Левая политика, № 23 2015. Россия, Украина, Новороссия - Кагарлицкий Борис Юльевич (книги онлайн бесплатно серия .TXT) 📗
Высказанный мной как-то пару лет назад полушутливый тезис о том, что подрастающее поколение снова будет жить при коммунизме (в смысле при коммунистической риторике правящих слоёв), неожиданно быстро начал сбываться…
Объяснить все эти факты оппозиционное сознание оказалось не в состоянии. В подавляющем большинстве случаев они просто игнорируются. Оппозиционеры, как правило, успокаивают себя байками про «голосование под дулами калашей» (о Крыме), о спецназе ГРУ в Донбассе или про то, что рабочих на «путинги» свозили насильно или обманом. Так, ничтоже сумняшеся, оппозиция воспроизводит конспирологический подход официальной пропаганды, над которым сама же смеётся. Так позорно завершилась её идейная эволюция последних десятков лет: от антисоветизма через антикоммунизм к русофобии. В этом сказалась не чья-либо персональная глупость, это крах всей постсоветской картины мира, восходящей к антисоветскому диссидентству и перестроечной публицистике.
Между тем, всё это может представляться непонятным только тому, кто считает, что просоветская риторика и восстановление прежних, советских, экономических связей как-то противоречит социальной природе нынешней российской власти. Да ничуть. Скорее, они соответствуют ей. Буржуазно-бюрократическая корпорация (постсоветская номенклатура) может говорить какие угодно слова, поклоняться каким угодно символам, если это не противоречит её интересам. В отличие от гражданской буржуазии, она меньше зависит от капризов рынка по той простой причине, что её благосостояние зависит не от прибыли, а от собираемых налогов, точнее, от монополии в сфере перераспределения общественного продукта. К её услугам весь государственный аппарат, включая армию, флот, полицию. Это даёт ей возможность более гибко маневрировать в своей экономической, идеологической и социальной политике. Что ей делать, если её экономические и политические интересы приходят в столкновение с западными конкурентами? Как ей поступать, если она наталкивается на более или менее организованную, более или менее массовую оппозицию? Только искать поддержку у собственного народа — той его части, которая ещё не вовлечена в протестное движение, и удовлетворять, хотя бы отчасти, реальные общественные потребности. А они заключаются в восстановлении всего того, что было разрушено за десятилетия капиталистического эксперимента в России: государственного регулирования экономикой, экономических связей между регионами «ближнего зарубежья» в их прежнем объёме, социально-ориентированной перераспределительной системы и, наконец, универсалистской идеологии. Ко всему этому нашему государству придётся возвращаться, хочет оно этого или не хочет, и не потому, что оно стало или станет вдруг хорошим, а единственно подчиняясь давлению объективной необходимости. Другой вопрос — насколько последовательно. Естественно, что последовательности в данном случае неолиберальному правительству Путина хотелось бы избежать. Только внешнее давление — внешнее и внутреннее — способно мотивировать его двигаться в этом направлении.
Нынешние идеологические кульбиты путинской власти непосредственно связаны с ростом её внешнеполитической активности. Собственные национализм и державность, как оказалось, способны только провоцировать чужие. Укрепление ТС, распространение влияния России на новые территории объективно потребует идеологию, ценности и символы, обладающие универсалистским, наднациональным содержанием. Либерализм, традиционализм, вообще правые идеологии эту интегрирующую роль выполнять уже не в состоянии в силу полной смысловой исчерпанности. Отсюда неосоветизм путинской власти, не прямой, так косвенный. Так или иначе он отражает объективный общественный запрос на восстановление советских связей и системы советской социальной защиты.
Над Киевом и Донецком, над Тирасполем и Новосибирском, даже над Будапештом, Хельсинки и Ригой, над всем постсоветским пространством, в последние годы реет призрак советской страны. Одни молятся на него, другие его проклинают, но так или иначе и он, среди всего прочего, определяет мысли и поступки людей. Оказалось, за 20 лет борьбы с советским прошлым его не только не убили, но сделали ещё актуальнее и привлекательнее его смыслы и символы.
Хорошее помним, плохое забываем. Забыли маразм позднесоветских генсеков, очереди за колбасой, штурмовщину в конце месяца. Забыли блатные отношения, советский общепит, стукачей, «правильные» речи идеологов. Забыли.
Помним советские фильмы, советскую музыку, дружбу народов, бесплатные медицину и образование. Помним виниловые пластинки по 1 р. 45 коп., «Радио-няню», «Клуб знаменитых капитанов», книги Стругацких, Ефремова, Крапивина, Окуджавы — вообще книжный бум, пирожки по 5 коп. Помним «Науку и жизнь», кружки авиамоделистов и прочее.
Плохое забылось, потому что прошло. Хорошее помним, потому что осталась потребность в нём. За 20 лет так и не удалось создать ничего лучше, ничего более универсального и пригодного для постсоветского общества: ни либерализм, ни национализм, ни традиционализм в духе какого-нибудь евразийства так и не смогли всё это заменить.
Во время крымских событий по «Евроньюс» показали такой сюжет. Украинские военные, без оружия, со знамёнами, идут на место своей работы, на аэропорт Бельбек. Их встречают вооружённые россияне — человек 5. Стреляют под ноги. Им на встречу выходит украинец с красным знаменем (это, скорее всего, знамя части, сохранённое с советских времён) и идёт прямо на стволы, говоря: «Что, в советское знамя стрелять будешь?!» Россияне смущаются и опускают стволы вниз. Завязывается разговор.
Это не срежиссированная сценка. Это документ. Он свидетельствует, что Советский Союз ещё жив. Несмотря ни на что. Он жив как идея, как ориентир, как психологический фактор, наконец, как идеологическая потребность государства. Кто-то обрадуется этому, кто-то ужаснётся. И первому я задам такой вопрос: как сделать так, чтобы повторить только хорошее? А второму: что ты противопоставишь ему, кроме того, что уже забылось?
Итак, киевский Майдан, его гражданская революция, заблудился в дебрях националистической и либеральной риторики, как когда-то восстание на Болотной площади в Москве. Он обозначил для России крайне нежелательный вариант развития. Каким путём станет развиваться она, это зависит не только от её правительства, но и от того, насколько прилежно освоит уроки украинского кризиса российская оппозиция. Пока последняя вполне удовлетворялась своим маргинальным статусом и практически не боролась за влияние на широкие массы. Но Украина показала, что их участие является решающим фактором успеха протестного движения. В этом случае никакие государственные репрессии не способны его задавить.
Стать понятной самой себе и стать понятной рядовым гражданам — эти задачи для российской оппозиции, наконец, совпали и превратились в основное условие её выживания в новой политической ситуации.
Конец Путина и начало революции?
Александр Рыбин
На всём русском пространстве по-настоящему свободная политика возможна сегодня только в Новороссии. Свобода для нас скукожилась (или, наоборот, расширилась — в зависимости от того, какими историческими масштабами оперировать) до размеров воюющей Новороссии. Несмотря на попытку российского государства создать два бананово-угольных квазиуродца ДНР и ЛНР, ополченцы на передовой, те, с кем мне довелось пообщаться, воюют как минимум за Новороссию, как максимум за освобождение Украины от ультраправого режима Порошенко. То же самое с активистами местных организаций левого толка.
Прошлым летом, когда Луганская и Донецкая народные республики только появились, аббревиатуры ЛНР и ДНР звучали гордо. Символизировали народное восстание и его идеи. Тогда говорили и о Харьковской народной республике, и об Одесской. Они представлялись как мятежные сегменты, вырывающиеся из-под контроля Порошенко. И логика восстания требовала, чтобы они в итоге соединились в единое образование- в Новороссию. Исторические примеры это подтверждали.
