Советская психиатрия<br/>(Заблуждения и умысел) - Коротенко Ада Ивановна (читать книги онлайн бесплатно полностью без сокращений txt) 📗

Человек очень избирательно реагирует на неблагоприятные факторы внешних (то есть средовых) условий и условий внутренних, то есть уже своих собственных (телесных и психических). Поэтому говорить о попытках человека противостоять деструктивным силам или совладать с ними, используя при этом только обобщенную научную терминологию, значит практически не говорить ничего или говорить с весьма значительными ограничениями. Конечно, подобные ситуации не меняют голой схемы вечного сюжета жизни: события, которые влекут за собой жизненные перемены; задачи и проблемы, которые возникают в связи с этим; линия действий, которую человек выбирает, чтобы сохранить биологическую, личностную и социальную безопасность своего индивидуального «Я». Однако для каждого отдельного человека эти ситуации являются индивидуально особенными. Общие принципы и закономерности совладания с ними индивидуализируются, а типологические обобщения, над которыми, как давно и неоднократно было замечено, природа часто смеется (П.И. Ковалевский), становятся еще более условными и уступают индивидуальному психологическому содержанию, которое на уровне переживаний человека приобретает уникальное значение.

Уникальность сама по себе предопределяет соответствующее отношение к ней. Это бывает сложновыполнимой задачей, которую человек зачастую упрощает, и потому уникальность как таковая обесценивается. Психологическую сложность чувств и состояний (то есть уникальность переживаний личности) не так легко понять и трудно, почти невозможно, описать даже дифференцированными (самыми точными) научными понятиями. Ее гораздо легче упростить и перевести, например, на клинический уровень анализа эмоциональных проявлений. Психиатрическое упрощение психологической уникальности переживаний и эмоциональных состояний человека, адекватных его жизненным обстоятельствам, могло удачно поддерживать «объективность» клинической картины возникновения, динамики развития и течения, а также последствий «основного психического заболевания» инакомыслящих, т. е. вялотекущей шизофрении.

Однако вердикт о наличии этих специфически болезненных перемен в эмоциональной жизни «психически больных от политики» опровергали сами обстоятельства жизненных ситуаций — арест, предшествующая ему «кухня» оперативной разработки диссидента, процесс дознания (допросы), судебно-психиатрическая экспертиза, диагноз, срок «исправительного лечения», последующая жизнь в статусе отверженного с клеймом «неблагонадежного», «неполноценного». Личностно-поведенческие и эмоциональные проявления в таких ситуационных условиях даже обыденное сознание логично связывает с нормальными реакциями «среднего» человека на касающиеся его неправомерные действия. Профессиональное сознание политически ориентированной психиатрии совсем по-иному трактовало продиктованные экстремальными обстоятельствами настороженность и опасения, тревогу, страх и растерянность, эмоциональную угнетенность и подавленность, гнев и беспомощность, психологический шок и психалгию (душевную боль), горе, смирение, страдание…

Что конкретно случилось с каждым, кто пострадал от злоупотреблений психиатрией в политических целях, мы не знаем. Можем сказать о тех, с кем лично встречались.

Подавление витального чувства защищенности, т. е. чувства психологической и физической безопасности, обусловленное навязанными человеку жизненными обстоятельствами, провоцировало интенсивные негативные переживания.

Возникали тревога, страх, чувство раздавленности, беспомощности, собственного бесправия. Применяемые приемы психологического давления (шантаж, угрозы, душеспасительные беседы о раскаянии, прессинг псевдоинформации, который усиливал неведение относительно своего истинного положения), растущее опасение за собственную жизнь и судьбу близких не давали возможности ослабить эти чувства и поддерживали выраженную эмоциональную напряженность. Она как бы блокировала продуктивность психической деятельности и вызывала у человека недоумение и растерянность по поводу такого его состояния. «Вы знаете, — рассказывал один из них, — я иногда практически не понижал смысл предъявляемых мне обвинений, не мог сосредоточиться, не мог собрать мысли, мое беспокойство росло, я был потрясен всем тем, что произошло».

«Исправительное лечение» методами биологического обусловливания (направленное на то, чтобы обеспечить безличное поведение человека в дальнейшем) могло как бы притупить эмоциональное реагирование, т. е. обеднить внешний регистр проявлений эмоциональных переживаний. Внутренняя опустошенность, происходящая из осознания собственной инородности в окружающем мире и бессмысленности своей жизни, делала человека бесстрастно-холодным в ожидании собственного конца и отрешенным от себя самого из-за давления обстоятельств, а не болезни, «съедающей» эмоциональность («я мысленно поставил на себе крест»).

Тем не менее, трудно было смириться с несправедливым и ужасающим своей нелепостью положением. Попытки объяснить его самому себе лишь обостряли душевную боль, вздымая едва-едва схлынувшую волну тягостных, мучительных переживаний. Объясняемое не поддавалось никаким разумным объяснениям, т. к. находилось в явном противоречии с представлениями (более или менее самостоятельными и дифференцированными) о социальной справедливости и равноправии. (В психологии этот феномен называется нарушением экспектаций, т. е. расхождением между ожидаемым и действительным, что может вызвать у человека глубокое разочарование и даже острое психологическое потрясение.)

Безрезультатными были и попытки самозащиты (особенно первые). Что могли изменить резкие и бурные формы поведения-протеста? Все это могло работать только на психиатрический диагноз (неконтролируемая агрессивность, отсутствие критики относительно своего поведения и т. д. и т. п.). К тому же мобилизованное отчаянием души, активное сопротивление угрожающим обстоятельствам немедленно и жестоко подавлялось превосходящей силой. В дальнейшем остроту непереносимых переживаний сменила ситуационно оправданная, психологически защитная и избирательно действующая, эмоциональная анестезия (эмоциональная отстраненность). Она, что уже понятно, тоже удобно вписывалась в соответствующие рамки нужного диагноза (эмоциональная тусклость, эмоциональная бедность, эмоциональная безучастность).

«Эмоциональный дефект» ничуть не помешал ощутить радость освобождения. Только вот защитная анестезия не спасла от вновь нахлынувших проблем и переживаний. Предстояло преодолеть страшное чувство социального одиночества, признать невозможность обратить время вспять, — чтобы вернуть утраченное, справиться с медикаментозно разрушенным здоровьем, которое вступило в союз с чувством беспомощности и несостоятельности и вместе с ними доказывало человеку свои права, усиливая его эмоциональную угнетенность. Дезадаптивные формы поведения, психологически оправданные такими обстоятельствами, могли таиться (и таились) где-то поблизости. Они алчно ждали, когда человек утратит равновесие, пошатнется под тяжестью обрушившихся на него невзгод, чтобы с жадностью схватить его в свои разрушительные объятия, куда услужливо подталкивал социально-опальный статус «проблемной» и «психиатрически поднадзорной» личности, экономическая нужда (нищета!), социальный и психологический барьер отчужденности, воздвигнутый официальными и даже неофициальными, а прежде близкими, лицами.

Кризисное психологическое состояние, вызванное полным нарушением представлений человека о ценностных ориентациях социума, в котором он жил, и временно приглушенное силовыми медикаментозными приемами, с новой мощью проявлялось в безвыходной ситуации жизненного тупика.

В этот период обострялись эмоциональные реакции на происходящее. Усиливалась уязвимость, появлялись неустойчивость настроения, раздражительность, вспыльчивость, обидчивость, ожесточенность, а также настороженность и предубежденность, вызванные обостренным вниманием к нюансам происходящего. Самооценка становилась крайне неустойчивой, приближаясь к самоуничижению. Возникала явно выраженная неудовлетворенность собой, самовосприятие в силу объективных причин вынуждено было фиксироваться на проявлениях собственной слабости. Прежняя работоспособность была утрачена и не спешила восстанавливаться. Усвоение чего-либо нового требовало все больших и больших физических и умственных усилий. Сон не восстанавливал силы. Он возвращал в страшные дни лечения, оживляя мучительный страх, который и днем напоминал о себе игрой вегетативных и сосудистых реакций, грозящей зайти слишком далеко и не прекратиться вовремя. Психосоматическая почва для формирования чувства собственной неполноценности была основательной. Внутреннее напряжение росло и становилось непереносимым. Требовалась разрядка…