Веселие Руси. XX век - Коллектив авторов (читаем полную версию книг бесплатно .txt) 📗

Однако чаще чиновники-снабженцы предпочитали выпивать на квартирах у своих же сотрудников, что позволяло сдерживать распространение слухов об их ночной жизни. Существовала практика, согласно которой, на подобный банкет обязательно приглашалось партийное начальство – председатель местного комитета партии. Так как в большинстве городков эту должность занимали женщины, они часто украшали собой пирушки начальников отделов снабжения.

Среди шахтеров города Губах Молотовской области, которым частенько приходилось видеть свое начальство в состоянии тяжелейшего похмелья, распространилась недвусмысленная поговорка: «Кто воюет, а кто пирует».

В деревнях ситуация кардинально не отличалась от городской. Районное и колхозное начальство контактировало с населением непосредственно и на постоянной основе, от его деятельности слишком многое зависело в жизни сельских тружеников. Алкоголь в этой среде служил важнейшим инструментом всего комплекса социальных взаимодействий. Деятельность низовых ответработников была на виду у людей, по ней судили о достоинствах и недостатках власти в целом. Граждане примеривали начальственное пьянство к своим представлениям об эффективности и справедливости власти. Часто их возмущало не столько то, что местные ответработники пьют, сколько то, что при этом они не умеют и не хотят работать, и народу от них – никакой пользы, один вред.

В июле 1945 года майор Красной Армии П.Е. Брайко, слушатель Академии им. М.В. Фрунзе и Герой Советского Союза, направил Сталину подробное описание своих наблюдений, сделанных во время поездки в отпуск домой, в Черниговскую область. Его замечания касались и других областей Украины, которые проехал Брайко по пути домой. Автор отмечает, что и в прежние времена, несмотря на то, что местные руководители «пропивали все», его родное село жило зажиточно, у колхозни – ков был хлеб, ибо люди «работали, не зная усталости, даже видя, что их руководители пропивают и транжирят колхозное добро, думая только о своей шкуре» [682]. Сейчас же, к концу войны, замечает Брайко, колхозники не хотят работать и спрашивают: «Когда распустят колхозы?» Корень зла, по его мнению, в местных колхозных и районных руководителях. Вот как Брайко живописует их нравы и «стиль руководства»: «Заинтересовавшись этим вопросом, я беседовал со многими колхозниками, побывал на разных совещаниях в сельском совете, колхозах и совсем растерялся. Я прямо задал себе вопрос: «Какой строй и порядок в селе и районе?» В селе руководят люди, которые думают не о колхозе, не о народе, не о родине, а только о своей шкуре. Думают, как бы обеспечить себя, как бы выпить и как выслужиться. Актив села – это бывший немецкий актив, который служил немцам, а теперь служит советской власти. Они имеют хлеб, водку и прочее. Они посещают все совещания, они руководят колхозами, они решают и постановляют, только не выполняют. А если выполняют, то так, чтобы было чувствительно для колхозников. Они пьянствуют с руководителями селе и района, имея от последних тесную поддержку.

За 1944 год колхозы не сдали свеклу на сахарные заводы. Она осталась зимовать на поле. Ее начали таскать на самогон – растаскали половину. Но кто же? В первую очередь – «актив». В селах процветает взяточничество. Например, районный врач товарищ Кисель без пол-литра у курицы не перевяжет и пальца.

Для того чтоб колхознице, у которой муж в Красной Армии, а дома 3–4 детей, привезти с поля заработанную солому для отопления квартиры, она должна своему бригадиру поставить литр водки и хорошую закуску. Но поскольку этой возможности она не имеет, она должна замерзнуть или ночью идти с веревкой на поле и воровать солому или идти воровать свеклу, гнать водку и давать бригадиру, чтобы дал лошадей привезти солому. Либо замерзнуть, либо пойти под суд за воровство.

Село Митченки стало центром снабжения водки для района. РО НКВД и НКГБ решили повести борьбу с водкой, направили своих уполномоченных в села. А последние, приехав в село, собрали водку, отобрали аппараты у тех, кто думал выгнать водку для бригадира, и передали их постоянным самогонщикам – «активу». Таким образом, в районе беспрерывно потекла водка. Руководители пьянствуют совместно с бывшими немецкими работниками, гарантируя им безопасность. На вопрос колхозникам, почему они не хотят работать в колхозе, они отвечают: «Зачем нам ходить на работу? Нам ничего все равно не дадут за труд. Все равно все пропьют».

На массовые обращения жен красноармейцев-фронтови-ков ни сельские, ни районные руководители не обращают внимания и не оказывают помощи. Хуже того, даже по-человечески не поговорят. Пострадавшим от войны колхозникам жилищных помещений до сих пор не строят. Имеются факты грубого нарушения постановлений СНК, в частности постановления от 1944 г. о контрактации рогатого скота. В самом районе – массовые хищения государственного добра. Не очень давно на маслозаводе в Малом Батурене скомбинировали так, что сумели похитить с маслозавода 6 центнеров масла, 8 центнеров сыра и прочее. Все получаемые изделия и товары в район для колхозников, или инвалидов, или учителей где-то исчезают в районе. А если дойдет в село, то тоже сразу исчезает, а рядовому колхознику ничего не попадает.

В селе и во всем районе полный зажим критики. Все колхозники дрожат, на собраниях о недостатках никто не говорит, а особенно о пошлых делах нерадивых колхозников и руководителей. Последнее время совсем на собрания никто не ходит и не интересуется ими, заявляя: «Все равно по-нашему не будет». Приезжающие фронтовики, бывшие руководители сельского хозяйства до войны, видя такую несправедливость, пытались указать руководителям района. Но таких быстро снова отправили в Красную Армию, несмотря на их инвалидность, либо направляли в Западную Украину, чтобы они не мешали таким «руководителям» продолжать «работать». Так поступили с Откидачем Федором Павловичем и Ермольченком Иваном Евменовичем. Видя это, остальные боялись и боятся раскрыть рот. Некоторые пытались писать жалобы вышестоящим органам, вплоть до центра, но письма не проходили, а в районе знали об этом. Видимо, там тоже гоголевские почтмейстеры есть. Авторам тогда нехорошо» [683].

К концу войны политика алкогольной стимуляции ударного труда приобрела огромный размах. Так, в 1945 году на январь и февраль было отпущено следующее количество «поощрительного» алкоголя:

Наркомату путей сообщения – 250 тыс. декалитров

Наркомавиапрому – 130 тыс. декалитров

Наркомуглю – 180 тыс. декалитров

Наркомчермету – 140 тыс. декалитров

Наркомцветмету – 107 тыс. декалитров

Наркомвооружения – 80 тыс. декалитров [684].

Всего для 18 основных наркоматов (без Наркомата обороны и НКВД) и Главсевморпути полагалось 1 млн 300 тыс. декалитров водки. На предприятиях и стройках этих ведомств трудилось в тот период примерно 10 млн человек. Это означало, что на каждого работника приходилось примерно по 1, 3 л водки в квартал. Однако если из этой массы исключить работавших детей и подростков в возрасте до 17–18 лет и хотя бы половину работавших женщин (многие из них в военные годы пили наравне с мужчинами), а также учесть принцип избранного распределения поощрительных фондов, то для оставшихся 2–3 миллионов норма получится солидной – примерно по бутылке водки в неделю [685].

Таким образом, в тылу Великой Отечественной войны алкоголь проделал путь от изгоя трудового фронта до почетного участника схватки с врагом и универсального средства в деле «труда и обороны». Легитимация водки приносила социальные плоды. В 1943 году перед властями встала необходимость решения вопроса о рабочем пьянстве, и в Москве у Павелецкого вокзала открывается вытрезвитель.