествующие; это детальное рассмотрение некоторых поворотных моментов, которыми обычно пренебрегают историки, таких, как начало раскола при Алексее Михайловиче и антипросветительские тенденции при Александре I; это и постоянное обращение к религиозным, а также светским идеям и течениям и, наконец, относительно большее внимание к специфически русскому аспекту хорошо изученного периода после 1825 г., нежели к лежащим на поверхности «западному» или «осовременивающему» аспектам развития России. Большое количество материалов, посвященных этим темам, и глубокий и неизменный интерес к ним многих серьезных исследователей русской культуры внутри и за пределами СССР позволяют мне надеяться на то, что расставленные мной акценты хотя бы до некоторой степени отражают объективную реальность русской культуры, а не только субъективные пристрастия отдельного историка.

Книга в значительной степени основывается на новой интерпретации источников и фундаментальных русских монографий — в особенности тех, которые были опубликованы в эпоху последнего мощного расцвета гуманистического знания, предшествовавшую большевистской революции. Обращаясь к западным и советским исследованиям последних лет, мы редко использовали исторические работы общего характера и совершенно отказались от популярной западной литературы о России, которая, при ее обилии, вторична и содержит апокрифические сведения.

Книга написана для широкого круга читателей и, как я надеюсь, будет понятна любому, кто откроет ее, не обладая никакими предварительными знаниями по русской истории. Примечания в конце книги адресованы более подготовленному читателю и предоставляют ему ключевые цитаты на языке оригинала, а также общую библиографию книг на основных европейских языках, особенно по предметам, которые являются спорными, незнакомыми и не получившими адекватной трактовки. Длина перечня не должна создавать иллюзии полноты или особой авторитетности моих толкований и смысловых акцентов. Многие достойные работы не были использованы или упомянуты, многие важные темы были оставлены без рассмотрения.