Советская психиатрия<br/>(Заблуждения и умысел) - Коротенко Ада Ивановна (читать книги онлайн бесплатно полностью без сокращений txt) 📗

На кухне за чаем мы уже просто-напросто болтали по- женски. «Девочки, а как вам мой имидж?», — спрашивала Хозяйка. Аккуратная, подтянутая, она выглядела строго элегантной. «Не очень ярко?.. Я специально выбираю поярче, еще там мечтала, ведь все было таким тусклым, унылым и серым, вспоминать не хочется…»

В пору апогея понятного общественного интереса к диссидентскому аспекту политических злоупотреблений психиатрическим диагнозом часто возникал вопрос о специфических особенностях, характерных для всех пострадавших инакомыслящих. Вопрос, честно сказать, несколько раздражал. Во-первых, ответ содержался в нем самом: все они пострадали, так как мыслили иначе, что в то время означало: политически неправильно, значит — преступно и болезненно до степени невменяемости. А во-вторых, каждый из них (как и любой другой человек, здоров он или болен психически) по-своему очень особенный. Кроме того, говорить об этих людях в общем — значит обезличивать их, значит оставить их под репрессивным общим знаменателем, где человек «ничто и звать никак». Ничто человеческое не было им чуждо. И даже в единстве своего диссидентского инакомыслия они отличались друг от друга, они спорили, соглашались и не соглашались друг с другом. Тому были разные причины.

Один из спорщиков, Изобретатель, впервые попал в психиатрическую больницу в 1975 г. Ему было 28 лет, он разводился с женой. В конфликтной ситуации у него возникла уверенность в том, что его хотят посадить в тюрьму, чтобы выписать из квартиры. Диагноз помнит: «болезнь Блейера» (шизофрения). Потом он учился на вечернем факультете Ленинградского института авиационного приборостроения, имеет, по его словам, патент на одно изобретение. В 1980 г., когда писал диплом, заодно стал писать письма городскому прокурору. Из психиатрической больницы, в которой лечился два месяца, был выписан с диагнозом «астеническое состояние».

О чем и почему писались письма прокурору? На этот вопрос Изобретатель не ответил. Но, очевидно, вследствие присущих ему закономерностей ассоциативного процесса, которые он называл «инерцией мозга», оттолкнувшись от произнесенного им слова «астения», вспомнил про «аустенит, важный материал для металлургии и для ковки железа».

Арестовали Изобретателя в 1980 г. за распространение листовок антисоветского содержания {«и тогда считал, и сейчас считаю, что листовки были научные, без подрыва власти»). Через шесть лет и девять дней его выписали из Днепропетровской психиатрической больницы специального типа. Числа и цифры Изобретатель помнит хорошо, т. к. видит в них «магию смысла», которая для нас осталась тайной, покрытой мраком болезненного инакомыслия.

Трудно было постичь, несмотря на старательные объяснения, как с помощью его магии можно по собственному желанию менять погоду. Изобретатель утверждал, что ему это удается, хотя и не настаивал, так как целенаправленность мышления постоянно изменяла ему. Он рассуждал о полетах на летающих тарелках, которые «возможны при условии, если на время полета плоть отделить от души», а также был недоволен, что «о звездах, которые находятся на небе, пишут, что они горят во лбу у женщин, которых можно брать в жены». Особенности ассоциаций Изобретателя отражали закономерности болезненного процесса: утрата целенаправленности, соскальзывание, разноплановость и разорванность мышления.

О жизни Изобретатель думал «как Ницше, — что это кость в горле», вскользь упоминая, что «у брата на пачку сигарет не выпросишь и не заработаешь». Он жаловался, что спор о диалектике его оппонент переводит на разговор о Библии, которую он, Изобретатель, не читал, и сказал, что никуда не ходит, так как его никто не понимает: «Вот только с вами пообщался».

Оппонентом Изобретателя был Второй Спорщик, который очень отличался от него. Он думал иначе. Он считал, что «существует всеобщая телепатическая связь, т. к. человек — совокупность общественных отношений», поэтому обвинение по ст. 62 УК УССР, которое ему предъявили в 1981 г. за распространение информации антисоветского толка, для него «всего лишь длинная история, связанная с психиатрией».

После ряда случаев, когда сбывались его желания, а он для этого «…мысленно обращался к любому богу», Второй Спорщик дал себе слово «искать с ним контакты и обратился к книгам». Почувствовал, что «сознание изменилось с появлением отцовских чувств», когда в 1975 г. у него родился сын. Как-то сын заболел, и Второй Спорщик сильно разволновался и «стал молить бога взять взамен жизни ребенка» его жизнь. Увидев «неправдоподобно взрослый взгляд младенца, успокоился, понял, что это судьба человеческой жизни вообще, а не единственной жизни». Однако тревога о том, как жить сыну в этом мире, не покидала Второго Спорщика. Однажды ночью он «проснулся с мыслями о социалистическом обществе, в котором царит обман». Почувствовал «какой-то груз и желание или рассказать, или написать об этом». Решил обратиться в КГБ, чтобы «зафиксировали открытие, что социализма нет». Там выслушали и никак не отреагировали. Пошел в партбюро — тот же результат. Тогда он понял, что «люди не понимают, когда им говорят новое». Во имя спасения социализма, библейских заветов и просвещающих знаний Второй Спорщик стал действовать…

В период трехлетнего пребывания в Днепропетровской спецпсихбольнице Второй Спорщик сделал много наблюдений. Сначала «готов был поверить в свою болезнь, но увидел, что он не один». К тому времени, в свои 29 лет, он «уже нащупал телепатию» и понял, что «человек — орудие труда природы». Добавились новые откровения: «Психически больные это люди, пришедшие с поля боя духа. Они тоже воюют за власть, но духовно, ведь Христос сказал, что у каждого есть сердце, и там живет безумие».

Вопросы мироздания и его совершенства прочно занимали в сознании Второго Спорщика лидирующее положение. Тяготы настоящей жизни (отсутствие средств к существованию, которое поддерживалось им за счет родителей, стариков-пенсионеров) он просто констатировал, поскольку «о приближении этих времен свидетельствовал, из-за чего теперь известен как жертва репрессий». Он был действительно болезненно отрешен от конкретики бытия и полностью поглощен превращением прозы жизни в одному ему понятную абстрактно-поэтическую схему совершенного социального устройства, которая достигала в его умопостроениях уровня филигранного изящества.

У Второго Спорщика была своя диалектика — «постижение собственной противоположности: „Я“ и „не Я“, „Я“ мертвого и „Я“ живого». К. Маркс и Ф. Энгельс были для него пророками, «о чем написано в Библии, только этого никто не знает». Конечно, он не мог согласиться с Изобретателем, для которого «библейские пророки — инженеры с гиперболоидами Гарина».

Болезнь делала «социальную опасность» Спорщиков бессильной, а их самих — беспомощными, незащищенными и зависимыми от чужой воли, доброй и злой.

Велико своеволие болезни… В ее силах заточить человека в клетку искаженных представлений о действительности.

Из этих представлений не составить объективной картины его прошлой жизни, когда он мог называть себя Соколом и думать иначе: не под диктовку болезни, которая сводила на нет его несогласие с политическим режимом. Болезнь прервала свободный полет, спрятав нашего героя за глухой стеной враждебной параноидной настроенности. Наша встреча не состоялась. Телефонные и письменные попытки установить контакт не пробились сквозь преграду болезни… Психиатрический диагноз был вне поля политических злоупотреблений.

Болезнь выбирает «цель на поражение» без учета политических ориентаций человека. Поэтому нет ничего удивительного в том, что среди диссидентов могли быть действительно психически больные люди.