Гипноз и «чудесные исцеления» - Рожнова Мария Сергеевна (серия книг txt) 📗
— Душа Тэнгэта ушла в Верхнюю страну Нутенут, где живут добрые и злые келет. Ушла за душой Рькавчина — за здоровьем его ушла.
Все сидели молча.
Шаман очнулся, он приподнялся на руках, сел и посмотрел вокруг себя так, словно вернулся издалека и еще не очень понимает, куда он попал. Минуты две-три помолчал — и затем неторопливо тихим голосом начал рассказывать:
— Далеко ходил. Много сильных и злых келет мешали — в Верхнюю страну прибыли. Злых келет, рождающих корчи в руках и ногах, в стороне от нас видим, душа охотника у них. Схватить, однако, не можем, не даются, дальше уходят. Тогда стал просить от правой стороны рассвета: болен человек, помоги мне. Духов бытием посмотри на меня. Ответила правая сторона рассвета: Не хочу! У верхушки рассвета прошу: помоги мне, духов бытием посмотри на меня. Говорила верхушка рассвета: Не хочу! От левой стороны рассвета просил я: помоги мне, духов бытием посмотри на меня! И ответила левая сторона рассвета: «Иди, на малой кочке светлая женщина сидит. Женщина времен начала творения, старушка, она заговор знает, ее проси. К кочке пришел, женщину старую посетил. Сказала: попробую. Травку назвала. Травка эта железной птицей станет, железным кобчиком. Духи в стаю куропаток обернутся. Железный кобчик накинется на них, убьет и съест. Душа Рькавчина освободится, обратно вернется. И станет он снова здоров и силен».
С этими словами шаман взял в руки пучок сухой травы, подошел к больному и, что-то бормоча, медленно обтер его лицо. Рькавчин, который во время всего рассказа шамана дремал, в то же время ясно слышал журчание его слов. Жадно вслушивался он в эти слова, стараясь понять, какую весть принес ему избранник духов из Верхней страны. Слова эти, находя живой отклик в сердце, западали в мозг, пробуждая горячую надежду на желанное выздоровление. И когда Тэнгэт, закончив обтирать его лицо, сказал: «Встань Рькавчин — дух корчей убежал от тебя!» — молодой охотник резким движением сбросил с себя оленью шкуру, которой его в начале камлания укрыла мать, и встал. Громко крича, что он чувствует, как ему хорошо теперь, когда его не дергает за руки и за ноги злая сила, он стал прыгать и смеяться от радости.
Громкими возгласами одобрения присутствующие встретили исцеление Рькавчина.
Шаман тут же стал торговаться с родными охотника, сколько каких шкур ему прислать и сколько оленей пригнать к его яранге за оказанную помощь.
Богораз не стал прислушиваться к этому торгу: он давно уже имел возможность убедиться в жадности шаманов и знал, как они беззастенчиво обирают своих соплеменников, соперничая в этом с купцами и кабатчиками. Он думает о том, что от поселка к поселку, от стоянки к стоянке будет передаваться восторженная, изукрашенная и преувеличенная весть об удивительном проявлении «чудодейственного» могущества избранника духов — шамана. Как снежный ком, будет расти его слава, увеличивая веру в духов, веру в чудесную силу камлания. И в этой славе утонет факт, что из многих искавших спасения у него он мог исцелить лишь единицы, что в ужасный год, когда поселок за поселком скашивал «страшный дух заразы», перед ним не мог устоять никто и даже… сами шаманы падали под его косой. Но вера в чудесные исцеления от этого не меркнет, она держится на религии, которая подсказывает и шаману и окружающим «неопровержимые» объяснения неудач в исцелении: то духам неугодна жертва, принесенная больным, то они разгневаны на жителей поселка за какое-то непочтение к предкам. А вот редкие случаи удачи порождают новую вспышку веры…
С этими невеселыми думами, откинув дверной полог шаманского жилья, Богораз вышел наружу. После спертой жаркой атмосферы яранги морозный воздух ударил в легкие обжигающей струей. И ему вспомнился день, когда он с группой товарищей вышел из теплого помещения университетской аудитории на залитую огнями набережную замерзшей Невы. Возбужденные, они горячо обсуждали лекцию психиатра Бехтерева о гипнозе.
«Да, ведь все, чему я сейчас был свидетелем, — все — от способов вызывания этого состояния до влияния его на больного, явно страдающего истерическими судорогами, — это чистый гипноз. И состояние шамана, который впал в самогипноз от однообразного грохота бубна, диких криков и бесконечной пляски, становится понятным. Поэтому он и руку не отдернул, когда она попала в костер, — боли не чувствовал. И все эти разговоры с духами не что иное, как галлюцинации находящегося в экстазе человека, — и сонливые фигуры присутствующих с неподвижно устремленными на шамана взорами. И «чудесное исцеление», посланное Рыкавчину из «верхней страны». Эх, жалко, не с кем поделиться своими мыслями! Некому рассказать обо всем этом. Не поймут меня добрые чукчи, не поймут. Очень уж они наивны. Очень забил им головы грохот колдовского бубна и засосала тина страшной животной жизни…
Но придет, верю, знаю, придет время, и не за горами оно! Спадут оковы рабства с народа — и свет истины, свет знания озарит этот заброшенный дикий край. И тогда кончится царство шаманов, замолкнут навсегда их бубны, и только улыбнутся снисходительно люди над теми «чудесами», в которые слепо верили их предки!»
Этим мыслям молодого революционера и ученого суждено было сбыться при его жизни. На Чукотке один за другим выросли благоустроенные городские поселки, появились школы и больницы. Многие чукчи стали учителями, врачами, инженерами.
Чудо в Эпидавре
А теперь нам предстоит совершить путешествие в древнюю Грецию — вернуться на две тысячи лет назад.
В доме скульптора Тимона горе. Его любимая дочь, тонкая и быстроногая, как лань, двенадцатилетняя Амариллис заболела. Еще утром ничто не омрачало безмятежного покоя семьи, и вдруг за обедом девочка поперхнулась косточкой большого икарийского абрикоса. Она побледнела, ей стало трудно дышать.
— Моя дочь умирает — помогите, помогите скорей, Амариллис умирает! — дом огласил душераздирающий вопль ее матери Диофаны. Паника охватила всех: люди бегали и кричали. Сама девочка страшно испугалась, когда косточка застряла у нее в горле, но особенный ужас ее охватил, когда она услышала отчаянные крики матери, увидела ее перекошенное ужасом лицо. В каком-то судорожном напряжении Амариллис уперлась локтями в стол, широко открыла рот и… глотнула. Сразу пришло облегчение. Воздух стремительно вошел в легкие. Девочка порозовела. Опасность миновала. Все ее существо наполнилось ощущением бурной радости спасения. Она открыла рот, чтобы закричать от счастья, успокоить отца, смотревшего на нее широко открытыми от страха глазами, успокоить метавшуюся по дому мать, но… только хрипота вырвалась из ее горла. Голоса не было. Слов не было. Ее звонкий, как серебряный колокольчик, голосок, которым так гордились родители, пропал. Она сделала еще и еще несколько усилий, — все тщетно, вместо речи — один хрип.
И вот теперь на смену радости в дом Тимона вновь пришла печаль.
Время шло, дни сменялись днями, месяцы бежали один за другим, не принося утешения. Как тень, бродила по дому немая девочка, своим видом повергая в скорбь всю семью.
Тщетно обращались за помощью к местным врачевателям— никто не смог вернуть Амариллис голоса.
По общему мнению, оставалось последнее средство — паломничество в главное святилище бога-целителя Асклепия, расположенное близ города Эпидавра, на берегу Саронического залива. Тимон решился и на это.
Тимон, Диофана и Амариллис взошли на палубу либурнской триремы. Попутный ветер благоприятствовал путешественникам, и скоро очертания родных берегов остались позади, за кормой.
Плывшие на корабле быстро познакомились. Оказывается, у семьи Тимона были прямые попутчики, также направлявшиеся в Эпидавр за исцелением. Это самосский купец Клеофан, везший свою расслабленную жену Фортунату, и изможденный, весь высохший старик Клеонад, откупщик. Естественно, что всю дорогу говорили только о предстоящем посещении целительного святилища. Клеонад, который год как прибыл из Египта, рассказывал:
— Я давно болею. Немилость богов обрушилась на меня не менее десяти лет назад. Каждый прием пищи доставляет мучения. Кажется, внутри сидит какой-то зверь, который вгрызается всеми зубами, рвет мои внутренности когтями после каждого проглоченного куска. Видите, как я исхудал. Ведь почти ничего не ем. И хочу все время есть и не могу. Разве это жизнь? Дом мой полная чаша, а вот же — кормлюсь скуднее последнего из моих рабов, меньше осужденного преступника самой суровой тюрьмы. Да, одна надежда — Эпидавр…
