Третий пол: Судьбы пасынков природы - Белкин Арон Исаакович (читать книги без .txt) 📗
– Я бы на твоем месте давно меня выгнал.
– Зачем? Ты и сама уйдешь.
Умчалась. Действительно, не страшно. И все же мысль: значит, все это время, когда я считал, что у нас все как-то, пусть внешне, устроилось, она мечтала об Эдике? И если бы это получилось – ушла бы сразу, без раздумий, не посмотрев в мою сторону?
Разумом все понимаешь, но чувство готово к самообману.
19 мая
Снова попался на собственную приманку… Возомнил Бог знает что: дом, семья, стабильность… Но какие могут быть претензии к Лельке? Никаких. Сформулировал так: есть два типа отношений. Когда спрашивают: «Можно, я сегодня приду?» – и когда спрашивают: «Можно, я сегодня не приду?» Лелькин вариант – совмещенный. Когда хочет – «я с тобой живу». Когда хочет – «я независима и свободна», Разговоры – бесполезны. Когда там у нее налаживается – доводы не действуют. А когда там все ломается – доводы и не нужны.
Вчера по телефону я сказал: «Странно, вроде бы московская домашняя девочка, а элементарных правил общежития не понимаешь?» Лелька взвилась: «Это я домашняя? Да у меня и дома никогда не было!» Видимо, она права. Отсюда и легкость, с которой она кочует по квартирам и углам, простота, с какой открывает чужие шкафы и холодильники…
И жалко ее, потому что добра не будет. Ну, расстанемся мы (это очевидно), вернется она к прежнему своему корыту, будет скитаться по непристроенным своим знакомым, которые постепенно все будут устраиваться, а она – как перекати-поле. Ни зацепиться, ни к себе никого не притянуть…
25 мая
Вчера вечером заехала ко мне на работу с Антоном (он был в Москве несколько дней) – чтобы я попрощался с ним перед его отъездом. Вид виноватый. «Не так все хорошо, как тебе кажется… Каждому приходится терпеть что-то…»
– Ну, а от меня что тебе приходится терпеть?
– Твою снисходительность.
После вокзала приехала домой. Снова долго говорили. Сперва неохотно, но все же Леля признала все мои утверждения. Под конец сказала: «Ну, смотри. Как решишь, так и будет. Нет – так нет. Перееду опять к дедушке, он только обрадуется».
Утром мне надо было на дачу. Вернулся поздно. Машина у дома. Хоть не ждал и даже не желал, приятно екнуло сердце. Поднялся – дома никого. Темно. В шкафу нашел сумку. Документы, права, ключи…
Неужели – все?
26 мая
Нет, еще не все. Вот последнее.
Утром, в 11 – звонок оттуда, с попугайчиками. «Как дела?» «Ничего, нормально». Мнется. «Заехать в конце дня за тобой на работу?» «Конечно, буду тебя ждать».
Приехала около семи. А у меня, как на зло, пленки получились плохие, нужно переделывать… Но я управился быстро.
Вышли, потоптались у входа. «Ну, я пошел…» Взяла за руку: «Проводи – до метро». Шли молча. Уже у самого входа я не выдержал. «Не верю, что так все может кончиться. Ты слишком много про меня знаешь, и я про тебя. И я все равно люблю тебя…»
Леля молчала – до самого эскалатора, когда наши пути расходились. «Ну, не болей». Наверное, увидела что-то в глазах моих, взгляд потеплел, улыбнулась чуть-чуть. И поехала вниз.
Вот теперь – и правда все. Хотя я еще долго буду натыкаться на вещи, которых касалась ее рука, которые были «наши вещи», и много общих знакомых будут незримо нас связывать. Но эта повесть кончилась.
И если что-то возобновится, поправится или родится снова – это будет уже что-то совсем другое, и для нее, и для меня. И об этом, честное слово, я не стану писать.
«Интересный мужчина 43 лет хочет познакомиться…»
Свой среди своих
А теперь я должен попросить у вас прощения за небольшую мистификацию. Нет, не подумайте – она никак не затрагивает текста, его документальной подлинности. За исключением несущественных купюр, вы прочли именно то, что написал автор, слово в слово и в той же хронологической последовательности. Насилие над материалом, которое я себе позволил, заключается лишь в том, что единственная женщина, упоминаемая в рассказе Леонида Петровича, – это его сестра, но и она, как, очевидно, и в жизни, присутствует где-то на самой отдаленной периферии. Все остальные – мужчины. Вместо «Ольга» следует читать – «Олег».
Зачем я это сделал? Дневник, эта удивительная история любви, произвел на меня глубочайшее впечатление. Я увидел в нем драму, с которой несчетное число раз сталкивался в жизни, – драму сильного и яркого чувства, обращенного на недостойный его объект. Борьба великодушия и оскорбленной гордости, самопожертвования и бескомпромиссности, жажды возвести любимое существо на пьедестал и суровой трезвости оценок, а за всем этим близости и недостижимости счастья – весь этот душевный ад передан в дневнике с пронзительной точностью и высочайшим мужеством. Но больше всего поразило меня благородство автора записок: оборвать отношения, ставшие источником постоянных унижений, – поступок тоже не рядовой, но остаться при этом достойным собственного чувства, не поддаться мстительной злобе, не омрачить последние минуты ссорой, упреками, грубостью – это удел немногих.
Но будет ли это воспринято читателями, подумал я, если с первых строк они поймут, что речь идет не о любви мужчины к женщине, а о переживаниях двух гомосексуалов? Половина, если не больше, вообще не захочет дальше читать: если испытываешь к чему-то отвращение и брезгливость, то первое инстинктивное желание – повернуться к этому спиной. Немало найдется и людей, у которых над всем возобладает любопытство. Они прочтут, возможно, и с интересом, но интерес этот будет направлен на экзотику, на малоизвестные подробности существования гомосексуальной среды, с ее обычаями и нравами. И даже самых чутких и отзывчивых, сочувственно откликающихся на любые человеческие переживания, будет отвлекать неотвязная мысль о ситуации, в которой они категорически не могут представить себе никого из своих близких.
Вот почему я и решил как бы расслоить содержательную и эмоциональную информацию, заключенную в тексте. И то, что это в принципе оказалось возможно, уже заключает в себе элемент важного открытия. Замена героя героиней, то есть перевод гомосексуального романа в жанр обычных, гетеросексуальных отношений не потребовал никакой специальной редактуры. Тот же язык чувств, та же логика их зарождения и развития, та же глубина эмоционального потрясения, вызываемого ощущением нераздельности с объектом любви или, наоборот, доказательствами измены, предательства. И точно такое же обаяние тайны, которая всегда окутывает взаимное влечение двоих: как они нашли друг друга? Почему друг друга выбрали? Что делает их союз – длительный или кратковременный, счастливый или несчастный – единственным и неповторимым, как единственна и неповторима каждая человеческая личность?
Конечно, если бы в дневнике Леонида Петровича содержалось откровенное описание эротических сцен, мне бы туго пришлось с моим экспериментом: здесь уж никак нельзя было бы обойтись простой подстановкой имен и местоимений. Но изложение, как вы могли заметить, исключительно целомудренно по стилю, и в этом, как мне показалось, проявляется не только литературный вкус, но и жизненные ориентации автора дневника. Он, безусловно, принадлежит к числу людей, для которых секс является вершиной, пиком отношений; но ведь и вершина своей исключительностью обязана тому, что к ней подводит мощный массив, а в нем каждый уровень, каждый слой имеет отдельное, особенное значение. Ему нужен не партнер, а точно такая же «вторая половина», которую обычные мужчины такого психического склада ищут в любимой женщине, жене. Вот и Леонид Петрович, как о пределе своих мечтаний, говорит о доме, о семье, о возможности полной самоотдачи. И рушится эта его мечта не потому, что герой его романа тоже принадлежит к мужскому полу, – нет, и тут все дело в индивидуальности, в личных свойствах избранника.
Достаточно всмотреться хотя бы в одну только эту пару, чтобы понять, насколько беспочвенно распространенное мнение об однотипности однополой любви. Как и заповедано для этого чувства, отношения строит личность, во всей своей многомерности. Сколько вкладывается душевных сил, какая отдача считается минимально необходимой – чем больше пройдет перед нами разных людей, тем больше получим и вариантов ответа на эти вопросы.
