Республика словесности: Франция в мировой интеллектуальной культуре - Зенкин Сергей (полная версия книги TXT) 📗
Уникальность, которая приписывалась интеллектуалам на протяжении последнего столетия во французском обществе, позволила им считать себя преемниками аристократии, наследниками «национального благородства». «Прирожденные герцоги республики», «аристократы во граде», ставшие таковыми не по наследству, но исключительно благодаря личным качествам и заслугам, — такими хотели бы и по сей день видеть себя даже те, кто, как, например, Пьер Нора, понимает, что время интеллектуалов безвозвратно истекло.
Я верю в то, что есть особая историческая традиция, которая делает феномен интеллектуала «франко-французским» особенно сильно потому, что он связан с рождением демократии. Я думаю, что интеллектуалы продолжают играть роль аристократии, которая умерла при рождении демократии. И меня поражает тот факт, что слово «интеллектуал» возникает во Франции во время дела Дрейфуса, а именно тогда, когда аристократия окончательно лишилась политической власти, которой она обладала до начала III Республики. (…) И это тоже дополнительное обстоятельство, которое придает французским интеллектуалам ощущение аристократов во граде, давая им некоторые привилегии, свободу, право на особые отношения с властью, а также на особое отношение к материальной жизни и к деньгам. Отношения интеллектуалов с властью столь же сложные, как те, которые были у власти с аристократи
ей, — размышляет на эту тему Пьер Нора.
Неудивительно поэтому, что история французских интеллектуалов, о которой написаны тома, давно превратилась в самостоятельный домен исследований, соперничающий по своему значению с интеллектуальной историей. В сочинениях ряда авторов, начиная с Шарля Пеги, Даниеля Галеви, Поля Бенишу и заканчивая Мишелем Виноком и Жаном-Франсуа Сиринелли, пытавшихся разгадать загадку этого «французского чуда», собрано все, что известно о французских интеллектуалах прошлого и настоящего [523]. Не утруждая себя длительными изысканиями, читатель может в мельчайших подробностях узнать о том, как идея, понятие и социальный тип интеллектуала рождаются во время дела Дрейфуса [524]. О том, как находящийся в зените славы и признанный при жизни классиком французской литературы писатель Эмиль Золя выступил в защиту безвестного капитана Дрейфуса. О том, как Франция распалась на два враждующих лагеря в то утро, когда было опубликовано знаменитое обращение «Я обвиняю». Об антидрейфусарах, считавших необходимым пожертвовать жизнью одного, пусть невинно осужденного, во имя сохранения национального согласия, доверия общества к власти и морального авторитета Франции, и о дрейфусарах, объединивших вокруг себя интеллектуальный цвет Парижа тех лет [525], сплоченных моральным чувством, преданностью идеалам демократии и идее защиты личности от несправедливостей общества. О том, как поведение Эмиля Золя в ходе дела Дрейфуса подало пример особого поведения и особой роли писателя в обществе, создав парадигму интеллектуала — признанного творца или мыслителя, способного поставить на карту свое общественное положение и свой авторитет ради торжества объективности и справедливости. О великом предтече Золя, к которому возводят генеалогию французских интеллектуалов — Вольтере, также выступившем в защиту невинно осужденного. О той колоссальной роли, которую играли интеллектуалы в истории Франции XX века — Андре Мальро и Поль Валери, Альбер Камю и Жан-Поль Сартр, Раймон Арон и Клод Леви-Стросс, Ролан Барт и Мишель Фуко, Пьер Бурдье и…
За многоточием не последовало продолжения. Переживший дискуссию о конце интеллектуалов лишь на два года, Бурдье был, вероятно, последним «французским интеллектуалом». Последним из тех, кто, будучи признанным основателем научной школы, не отрицал своей принадлежности к интеллектуалам, не отказывался связывать свою идентичность с этой группой и для кого понятие «интеллектуал» не было безвозвратно скомпрометировано. Символическим рубежом, обозначившим конец французских интеллектуалов, стал юбилейный номер журнала «Le Débat», посвященный дискуссии об исчезновении интеллектуалов. Именно этот журнал ровно двадцать лет назад поставил своей целью оживить интеллектуальную жизнь Франции, придать ей новое направление, что ясно следовало и из политики журнала, и из его названия. И хотя уже тогда встал вопрос об изменении отношения к интеллектуалу, ничто не предвещало столь печальной развязки:
Интеллектуалу-оракулу пришел конец. Никому сегодня не придет в голову спросить совета у Мишеля Фуко о том, надо ли вступать в Иностранный легион и надо ли делать аборт подружке. Сколь бы большим ни был престиж Фуко, он не является больше предметом культа. Интеллектуал перестал быть сакральной фигурой, —
писал в первом номере «Le Débat» Пьер Нора [526]. Теперь, в начале нового тысячелетия, пришло время подвести итоги.
Стоит сказать несколько слов о ходе дебатов, эпилогом к которым стали вышеупомянутые юбилейные номера «Le Débat». Толчком для их начала послужила книга Режиса Дебре «I.F.» («Французский интеллектуал»), в которой ее автор доказывал, что смерть великих французских интеллектуалов — Жан-Поля Сартра, Раймона Арона, Мишеля Фуко — покончила с французскими интеллектуалами [527]. Дебре не признает права называться интеллектуалами за теми, кто пришел после великих. В своей книге Дебре рисует коллективный портрет последних интеллектуалов. Это медиатические интеллектуалы, постоянно присутствующие в средствах массовой информации. Их имена знают все, но, в отличие от великих предшественников, они абсолютно нелегитимны. Своей известности они обязаны привлекательной наружности и остроумию гораздо больше, чем выдающимся идеям или великим свершениям [528].
Полемизируя с Дебре, Ж. Жюльяр со страниц журнала «Nouvel Observateur» призвал к более оптимистическому взгляду. С точки зрения этого автора, интеллектуалы вступили в период обновления, в результате которого они, наконец, окажутся на высоте своего призвания. До сих пор французские интеллектуалы никак не подходили под то определение интеллектуала, каким оно сложилось во время дела Дрейфуса, поскольку отнюдь не были свободны от партийных пристрастий. Напротив, история первой половины XX века заставила их встать под разные политические знамена. Попав под власть революционных иллюзий, став попутчиками коммунизма, они утратили независимость морального суждения. Сегодня интеллектуалы — участники публичных дебатов — снова стали политически нейтральны и свободны. Они снова могут говорить не от имени политической партии, но во имя великих универсальных ценностей — справедливости, свободы, прав человека.
Со своей стороны, Пьер Нора и Мишель Винок подчеркивали исчерпанность роли интеллектуала, утрату им того особого места в обществе, которое занимал этот персонаж на протяжении последнего столетия. Прослеживая разные современные ипостаси интеллектуала — «анонимного» или медиатического интеллектуала, интеллектуала-интервенционалиста, интеллектуала-специалиста [529], Мишель Винок показывает, что если интеллектуал может продолжать играть особую социальную или культурную роль (перспектива, к которой Винок относится скептически), то это отнюдь не роль учителя общества или морального арбитра. Современное общество предоставляет каждому возможность выступить в публичных дебатах и высказать свое мнение как благодаря множеству ассоциаций и неформальных объединений, так и благодаря развитию современных средств массовой информации. Это означает, что, с одной стороны, отпала всякая необходимость в существовании интеллектуалов как привилегированной группы людей, говоривших от имени тех, кто не мог самостоятельно отстаивать свои интересы. С другой стороны, средства массовой информации стали орудием профанации дискурса интеллектуалов, заставляя их примеряться к потребностям и возможностям восприятия массовой аудиторией.
