Мысли и сердце - Амосов Николай Михайлович (книги регистрация онлайн TXT) 📗
Теперь нужно эту дырку зашить. Совсем не просто, когда сердце сильно сокращается и верхушка прыгает в руках, а одной рукой нужно держать отверстие. Но можно. Не первый раз. Тем более машина еще работает, поэтому опасность смерти от остановки сердца не грозит.
Но все оказалось гораздо труднее, чем думалось. Не отпуская пальцев, я наложил новые швы. Однако как только я их затянул, мышца расползлась под нитками, и дырка открылась. О проклятие! Дыра еще больше. Много больше! Кровь хлынула струей. Я сунул в дырку два пальца, а все равно мимо них текло.
Вмиг исчезли мир и покой. Все стало злым и острым.
Шел человек по льду спокойным зимним днем и вдруг провалился. Черная вода заливает, он барахтается, кричит, а лед ломается под руками, и черная вода заливает все кругом... Алая кровь, много... Что делать?! Что делать?!
— Заплату! Марина, давай заплату из аиволона! Скорее! И приготовь хорошие швы на большой игле. Отсос! Отсос! Не тянет. Вы, там...
Эпитеты.
Нужно положить заплату, как пластырь под пробоину в судне. Только это трудно — наложить заплату, когда сердце сокращается под руками, а иголки крутятся в иглодержателе.
Я не знаю, сколько это продолжалось. Сначала маленькая заплата. Не держит — из-под ее краев бьет кровь. Потом сверх нее другая, большая, почти с ладонь. Много швов по ее краям. Кровь из раны отсасывается насосом и нагнетается в машину. Отсос часто не успевает, и часть крови стекает через края раны мне на живот и на пол. Уже хотел снова охлаждать больного и останавливать сердце. Но это была бы смерть.
Нет, удалось. Прекратилась. Только тоненькие струйки сочатся из-под заплаты. Еще несколько швов — и все сухо.
Все сухо. Отсос выключен. Сердце работает, но много слабее, — еще не успели восполнить кровопотерю. Переливаем. Лучше.
Смотрю кругом. Вид у всех измученный и несчастный. Радости уже нет. Все еще под властью пережитого и не верят, что все наладилось. И правильно — теперь жди новых напастей.
Может, это за Степу? Наверное, нужно было как-то иначе? Нельзя оскорблять людей безнаказанно. Почему? Я же защищал не себя — их. Да, конечно, но нужно не так. А как?
— Оксана, у тебя ничего?
— Неважно, но терпимо. Низкие зубцы — миокард слабый.
Да, разумеется, слабый. Поэтому и нитки прорезались. Но нужно кончать.
— Сколько времени работает машина?
— Сто тридцать минут.
— Так долго? Гемолиз?
— Последнего анализа еще нет, а до осложнения был восемьдесят.
Значит, теперь много больше. Отсос из раны сильно разрушает эритроциты, а перекачали, наверное, литров двадцать.
— Останавливайте машину. Взгляд вверх. Все жадно смотрят. Раздражение. Глядят как в цирке. Вдруг сорвется. И страшно, и... Брось, ты это зря. Большинство искренне переживает. Не нужно думать, что ты один. Люди хорошие. Хо-ро-ши-е. Нужно говорить это всегда. Иначе трудно жить.
Дима суетится у больного. Начался трудный период; регулирование дыхания, сосудов, сердца — в его руках. Нужно уметь многое быстро рассчитать. Интенсивность работы сердца сопоставить с наполнением сосудистого русла. Чутко слушать, чтобы не прозевать отека легких из-за ослабления левого желудочка. Повысить общий тонус организма с помощью гормонов. Нужно подстегнуть сердечную мышцу специальными средствами. Быстро восстановить свертываемость, которая была полностью снята гепарином на время искусственного кровообращения. Нужно много знать и уметь. Контроль, к сожалению, слаб. Электрокардиограмма, венозное и артериальное давление, зрачки, цвет кожных покровов. Биохимические анализы, но с интервалами в полчаса минимум.
Слабее и слабее шумит машина. Остановилась. Жадно смотрим на сердце. Дима постоянно проверяет зрачки и пытается измерять кровяное давление. Наконец это удается.
— Давление семьдесят. Зрачки все время узкие. Одинаковые.
Это в отношении эмболии. Уверен, что ее нет. Впрочем, разве в медицине можно быть в чем-нибудь твердо уверенным? Только вероятность.
Через отверстие, оставленное в стенке предсердия и временно зажатое зажимом, я ввожу палец, чтобы проверить эффект клапана. Струи крови не ощущаю.
— Обратного тока нет.
Меряю давление в предсердии — оно десять. А было тридцать.
— Можно подкачать еще немного крови в артерию.
— Медленно повернули несколько раз насос машины. Кровяное давление повысилось до восьмидесяти пяти. Хватит пока. Теперь можно удалить трубку из сердца и таким образом отключить машину. Кажется, оно работает удовлетворительно.
Собственно говоря, все. Осталось наложить несколько швов на перикард, провести в плевральную полость дренажную трубку и зашить рану. Но самое главное — нужно тщательно проверить, прекратилось ли кровотечение из мельчайших сосудов. Свертываемость теперь плохая, и кровотечение после операции — самое частое осложнение.
Это занимает почти час. Спешить никак нельзя. Мы все немножко отупели от волнений и усталости и лишь медленно начинаем приходить в себя. Сердце-то работает хорошо! Вот бы еще проснулся, и мы будем счастливы. Пока. Потом могут нахлынуть новые осложнения, новые тревоги.
Накладываем швы на кожу. И вдруг спокойный голос Димы:
— Открыл глаза!
Так сказал, как будто иначе и не бывает.
Все наклонились к лицу. Да, вот он — живой. Глаза открыты. Взгляд совершенно бессмысленный, но человек с эмболией мозга глаз не открывает. Еще один груз убавился с плеч. С души. Правда, осталась опасность кровотечения и отказа почек. Гемолиз после отключения машины сто пятьдесят. Это много. Раньше такие больные умирали. Но теперь мы научились лечить. Если не будет сердечной слабости, то почки справятся и за шесть-восемь часов выделят весь гемоглобин из плазмы с мочой.
Второе или, вернее, первое осложнение — кровотечение. К сожалению, оно часто бывает после операций с длительной работой машины. Какие-то факторы крови разрушаются в ней.
— Дима, позаботься о запасе крови. Чтобы потом ночью не пороть горячку. Нужно не менее двух литров.
Кончилась операция. Рану заклеили, и Сашу перевернули на спину. Глаза он снова закрыл, но это уже послеоперационный сон. Если ущипнуть, он двигает руками и ногами. Параличей нет.
Все продолжалось пять с половиной часов, считая от момента разреза до последнего шва. А с приготовлениями — и все шесть.
— Михаил Иванович, можно разбирать машину?
— Нет. Заверните трубки в стерильные простыни и подождите. Марина, сохраните на столике кое-что стерильное.
— Это все грязное, я лучше сейчас накрою снова.
Говорю на всякий случай. Все должно быть хорошо, но... Сколько раз приходилось повторно раскрывать плевральную полость, чтобы искать какой-нибудь ничтожный кровоточащий сосудик, потому что из дренажа кровит.
Мы благодушествуем в комнате сестер. Я, как мешок, свалился в кресло и не могу двинуть даже пальцем. Так устал. Много я в этом кресле пережил грустных и приятных минут после операций. Сижу, без конца зеваю. Кислородное голодание, будто меня самого оперировали.
Стульев, как всегда, мало, поэтому расположились кто где — на столе, на подоконнике. Все курим, окно открыто. Воздух майский.
До чего приятно, когда работа сделана, когда все хорошо. Когда Саша там лежит живой. С новым клапаном. Когда при нем его жизнь и то письмо, которое я теперь могу не читать.
А впрочем, дело не в Саше. Окажись на его месте любой другой, нам было бы так же хорошо. Все больные дороги после тяжелых операций. В них вкладывается труд... Не знаю, как объяснить.
Мы еще не остыли, и все разговоры крутятся около операции. Это Вася:
— Я не сомневался, что вы справитесь.
— Ты нет, а я сомневался. Конечно, зашили бы в конце концов... Машина же работала... Но цена! Вон гемолиз как подскочил. Ты еще молод, не можешь охватить всего объема информации.
— А все-таки что произошло? Видимо, нитка порвалась. Ведь не могла же мышца прорезаться на всех четырех стежках сразу?
Это Мария Васильевна. Она сидит измученная, как и я, не в силах двинуться.
