По следам минувших эпидемий - Токаревич Константин Николаевич (лучшие книги онлайн txt) 📗
И само название, и стихотворные строки отражали убеждение автора в миазматическом происхождении болезни.
По свидетельству древнегреческого историка Геродота (между 490–480 — около 425 г. до н. э.), лихорадка немало докучала древним жителям Южнорусской равнины скифам, а «отец медицины» Гиппократ (480–377 гг. до н. э.) указывал, что многие жители Колхиды [20] «от сырости климата и нездоровой воды имеют болезненный вид, как бы после желтухи».
В летопись особо значительных случаев массовых заболеваний болотной лихорадкой, как чаще всего называли малярию, вошли эпидемии 1657–1669 годов и еще более свирепая 1677–1685 годов перед гибельным шествием чумы. Клиническая картина заболевания была подробно описана тремя известными врачами XVII столетия: Виллисом, Мортоном и Сиденгамом. По свидетельству Виллиса, летом 1657 года стояла необыкновенная жара, которая, видимо, и способствовала повальному распространению лихорадки — вся Англия, гга его словам, представляла громадную больницу.
Однако, хотя связь между климатическими условиями, характером местности и заболеваемостью малярией была для врачей достаточно очевидной, истинная причина заболеваний оставалась неизвестной. Удивляться этому не приходится, ибо путь передачи малярии сложен, и долгое время многие звенья в цепочке оставались неизвестными, а отдельным известным фактам приписывалось самостоятельное значение.
В то время как врачи пытались понять истинную природу и происхождение малярии, в народе ее нередко наделяли человеческими свойствами. Коварный образ лихорадки нашел отражение на страницах многих художественных произведений.
Автор напечатанного в 1520 году сборника «Диалоги» Ульрих фон Гуттен ведет длинный разговор с лихорадкой, которая ломится в дверь его дома, просит пустить ее, так как на дворе ветер, холод, дождь. Хозяин приказывает слуге не только плотнее закрыть дверь, но даже и окно, чтобы лихорадка не дохнула своим ядовитым дыханием.
В стихотворной балладе А. А. Фета «Лихорадка» дан следующий образ болезни:
В одном из рассказов А. И. Куприна герой вспоминает давно виденную им сепию известного художника: «Картина эта так и называлась «Малярия». На краю болота, около воды, в которой распустились белые кувшинки, лежит девочка, широко разметав во сне руки. А из болота вместе с туманом, теряясь в нем легкими складками одежды, появляется тонкий, неясный призрак женской фигуры с огромными дикими глазами и медленно, страшно медленно тянется к ребенку».
По народным поверьям, лихорадок насчитывалось от семи до четырнадцати, причем чаще их изображали злыми пронырливыми старухами, реже — красивыми девушками с распущенными волосами. Они якобы бродили по белу свету, летали по воздуху, подкрадывались к спящим и, целуя их, награждали болезнью. Эмблема лихорадок, как бы собирательный символ, — бабочка. Сказания присвоили лихорадкам собственные, подчас очень образные имена, отражающие ведущие признаки разных болезней, в том числе озноб и жар.
В рассказе С. И. Гусева-Оренбургского «Странница» переданы следующие народные представления о малярии:
«…Как ночь придет… она и нападает на него. — Кто? — Трясучка-то. Уж не знаю, батюшка, правду, что ли, бабушка Кониха говорит, будто их семь сестер? Ну, это, мотри-ка, самая злющая. Учнет, это, его трясти да ломать, смотреть страсти. Видения ему тоже разные представлялись, страшные: то становой, то Илья-пророк. «Гремит, — говорит, — гремит!» А сам учнет креститься, скоро так, скоро. Не знай, батюшка, к чему это… Неуж к смерти было?»
Иногда имена лихорадок отражали времена года, с которыми связано их распространение: Веснуха, Веснянка, Подосенница, или наивное стремление задобрить болезнь: «Благая», «Добруха» и т. п. Этим представлениям соответствовали и способы лечения. На севере России, например, больной шел в лес, кланялся осине и говорил: «Осина, осина, возьми мою трясину, дай мне леготу» и повязывал дерево своим поясом.
В середине XVII века распространилась весть, что в американских колониях существует красный порошок — чудодейственное лекарство от малярии. О нем ходило много легенд, содержавших и зерно правды. Рассказывали, что индейцы — аборигены Перу обнаружили озеро, по берегам которого росли деревья с красновато-коричневой корой. Во время бури некоторые деревья были вырваны с корнем и упали в воду. Случайно выяснилось, что горьковатая вода этого озера быстро излечивает болотную лихорадку, которая в тяжелой форме поражала население. Горький привкус придавала воде кора деревьев, названная «кинкина». Действие ее индейцы долго хранили в тайне, так как надеялись, что болотная лихорадка, истреблявшая тысячи завоевателей-испанцев, заставит их покинуть страну. Но тайна была наконец выведана, и кинкина излечила самого командующего испанскими войсками дона Хуана Лопеца де Каньяриса, жену испанского вице-короля графиню Цинхон и других европейцев. Кора после этого получила даже новое название «порошок графини».
На возвращавшемся в Испанию корабле кору доставили в Мадрид. Однако само «волшебное» дерево росло на труднодоступных склонах Анд и найти его в чаще буйной растительности было непросто. Лишь в 1678 году француз Ла Кондамин впервые увидел его воочию. Это вечнозеленое дерево отличалось красивой серебристой корой, блестящими розоватыми кожистыми листьями и светло-малиновыми цветками, собранными в метелки. Ученый послал гербарный образец растения Карлу Линнею, который назвал его цинхоной в честь графини Цинхон. Вывезти черенки дерева Кондамину не удалось, так как правительство Перу запрещало это под страхом смертной казни. Монахи-иезуиты быстро оценили экономическую выгоду красного порошка и монополизировали право продажи. Немало людей поплатились жизнью, пытаясь завладеть ценной добычей. Одному из них, Ледгеру, даже удалось вывезти семена хинного дерева, которое он рассчитывал культивировать где-нибудь на юге Англии. Однако этим планам не суждено было сбыться — Ледгер пал от руки подосланных убийц.
Охота за целебным растением продолжалась довольно долго. Голландцы уговорили немецкого ботаника Хассекарла поехать в Южную Америку по подложному паспорту. После опасных приключений искалеченный Хассекарл сумел в 1854 году переправить семена и сеянцы хинного дерева на специально посланный голландский военный крейсер, и вскоре на острове Ява были разбиты большие плантации. Известность лекарства быстро росла, чему способствовали успехи лечения монархов (Людовика XIV, Карла V) и государственных деятелей, например, кардинала Мазарини, маршала Рошфора и других. Знаменитый баснописец Жан Лафонтен (1621–1695), восхищенный действием «иезуитского» порошка, посвятил ему поэму.
В России хина стала известна во второй половине XVII века. В делах Аптекарского приказа о ней упоминается неоднократно. Так, 15 мая 1663 года записано: «Указали мы, Великий Государь, в Кызылбашской земле купить корени хины двадцать пудов… доброво и свежево». Однако известный отечественный маляриолог В. В. Фавр (1874–1920) не без оснований полагал, что речь шла не о коре хинного дерева, которая ценилась в то время буквально на вес золота, а о корне другого многолетнего растения, привозимого из Китая. На Руси его называли «чепучиным кореньем — хиной» и применяли для лечения сифилиса. Хина же до XVIII века закупалась лишь «про осударя» и членов его семьи.
