Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2 - Кургинян Сергей Ервандович (книги без регистрации полные версии .TXT) 📗
Выдвинув такую гипотезу на рассмотрение читателя, я, конечно же, оговорю, что не питаю никакого желания кого-то в чем-то обвинять, прокурорствовать «a la Вышинский», превращать данные группы в конспирологические единицы… Я-то, конечно, это оговорю — да кто из тех, кому эти группы любы, мне поверит? Но бог с ними, с группами. Договоримся о метафизиках. Установим, что красная метафизика (опосредованно не чуждая коммунизму) непримиримо враждебна метафизике черной, то есть гностической.
Что гностическая (черная) метафизика связана с историческим фашизмом гораздо менее опосредованно, чем красная метафизика — с историческим коммунизмом.
Что война фашизма и коммунизма — это в определенной степени война красной и черной метафизик.
Что победа над фашизмом (не зря названным «силой черною») — это великий подвиг красной метафизики и страны, которая ее, эту метафизику, неслучайным образом подняла на знамя, — России.
Что смешение коммунизма с фашизмом, хилиазма с гностицизмом, красной метафизической традиции с черной метафизической традицией — это проект «Замутнение».
Что группам, осуществлявшим этот проект, надо было до предела замутнить разницу между хилиазмом и гностицизмом, между красным и черным.
Что сверхзадача такого замутнения — вырвать с корнем из человеческого сознания все, что связано с метафизическими составляющими коммунистической традиции, А значит, и с историческими заслугами этой метафизической традиции, и с исторической правотой России, взявшей на вооружение эту традицию, и с возможностями, которые такая традиция может подарить будущему человечеству.
Что результатом исследований, проведенных в VI части, является преодоление этих искусственно сооруженных замутнений. Замутнений, призванных не допустить ясности в вопросе о том, кто с кем вел метафизическую войну за то, быть или не быть развитию.
Что мало обнажить эти две антагонистические метафизические традиции, нерасторжимо связанные с двумя антагонистическими религиозными течениями. Надо еще понять, как эти традиции преодолевают классическую религиозную заданность, как осуществляется выход этих традиций за религиозные рамки.
Ну, так как же он осуществляется-то, выход этот?
Глава II. От религиозных метафизических традиций — к метафизике, находящейся за религиозными рамками
Чтобы понять, как именно осуществляется выход метафизических религиозных традиций за свои религиозные рамки, надо внимательнее приглядеться к устройству этих рамок, они же — «религиозная заданность». Надо внимательнее присмотреться к тому, как внутри этой самой заданности сосуществуют религиозная вера, мистика и метафизика.
Верующие могут быть подразделены на минималистов и максималистов.
Минималист будет просто верить, и все. А максималисту мало верить. Он хочет большего — некоего особого знания, основанного на особом же опыте.
Конечно, опыт опыту рознь. Но прежде, чем устанавливать различие между разным по качеству опытом, поговорим немного о том, каково место любого опыта в любом исследовании. И установим (право же, это не составляет труда), что любой опыт в соответствующем ему типе исследования играет одну и ту же роль. Роль первичных данных, на основе которых выстраиваются те или иные модели. Почему нам это важно установить? Потому что тогда становится ясно, чем религиозная мистика отличается от религиозной же метафизики. А также чем «эти две» (мистика и метафизика) отличаются от религии как таковой.
Мистика — это новый религиозный опыт, который по отношению к религии имеет то же значение, что и опыты физические по отношению к построению физической же теории (ну, например, опыты Майкельсона по отношению к теории Эйнштейна). Нет религиозного опыта — нет и метафизики как моделирования на основе этого опыта. Мистик — это как бы «Майкельсон». А метафизик — это как бы «Эйнштейн».
Религия как институт — это предельное осмысление некоего канонического опыта, который мистическим называть неловко, поскольку он как бы супермистичен. Но разница между супермистикой (опытом Моисея в иудаизме, Магомета в исламе, апостолов, а в каком-то смысле и самого Христа в христианстве) и мистикой…
Понятно, в чем разница между Христом как Богом-Сыном и Моисеем как пророком. У них «природа» разная, не так ли? А значит и все остальное тоже.
Но разница между пророком и носителем менее фундаментального мистического опыта… она хотя и очевидна, но уже не столь метафизична. Она уже не коренится в качественном различии природы тех, кто получает опыт. Опыт разнокачествен, природа одна. Моисей и Тереза Аквильская — в равной степени люди. Да, опыт Моисея рождает религиозную новизну, а опыт Терезы Аквильской лишь обогащает имеющуюся традицию, но… Но ведь обогащать ее надо! Нельзя игнорировать полностью весь новый мистический опыт. Какой-то опыт отбрасывают, какой-то сохраняют. В этом одна из функций религиозного института. Не осуществлял бы он эту функцию — религия распалась бы на бесконечное множество сект. Или превратилась в разновидность филологии.
Религиозный институт осуществляет также некое моделирование на основе мистического опыта. В этом смысле построение религиозной доктрины на основе мистического опыта в чем-то подобно построению физической теории на основе физического опыта.
Моделирование осуществлено. Что дальше? Без новых опытных данных (мистических, разумеется, но в чем-то подобных данным новых физических экспериментов) все застывает. А если новых опытных данных слишком много и они противоречивы, то разваливается и базовая модель (религиозная доктрина), и построенная на ней организованность (религиозный институт).
Кроме того, религия, как и наука, взыскует парадигмальностей, базовых метафор. Метафизика — это удовлетворение спроса на парадигмальные изменения и новые базовые метафоры. А также моделирование на основе нового опыта. Мистического, разумеется, но в чем-то аналогичного физическому опыту, позволяющему (при наличии новых парадигм и метафор) перейти от религиозной модели–1 (аналогия — физика Ньютона как физическая модель–1) к религиозной модели–2 (аналогия — физика Эйнштейна как физическая модель–2).
Разумейся, все сравнения, которые я здесь привожу, более чем условны. Но эти условные сравнения позволяют в большей степени прояснить вопросы о соотношении между мистикой и метафизикой, чем дотошные трактаты, писать которые у меня нет ни желания, ни возможности.
Мистика — аналог физического опыта.
Метафизика — аналог физической теории, построенной на этом опыте.
Религия — это (за вычетом института, практик и прочего) та же метафизика, но в более застывшей форме. Вряд ли кто-то станет уравнивать батюшку в деревенской церкви и монаха-исихаста. Понятно также и то, что, осуществляя таинство, батюшка тоже сопричастен очень и очень многому. Но, согласитесь, разница есть. И в чем-то (подчеркиваю — в чем-то, не более) можно провести параллель между этой разницей и тем, что отличает учителя физики, являющегося современником Эйнштейна, от самого Альберта Эйнштейна.
Мы обсудили то общее, что существует между опытом мистическим и опытом физическим. Поговорим теперь не об общем, а об отличиях.
Мистический опыт — это опыт антропный и внутренний.
Почему мы называем мистический опыт антропным? Потому что это опыт, полученный уникальным прибором под названием «конкретный человек». Какой-то человек (та же Тереза Аквильская, например) обладает неким опытом, то бишь видениями. А соседний человек этим опытом не обладает.
Почему мы называем мистический опыт внутренним? Потому что в каком-то смысле он родствен галлюцинациям или снам. Ниже я постоянно буду настаивать, что он не тождествен галлюцинациям или снам. Но сказать «родствен» не значит сказать «тождествен». Сон пушкинской Татьяны Лариной — это мистический опыт или только сон? А сон пушкинского Самозванца?
Легко сказать пушкинскому же Пимену: «Младая кровь играет».
А поди докажи, что это младая кровь играет, а не кто-то видения посылает. Одним словом, видения-то, конечно, не сны, но они подобны снам. Это гиперсны, метасны, парасны… В конце концов, и в снах есть нечто от видений, и в видениях что-то от снов. Вот это «что-то» и позволяет называть мистический опыт внутренним.
