Предвечный трибунал: убийство Советского Союза - Кофанов Алексей Николаевич

Алексей Кофанов

Предвечный трибунал: убийство Советского Союза

День первый

Процесс пошел

Ударил гонг. Гул его тяжко прокатился по залу, заставляя вибрировать мельчайшие частички души, наводя безотчетный ужас. Несколько секунд все дрожало, затем звук не истаял, а словно впитался в стены, скамьи, тела приглашенных. Напряжение возросло.

– Прошу встать, – повелел неизвестный голос.

Публика поднялась. Сурово-величественный Судья вышел откуда-то и сел в кресло. Сбоку примостился Секретарь.

– Объявляю заседание открытым, – бесстрастно начал Судья. – Разбирается дело беспрецедентное, озаглавленное истцом как «Убийство СССР». В юридической практике случай исключительный, ибо потерпевший, по мнению большинства, не являлся лицом одушевленным. Но поскольку создание прецедентов тоже входит в наши полномочия, то дело к предварительному рассмотрению принято. Истцом выступает писатель Алексей Кофанов. Что вы можете сказать по существу дела?

Тут я обнаружил себя на кафедре. Кажется, так это называют. Тумбочка с бортиками, вроде дубовая, и я стою. А вот как я тут очутился, без понятия…

Нет, я давно хотел выступить в подобном Трибунале, поделиться наболевшим за двадцать позорных лет, виновных покарать – а может, даже исправить приключившуюся с моей Отчизной беду. Но мечтать не вредно. Что зависит от меня, русского парня из толпы? Ну или дядьки русского – это как посмотреть… Кто меня услышит? Молчи в тряпочку и терпи.

И вдруг – вот. Трибунал, кафедра. Обвиняю… Что за бред?! Как я тут оказался, черт возьми?!

Ладно. Я здесь – значит, надо действовать.

– В 1991 г-году погибла великая Де-держава, – начал я, заикаясь по неистребимой детской привычке. Соберись! Сейчас говорить надо чисто, не мямли! – Я прожил в Советском Союзе двадцать лет и успел его разглядеть. Большинство людей жило тогда не ради материальных благ, мы не были жадными. Мы верили в царство всеобщей справедливости – и приближали его по мере сил. У нас была прекрасная литература, живопись, кинематограф; наука наша если и отставала от американской, то лишь чуть-чуть. Да и многие ученые в США переехали от нас же!

Нас бесплатно лечили и учили – на высшем мировом уровне. Мы были уверены в завтрашнем дне. А наша мощь сдерживала агрессивную Америку, не давала развернуться – и за сорок лет ей удалось напасть лишь на Вьетнам. Наша страна гарантировала мир всем народам.

А потом ее убили. В 91-м она не сама распалась, ее развалили враги. Внутренние проблемы имелись, конечно, – но их можно было исправить, сохранить Державе жизнь. Лишь предательство наших вождей позволило врагу погубить СССР. Это преступление, предумышленное убийство.

Я вошел в роль обвинителей, виденных на экране. Даже фразы стал строить по-иному, и заикание пропало. Так всегда бывает, когда ты в образе.

– Вы обвиняете кого-то конкретно? – спросил Судья.

– Думаю, убийца – тот, кто возглавлял страну. Вроде это логично…

– Назовите имя ответчика.

– М… Михаил Горбачев, – выдавил я из себя. Не ждал такого поворота. Получилось, что я стукач… Внушая себе, что донос все равно безвреден, я добавил: – Только кто ж призовет его к ответу?

– Будьте любезны, распорядитесь, – велел Судья Секретарю.

Тот скользнул в черную дверь, скоро вернулся. Сердце во мне стукнуло и повисло… Но за этим ничего не последовало. Тишина затянулась, публика начала скучать и шептаться. Ноги гудели, я осторожно переминался за кафедрой и недоумевал: что значит эта нелепая пауза? Может, хотят, чтоб я отказался от своих слов и отпустил всех на покой?

Судья, казалось, дремал.

А я успел немного оглядеться. Зал огромный, стрельчатые проемы с витражами, снаружи тьма. Ночь? Или… Не будем об этом. Лучше не думать.

Пространство гулкое, кто-то кашлянул – и эхо ушло в вышину. Церковь? Вроде Нотр-Дама? Похоже: ряды скамеек, колонны-ребра, тишина благоговейная. Но почему вместо алтаря кресло Судьи? Где я?!

В противоположном от нас конце зала отворилась внушительная дверь – целый портал! – за ней мелькнули невнятные светлые вихри. Вошел некто, неразличимый в полумраке. Звук шагов выдавал обрюзгшую старость.

Он шел, постепенно выявляясь из сумрачной тени, а я боялся его узнать.

Он остановился невдалеке. Выражение его глаз под очками осталось непроницаемым, но я чувствовал, каким усилием воли он скрывает желание оглядеться. Тоже не понимает, как его сюда занесло! Действительно стар и толст, на покатом челе темнеет пятно в виде затонувшего континента.

Судья произнес лишенным эмоций голосом:

– Этот человек обвиняет вас в убийстве. Что вы можете сказать в свое оправдание?

Толстяк мельком глянул на меня и бросил презрительно:

– Это вообще кто?

Подрастерялся от стресса и ляпнул то, что плясало на языке.

– Гражданин страны, которую вы убили, – ответил я, стараясь, чтобы голос не дрожал. Очень паскудно я себя чувствовал – но пришлось идти до конца.

Генсек еле заметно повел плечом:

– Не понимаю, о чем он говорит.

Прозвучало это искренне. Нет, совсем искренне! Зал облегченно вздохнул. А я поразился: неужто верит в свою невиновность?! Или за годы самооправданий отрепетировал интонацию? Или… Вдруг я ошибся и оклеветал почтенного старца?!

Кольнуло, и в душу начал сочиться страх. Руки задрожали. Я прикрыл глаза и постарался себя не выдать.

Нет, я не боялся расплаты за клевету. Если я гад – отвечу! Пусть обвинят и арестуют, это снимет тревогу с души.

Не кары я испугался, а укора собственной совести.

– Предъявляли ли вам подобное обвинение раньше? – уточнил Судья для порядка, готовясь закрыть дело.

– Периодически подобные инсинуации случались, – овладев собой, ответил Горбачев в своей привычной манере. – Но они, я вам скажу, полностью безосновательны.

– Иными словами, вы отрицаете обвинение в убийстве?

– Безусловно. Хосударство распалось уследствие объективных исторических обстоятельств, у результате накопиушихся внутренних противоречий.

С детства помню его произношение: половина букв «г» звучит мягко, по-украински, а вместо многих «в» – «у». Южанин…

Генсек продолжил:

– Процесс пошел, и он был неизбежен. Моей задачей было минимизировать негативные последствия происходящего естественного распада, и я считаю, что исполнил эту миссию почти безупречно.

Кто-то робко хлопнул, его поддержали, и через секунду зал взорвался овацией.

Старец был так убедителен, что я чуть не заплакал от ощущения собственной мерзости. Как смел я покуситься на этого достойного человека! Жизнь кончена… Руки невольно прицелились хлопать в такт толпе – и вдруг меня словно толкнули. Я вспомнил. Быстро вынул блокнот и нашарил нужную страницу.

– Позвольте… – сказал я, когда овация стихла. – Вот я тут записал… Михаил… Сергеевич, в марте 1992-го в Мюнхене вы публично сказали: «Мои действия отражали рассчитанный план. Задачу мы решили: тоталитарный монстр рухнул» [1].

Зал провалился в тишину. Каждое мое дальнейшее слово звенело, как колокол в безветренном небе.

– А в ноябре 2009-го, – продолжал я, читая в блокноте, – репортер агентства Euronews спросил вас: «СССР развалился. Почему не удался ваш проект?» Вы ответили: «Я не согласен с вашим выводом, что проект не удался. Он настолько удался, что никто не способен вернуть страну назад. Так что перестройка победила» [2]. Дважды с интервалом в 17 лет вы сказали одно и то же. Простите, господин Судья, но если это не признание заранее спланированного умысла по убийству, то что это?

Я смолк, и стало совсем тихо. Лысина с отметиной заблестела, бывший президент вытер ее платком.

– Так ли это, господин Горбачев? – переспросил Судья. – Прошу вас говорить только правду: ведь факты нетрудно проверить… Произносили ли вы приписанные вам истцом слова?