Шпионы XX века - Найтли Филлип (чтение книг txt) 📗

Однако позже Гузенко заявил, что ему известно о существовании ещё одного шпиона, работающего под той же кличкой «Элли». Он сказал, что узнал о второй «Элли» во время ночного дежурства в Москве, когда коллега передал ему телеграмму от агента из Англии. Гузенко вновь указал некоторые приметы, по которым можно было попытаться опознать этого человека: мужчина (несмотря на женский псевдоним), работает в службе контрразведки Великобритании, занимает настолько важный пост, что в контакт с ним можно было вступать только через заранее обусловленный тайник, и, наконец, он каким-то образом в прошлом был связан с Россией. Последнее означало, что он либо там бывал, либо вел с ней дела, возможно, у него русская жена или имеются русские родственники.

Если Гузенко был прав, значит, в самом сердце западной разведки угнездился русский шпион (ЦРУ ещё не было создано). Началась охота на «Элли», которая вплоть до 1948 года не давала никаких результатов. К этому времени начала приносить плоды работа по расшифровке радиограмм, направленных в 1944 – 1945 годах из советского консульства в Нью-Йорке. Мы знаем, что одна из них навела на след Дональда Маклина. Еще одна радиограмма – в советское посольство в Лондоне – могла дать дополнительный ключ для идентификации «Элли». В радиограмме сообщалось о побеге Гузенко и давалась рекомендация проинформировать об этом факте «Стэнли» немедленно после его возвращения в Лондон(10).

МИ-5, исходя из текста радиограммы, решила, что агенту КГБ, работающему в Лондоне на ответственном посту, грозит разоблачение со стороны Гузенко и что в данный момент он не может быть предупрежден об опасности, так как находится за границей. Сообщение было взято на заметку в надежде, что со временем появятся дополнительные сведения, которые помогут раскрыть тайну. Но постепенно эти надежды начали таять. Когда в 1951 году был разоблачен Маклин, стало ясно, что он не мог быть ни «Элли», ни «Стэнли». В то время, когда была отправлена радиограмма, он работал в Вашингтоне и находился в постоянной связи со своим оперативным руководителем. Ни под одну из кличек не подходил и Берджесс, потому что безвыездно сидел в Лондоне.

На самом деле почти наверняка под кличкой «Стэнли» скрывался Ким Филби. Он находился за границей как раз в указанное время, отчаянно пытаясь избежать разоблачения в связи с откровениями Константина Волкова. Константин Волков, сотрудник советской разведки, работавший в Турции, явился в английское посольство с просьбой помочь ему бежать на Запад. При этом он заявил о том, что ему известны пути идентификации советского агента в Англии, агента, «который возглавляет контрразведывательную организацию в Лондоне». СИС направила Филби в Стамбул, чтобы оценить как сведения, полученные от Волкова, так и личность потенциального перебежчика. Естественно, Филби проинформировал о Волкове своего оперативного руководителя в Лондоне, и к тому времени, когда Филби долетел до Стамбула, Волков был схвачен и на борту советского самолета вывезен в Москву. С тех пор о нем ничего не было известно.

Возникает вопрос, не был ли Филби одновременно и вторым «Элли», если таковой вообще существовал? После бегства Филби в 1963 году и признания Бланта в 1964 году МИ-5 осознала масштабы советского проникновения в английское разведывательное сообщество, и поиски второго «Элли» стали главной задачей организации. События начали разворачиваться по совершенно диковинному сценарию, который, однако, вполне достоин извращенного мира шпионажа и мышления, свойственного обитателям этого мира. Роджер Холлис, возглавлявший в ту пору МИ-5. начал расследование, чтобы установить, не укрылись ли в недрах разведки и другие вражеские агенты, которым пока удалось избежать разоблачения. Ни один сотрудник, включая его самого, не должен был избежать проверки. Это положило начало событиям, не имеющим прецедента во всей истории МИ-5. событиям, которые нанесли МИ-5 рану, не заживавшую в течение двух десятилетий, которая ощущается по сей день, оказывая отрицательное влияние на деятельность организации(11).

Для проведения расследования СИС и МИ-5 создали совместный комитет. Он был составлен в основном из тех сотрудников, которые получили прозвище «младотурки» – молодых людей, политические взгляды которых были окрашены в цвета «холодной войны». Они, в отличие от своих начальников, рассматривали Советский Союз не как одну из реальностей бытия (как погода, к примеру), с которой приходится мириться, а как отвратительное чудовище, на которое нужно вести охоту до его полного уничтожения. В силу этого «младотурки» были решительно настроены на разоблачение и наказание «виновного» вне зависимости от того, насколько давно он провинился и какой пост занимает в данный момент.

Руководители разведки, и в частности Дик Уайт, утверждали, что в мутных водах спецслужб к поискам истины нельзя подходить упрощенно. Во внимание следует принимать множество факторов. При анализе секретной деятельности, исходя из одного и того же набора фактов, можно прийти к диаметрально противоположным выводам: совершенно невинным или же наполненным зловещим смыслом. В делах о шпионаже практически невозможно полностью доказать вину обвиняемого без его признания. Но даже в случае признания передача дела для судебного слушания может указать врагу на ваши слабые места и скомпрометировать вашу организацию в глазах общественности. Риск такого рода не оправдывает себя, особенно в случае незначительных проступков. Публично названное имя подозреваемого мешает вам в дальнейшем использовать этого человека, например убедить его начать двойную игру. Такая практика существовала во время войны. По предложению Уайта пойманных иностранных шпионов перестали автоматически приговаривать к смертной казни (как в 1914 – 1918 гг.) и давали им возможность принести пользу тем, кто их захватил.

Но подобные аргументы были неспособны поколебать решимость «младотурок». Они утверждали, что это тот же набор доводов, который должен привести агент КГБ, стремящийся предотвратить свое возможное разоблачение. А может быть, это и доказывает то, что такой агент проник в число руководителей секретной службы? «Младотурки» предложили провести тщательное расследование. Они хотели, чтобы был составлен перечень всех неудачных операций МИ-5 начиная с 1950 года, и намеревались проанализировать каждый такой провал, исходя из предпосылки, что в его основе лежало предательство. Холлис отверг эту идею. По его мнению, успех и неуспех операций зависели от целого ряда причин, в том числе и от чисто человеческих ошибок. Внутренняя проверка, построенная на предположении, что провал, бесспорно, указывает на виновность, уничтожит нормальную моральную атмосферу в организации. Ни один сотрудник не сможет эффективно работать, чувствуя, что за каждым его шагом следят, потому что он в прошлом сыграл какую-то роль в провале некоей операции. Говорят, что Холлис произнес: «У меня здесь не гестапо»(12).

Холлис настолько горячо выступил против «младотурок», что их антипатия к нему (Холлис всегда держался высокомерно и отстраненно, он терпеть не мог неформальною общения в стенах своего департамента) переросла в подозрение. Они задавали вопрос, а не является ли сам Холлис тем тайным агентом КГБ, которого они так стараются отыскать? «Младотурки» начали составлять на своего руководителя секретное досье. А когда теории Голицына о тотальном советском проникновении в западные спецслужбы пересекли Атлантику, поиски компромата на Холлиса превратились в идею фикс. Голицын в своих теориях делал упор на «группу пяти» – советских агентов, захвативших высокие посты в Англии [59]. Филби, Берджесс, Маклин и Блант составляли четверку. Кто был пятым? На его поиски и направили «младотурки» всю энергию.

Возникает вопрос, каким образом группа сотрудников разведки и службы безопасности могла проводить расследование, которое не только не одобрялось их руководителями, но фактически запрещалось ими, расследование, которое практически свелось к изучению личности генерального директора МИ-5 его подчиненными. Вялая реакция со стороны начальства на эту затею объяснялась, во-первых, тем, что оно не хотело терять талантливых и преданных делу сотрудников, которыми были «младотурки», и, во-вторых, полагало, что процесс удастся удержать под контролем. Но в мире разведки существует тенденция, в силу которой любая операция приобретает собственный динамизм и перестает подчиняться контролю сверху. Так произошло и с операцией, получившей впоследствии название «Дело Холлиса» и являющейся типичным примером «невроза секретности». Этот невроз в Англии, возможно, развивался не так остро, как в случае с Энглтоном – Голицыным, но зато тянулся дольше и до настоящего времени делит как бывших, так и действующих сотрудников разведки и службы безопасности на сторонников и противников Холлиса. Если генеральный директор МИ-5 действительно в течение долгого времени являлся советским агентом, то ущерб, нанесенный им, просто не поддается калькуляции. Урон был бы точно таким же, как если бы Эдгар Гувер вдруг оказался полковником КГБ.