Западноевропейская литература ХХ века: учебное пособие - Шервашидзе Вера Вахтанговна (читать книги онлайн регистрации .txt) 📗
В текстах персонажей-писателей две категории лжи – ложь следователя, делающего вид, что он добивается правды от заключенного, и ложь допрашиваемого, обыгрывающего притаив-
шуюся в тексте правду или отсутствие лжи в реалиях виртуальных миров. Переплетение правды и лжи порождает путаницу, хаотичное смешение голосов-двойников. «Меня зовут Мария Самарканд. До лагеря и моего союза с Жаном Влассенко у меня были другие имена – Верена Нордштранд, Лилит Швах». Лутц Бассман в «Пост-экзотизме» – основной голос в нечленораздельной полифонии шепота, крика, молчания, песнопений – является одновременно рупором других голосов – Марии Шрагг, Антуана Володина, Ингрид Фогель, Эллен Доукс. «Я говорю "я", "я считаю", но это условность. Первое лицо единственного числа аккомпанирует другим голосам и ничего не означает». Для писателя пост-экзотизма нет никакой разницы между первым лицом единственного числа и первым лицом множественного числа, между жизнью и смертью. Лутц Бассман пытается исчезнуть, спрятаться, передать свой голос и свою функцию подставным лицам, Гетеронимам. «Подставной писатель подписывает романсы, подставной рассказчик направляет движение вымысла и сам становится его частью».
Володин и себя включает в список персонажей-писателей: в «Пост-экзотизме» имя автора (Володина) на обложке, а, на форзаце восемь имен авторов-персонажей, считая и Володина. На обложке «романса» «Взгляд на оссуарий» – фамилия Володина, а на форзаце – персонажей: Марии Самарканд и Жана Влассенко, авторов симметричных «романсов» – «Элементы сюрреалистической замкнутости» и «Заметки о пост-экзотической замкнутости», построенных по принципу зеркального отражения.
В одном из интервью Володин сказал: «Я пишу в содружестве с Язаром Таршальски, Эллен Доукс, Лутцем Бассманом, Марией Самарканд, Жаном Влассенко». Он считает себя их переводчиком на французский язык: «Язык моих персонажей – транснациональный, это язык маргиналов, заключенных, сумасшедших и мертвых. Я являюсь выразителем их голосов. Я перевожу их вымышленные истории и сказки, которые они сочиняют, чтобы противостоять реальности, на французский язык».
Ключевыми словами пост-экзотизма стали разрыв и диссидентство по отношению к миру за пределами тюремного гетто. Эстетика «подозрительности», управляющая механизмами постэкзотизма, обусловливает невозможность диалога «ксенолитературы» и литературы фальсификации. Ксенолитература как литература разрыва изобретает «пустые формы, которые невозможно осквернить», и «наполняет их своими видениями», чуждыми для восприятия мира конформизма, фальсификации и лжи. Единство жанров пост-экзотизма – шагги, романса, наррата – образует литературу чуждую, иностранную, устремленную к «иным» мирам. Эта ксенолитература становится «путешествием, тихой гаванью для писателя, изгнанием для читателя, но изгнанием спокойным, вне посягательств врага». «Обращаясь к традициям, сохранившимся в коллективной памяти, мои персонажи пишут книги, они говорят на языке, отчужденном от реального мира, они прибегают к литературным формам, чуждым современной литературе».
Ярко окрашенная поэтическая тональность «революционного шаманства» становится «магической» практикой пост-экзотизма. Шаман – эмблематическое воплощение писателя, путешествующего в снах своих персонажей, а «Тибетская книга мертвых», или «Бардо Тедоль» («Bardo Thodol») – его настольная книга. Буддизм, как и шаманство, интересует Володина не с религиозной, а с поэтологической точки зрения. В глубинах восточной мудрости он пытается найти формы обновления западной цивилизации.
Действие произведений Володина – от «Сравнительной биографии Жориана Мюрграва» до романа «Бардо или не Бардо» – происходит в пограничной зоне между жизнью и смертью. «Последние дни Лутц Бассман провел, как все мы, – между жизнью и смертью». Персонажи пост-экзотизма путешествуют в черном тантрическом временном пространстве между смертью и последующим рождением, которое длится, согласно буддизму, 49 часов. Число 49 в тантризме магическое, означающее подготовку души к реинкарнации. «Наша литература использовала понятия циклической судьбы, смерти – не-смерти (non-mort), жизни – не-жизни (non-vie), переселения душ, реинкарнации».
В мире размытых противоречий Володина буддистское понятие реинкарнации несет двойственный философский смысл. С одной стороны, на метауровне оно воплощает механизм фальсификации коллективной и индивидуальной памяти – скрытая лоботомия, манипулирование сознанием в бесконечной череде «симулякров воскрешения и смерти» Жана Влассенко, являющегося одновременно жертвой и системы, и своей реинкарнации, в которой он стал палачом, пытал и мучил свою любимую женщину Марию Самарканд. «Нужно было долго путешествовать в центрах и лагерях, чтобы понять идею возрождения после смерти». С другой стороны, реинкарнация приобретает символическое значение связи времен – прошлого, настоящего, будущего. «Медитация, молчание, ритуализация действий, сочувствие и разделение боли, дань памяти погибшим, магическое сопровождение мертвых вплоть до возрождения».
В романах «Взгляд на оссуарий», «Пост-экзотизм в 10 уроках...», «Дондог», «Бардо или не Бардо» персонаж-писатель, как правило, мертв, но он продолжает жить в памяти других, путешествуя из одного мира в другой, из одной души в другую, создавая виртуальные, параллельные миры. Поэтика «революционного шаманства» – «концепты немого голоса, голоса основного рассказчика, контр-голоса, голоса мертвых, полихрония, нарративная остановка дыхания» – устанавливает тесную связь с поэтологическим принципом сюрреализма, «психическим автоматизмом». Достаточно сравнить определение сюрреализма во Втором манифесте Бретона и определение динамики романса в пост-экзотизме Володина. В Манифесте это выглядит так: «...смешение противоположностей – жизни и смерти, реального и воображаемого, прошлого и будущего, коммуникабельного и некоммуникабельного, высокого и низкого».
Параллельные миры Володина представляют бинарную нарративную систему, в которой «жертва является палачом, прошлое – настоящим, окончание – началом, неподвижность – подвижностью, автор – персонажем, греза – реальностью, фантом – живым, молчание – словом». «Психический автоматизм» вызывает поток образов подсознания, в лабиринтах которого таятся осколки коллективной и индивидуальной памяти. «Я пытаюсь описать внутренний мир зоны, в которой встречаются сон, сознание, индивидуальное и коллективное подсознательное. Я хочу все это объединить с памятью, которая являлась бы общей для всех», – пишет Володин. Его не интересует сюрреалистический проект тотального бунта. Он использует «психический автоматизм» для создания пластической образности параллельных миров.
«Элементы сюрреалистической замкнутости» и «Заметки о пост-экзотической замкнутости», сочиненные в соавторстве с персонажами «Оссуария», Марией Самарканд и Жаном Влассенко, – это цикл фрагментов, не обладающих никакой внешней связностью. Обрывки сновидений, воспоминаний, путешествия в лабиринтах памяти, скольжение на грани яви и сна объединены логикой клипового сознания, произвольно сближающего разнородные явления и создающего визуальные образы. Каждый фрагмент вызывает поток ассоциаций и представляет собой замкнутую статичную миниатюру, наталкивающую читателя на зрительное восприятие. В возникающих видениях отменены объективные законы; клиповое сознание создает ошеломляющие образы-картины: «шум обрел форму пятна». Зоолог Кольтрейн – получеловек, полузубр – «на месте, где были спилены рога, не видно было шрамов, но горб остался <...> его черная влажная морда подрагивала». Описание картины «На границах с криком», построенное на абсурдном сочетании обычных предметов, кажется добросовестным воспроизведением сновидения: «летящий над землей паром», «тайга и папоротниковый пляж», «шаман и лагерная стража». Фантасмагория усиливается чудовищной комбинацией реального и невероятного – женщина, смотрящая на картину, входит в нее и растворяется в ней.
Клиповая репрезентация, создающая сюрреальные феерические образы, является путеводной нитью Ариадны в путешествии по лабиринтам подсознания. «Читатели, к которым обращаются, слушатели, которым адресован шепот, диктующий романсы через стены, не нуждаются в ориентирах для путешествия в наших романсах. Они принадлежат к тюремному братству, и они с нами разделяют лабиринты, абсурдные ценности, ужасы, грезы и литературу» .
