Мысли и сердце - Амосов Николай Михайлович (книги регистрация онлайн TXT) 📗
Вхожу в операционную. Нет, не вижу радости в обстановке. Дышит он сам, но через трубку. Дима у изголовья, понурил голову. Около ампул, в которые стекает кровь из дренажа, сидят на корточках Леня, Петро, Женя. Мария Васильевна стоит над ними и смотрит на часы. Молчат. Понял — считают капли. Значит, кровотечение продолжается. Подождал, пока кончат считать. К Петру:
— Ну?
— Все хорошо, Михаил Иванович. Вот только темп кровотечения не уменьшается.
— «Все хорошо, прекрасная маркиза...» Всегда ты был оптимистом, только больные у тебя часто умирают.
Он обиженно молчит. Зря это я. Но сейчас разбирает зло на весь мир. Сколько еще можно страдать? Вот пожалуйста — кровотечение, расшивай рану, ищи сосудик, которого, конечно, не найдешь, потому что кровит все понемногу от нарушения свертывающей системы. Это опять наркоз, опять опасность остановки или сердечной слабости. Опять то, опять другое. Нет уже сил бороться. Краешек мысли: «Зачем ты не умер сразу?» Испуг. Наверное, только я такой подлый человек, что мог такое подумать.
— Сколько капель?
— Сейчас пятьдесят. То уменьшается, то снова возрастает. За последние полчаса отошло восемьдесят кубиков.
Прикидываю: в час — сто шестьдесят, за сутки — четыре литра. Значит, столько же нужно перелить. Это при плохой печени и почках почти смертельно. Да и где возьмешь столько свежей подобранной крови?
— Какая же у вас свертываемость?
— На шестой минуте образуется сгусток, но он очень слабый.
— Все уже вливали, что нужно?
— Вот, все записано.
Дима подает наркозную карту. Большой лист, все по минутам. Смотрю. Да, все сделано для усиления свертываемости. Но разве ты можешь гарантировать, что нет какого-нибудь кровоточащего сосудика? Разве не бывало такого? Тем более что сердце сжимали через грудную стенку во время остановки.
Стою и думаю. Мысль всегда идет в нескольких планах. Главный — что делать? Расшить рану или ждать? Конечно, через сутки перестанет кровить, но как их прожить и как будет потом? Операция, даже если не найдешь явного кровотечения, все равно помогает. Какую-нибудь мелочь в разных местах перевяжешь, прижжешь, а может быть, просто организм как-то перестраивается — я не знаю. В общем, помогает. Но, Боже, как я боюсь расшивать опять! Снова видеть это сердце, ощущать под пальцами его сокращения? И ожидать, что вот оно станет. «Массаж! Дефибриллятор!» Нет, не могу...
Второй план: она там страдает. И Рая. Он не любит обеих. И я страдал. А, да что любовные страдания! Готов год мучиться от ревности и любви, только бы не стоять тут и не выбирать. Врешь, год — это много. Тоже взвыл бы. Не знаю, что хуже.
Еще один план: скисли все. Уже одиннадцатый час. Что там они поели? Ерунду какую-нибудь. Молодые, аппетит. Это я уже могу не есть. Как же, опять «я».
Да, но что же все-таки делать?
— Как другие показатели? Дима:
— Все прилично. Пульс сто двадцать четыре, кровяное давление колеблется от ста до ста тридцати. Венозное — сто сорок миллиметров водяного столба. Насыщение венозной крови было пятьдесят, потом — пятьдесят семь.
— А моча есть?
— Мало. Леня, покажи бутылочку. Это за последние полчаса.
Показывает — около пятидесяти кубиков темной жидкости. Ох, боюсь, будет с этим делом хлопот. Впрочем, не так уж плохо. Если таким темпом пойдет, то около двух литров натечет. Вполне достаточно.
— Ну, говори дальше — дыхание, сознание?
— Да тоже хорошо. Просыпался совсем, был даже беспокоен, я ввел наркотики. Дыхание самостоятельное, хорошее — сами видите. Если решите не... то будем трубку удалять.
— Сколько крови осталось?
— Сейчас Люба посмотрит. Люба, посмотри, сколько крови в холодильнике!
— Почему ты не знаешь?! Такое дело должен знать в любой момент.
Виновато моргает. Наверное, ругается в душе.
— Запутался, Михаил Иванович! Только недавно подсчитывал всю кровопотерю и ее восполнение. Думаю, что около литра есть.
— Думаешь... знать надо.
Зря придираюсь. Ничего не зря. Сколько раз бывало с ними: «Крови нет!»
Пришла Люба — она подсчитала все ресурсы. Даже на бумажке записала. Тощая такая, бледная, на губах остатки краски. Любит пофорсить, но сейчас уже не до того. Умаялась. Пятна крови на халате — и внимания не обращает.
Есть пятьсот кубиков сегодняшней крови и семьсот пятьдесят старой — десятидневной. Кроме того, есть еще старая кровь первой группы и кровь из машины, но с высоким гемолизом.
— Вот тебе и литр.
Теперь вся обстановка ясна. Но только от этого нисколько не легче. Нужно решать. Кто бы снял эту тяжесть решения? Никто. Должен сам. Голосованием не решить. Может, его разбудить? Спросить? Судьба-то его. Или Раю, или ту, Ирину? Дурак ты. Он друг тебе. Разве это дальше, чем муж? Наверное, все-таки дальше. Тут интеллект, там — чувства. А для него? Не знаю. Очень уж у него гипертрофирован ум. В ущерб чувствам. Бедная Ирина!
А, пустяки. Не умрет. Нет, подумай: такие иногда умирают от любви. Еще и теперь, в наш рассудочный век. Несмотря на интеллектуальные интересы. Возьмет — и... Знакомо?
Вероятность невелика. А тут? Не могу оценить. Конечно, шансов много прибавилось, но еще осталось достаточно опасностей.
Что все-таки делать? Посоветоваться еще со всеми вместе? Ничего, конечно, они не придумают, потому что нечего предложить. Оптимальное решение выбрать нельзя, так как информации недостаточно и взять ее больше негде. Но все-таки.
— Товарищи, пойдемте отсюда, обсудим.
Потянулись. Устали все. В ординаторской Олег с Валей что-то живо дискутируют и так накурили, что хоть топор вешай. Видимо, еще достали сигарет.
Вот Степа зашел бочком. Чувствует, что шеф повержен и ничего не сделает. Ошибается.
— Степан Степанович, а вы чего домой не идете после дежурства?
— Я сижу около Онипко. Ему еще нехорошо.
Хотелось сказать резкость, но сдержался. Черт с ним, пусть сидит. Искупление грехов. А дай ему искупить, так потом язык не повернется выгонять. Ничего я к нему не имею, хороший парень, умный. Только как ему простить, что он о больных не думает? Ладно, потом.
— Ну, так кто что может предложить? Расшивать рану или ждать? И если ждать, так что еще можно сделать?
Ни черта они мне не скажут. Я не задаюсь, что самый умный. Они просто все сделали, пока я сидел там, разговоры разговаривал. Можно еще повторить то или иное лекарство, но едва ли это изменит дело. Бывали у нас такие случаи, и только опасность повторной операции не была столь велика. И кроме того, чего греха таить, ведь это Саша. Для меня, по крайней мере, решать труднее. Опять нужно сетовать на неточность нашей медицины и уповать на кибернетику в будущем. Надоело. Не дожить. Глупости одни.
Так и есть, Петро предлагает:
— Давайте повторим весь комплекс средств, усиливающих свертываемость. Дима:
— Уже повторяли дважды. Что лить без толку-то? Это ведь тоже не безразличное дело. Конечно, если не оперировать, то повторим потом. Учтите, что до утра наверняка будет течь, если не дольше.
Семен говорит, что на станции больше нет ни капли свежей крови третьей и первой групп, а старая явно для него вредна.
— Что же ты предлагаешь — оперировать?
— Ничего я не предлагаю, у самого душа в пятки уходит, как вспомню об остановке сердца.
Минуту все молчим. Смотрю на них. Сидят — хорошие, разные. Не стопроцентные, но положительные герои. А сам? Каждый себя переоценивает. Саша говорит, что добро и зло можно измерить, если подходить с позиций такой сложной системы, как общество. Христиане полагали, что в канцелярии Бога есть такая счетная машинка. Автоматически оценивает, ведет учет и потом предъявляет Богу для принятия решения: кого куда.
Что-то Степа ерзает там, у двери. Гляжу на него с вопросом.
— Михаил Иванович, а если попробовать прямое переливание крови?
Сразу же торопится добавить:
— У меня третья группа, гемоглобина восемьдесят процентов, я готов дать.
Я и все смотрим на него с удивлением. А ведь это идея! Даже обидно, выходит, что мы дураки, раз никто не придумал. Такой метод остановки кровотечения есть — не просто свежую кровь, а из вены в вену. Чтобы ничего не разрушать, даже самые деликатные частицы. Забыли потому, что он у нас не в ходу. Применяли раза два у очень тяжелых больных, эффекта не получили, и на нем осталась такая печать. А зря. Некоторые клиники очень хвалят.
