Марксизм: не рекомендовано для обучения - Кагарлицкий Борис Юльевич (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений .txt) 📗
ВОСТОЧНОЕВРОПЕЙСКИЙ «РЕВИЗИОНИЗМ»
Западный марксизм получил возможность после 1945 года развиваться свободно в интеллектуальном плане - за слишком смелые идеи не сажали в тюрьму, книги не запрещали. Но с другой стороны, он обречен был развиваться в академическом «гетто», оторванный от реальной политики, от массового движения, от социальной практики.
Между тем в Восточной Европе тоже происходили перемены. На фоне догматизации официальной коммунистической идеологии постоянно можно наблюдать то попытки возврата к истокам классического марксизма, то, наоборот, попытки создания новых критических концепций.
С легкой руки партийных работников и тех и других, несмотря на все различия между ними, окрестили «ревизионистами». Однако восточноевропейский «ревизионизм» имеет мало общего с подходом Эдуарда Бернштейна. По сути, он ему противоположен. Ведь Бернштейн пытался работать с теорией при помощи бухгалтерских методов. Восточноевропейские интеллектуалы 1950-х годов, напротив, стремились к философскому обобщению.
Термин «ревизионизм» был брошен в 1954 году в Польше. В политическом плане «ревизионизм» связывали с ориентацией на коммунистическую партию Югославии, которая, взяв власть в стране, не желала подчиняться советскому руководству. На первых порах лидер югославских коммунистов Иосип Броз Тито никакой идеологии, отличающейся от советской, не предлагал (лишь позднее его партия озаботилась поисками «особой югославской модели социализма»).
Хотя термин «ревизионизм» был для советских и восточноевропейских партийных функционеров ругательным, он вошел в жизнь благодаря определенному смягчению режима. При Сталине в подведомственных ему странах и партиях никаких «ревизионистов» быть не могло. Могли быть только предатели. С предателями товарищ Сталин никакой теоретической дискуссии вести не собирался, их расстреливали. Потому само понятие ревизионизма было вызвано из небытия, возвращено в политический и теоретический обиход, когда в Польше, после смерти Сталина и XX съезда КПСС, начались массовые выступления. Тогда началась и теоретическая дискуссия по этому поводу. Как будет изменена идеология, до какой степени, польские партийные лидеры еще не знали, а потому власть готова была дискутировать с теми, кто представлял радикальные, но все же потенциально совместимые с официальной теорией взгляды.
Власть осуждала этих людей, но, вместо того чтобы отправить их за решетку, с ними начали вести полемику. Их надо было как-то заклеймить, но так, чтобы не надо было сразу сажать и расстреливать. Их обозвали «ревизионистами», и, что интересно, это клеймо самих обозначенных устроило. В Восточной Европе слово «ревизионист» в скором времени стало самоназванием.
Когда польский философ Лешек Колаковский отрекся от своих марксистских взглядов уже в 1970-е годы, то один из западных левых историков написал гневное письмо, где осудил Колаковского за предательство «идеалов ревизионизма».
Надо сказать, что все основные идеи, обсуждавшиеся в конце 1950-х годов, продолжали обсуждаться в странах Советского блока вплоть до его крушения в 1989-1991 годах. Ту же идеологию мы можем видеть и у поздних советских авторов. Реформаторская публицистика образца 1988 года в СССР не сильно отличалась от польских текстов 1956 года. Другое дело, что уже к 1990 году в Советском Союзе подобные идеи выходят из моды: вместо социалистических реформ или возврата к ленинским принципам предлагается уже реставрация капитализма.
Итак, восточноевропейский «ревизионизм» представлял собой попытку вырваться из парадигм сталинского, советского марксизма-ленинизма и поднять вопросы, аналогичные темам «западного марксизма». При этом упор делался на две проблемы. С одной стороны, этих авторов волновал вопрос личных свобод и демократии. Они стремились в рамках марксистской теории заново обосновать потребность демократии, показать значение свободы с точки зрения марксистской традиции. Вторая тема, волновавшая их, - как реформировать общество советского типа, вышедшее из революции 1917 года и Второй мировой войны. Причем реформировать таким образом, чтобы сохранить его достижения.
В этом плане идеологи восточноевропейского «ревизионизма» были до известной степени утопистами. Они пытались конструировать некие идеальные модели, к которым нужно прийти. Иными словами, они были очень конструктивны. Утопизм всегда исключительно конструктивен. У него две стороны, одна - критика общества, которое есть, и вторая - это как раз та самая конструктивная позиция, проект нового устройства общества. В этом плане Маркс абсолютно неконструктивен, потому что он прежде всего занимает позицию критики. Автор «Капитала» слишком хорошо понимает, что будущее нельзя нарисовать заранее.
Колаковский
Дискуссии 1956 года в Польше связаны прежде всего с такими именами, как Лешек Колаковский и Адам Шафф. Их интеллектуальные судьбы оказались совершенно противоположны.
Личная биография Адама Шаффа гораздо больше соответствует моральным критериям личной ответственности, чем биография Колаковского, но его работы не отличаются той глубиной и остротой, какие были свойственны последнему.
Представления Шаффа о марксизме были сосредоточены на идее демократии. Для него интересен вопрос о демократии в партии, в рабочем движении, в новой экономике. Для Шаффа очевидно, что без демократической организации рабочее движение и процесс социалистических преобразований не придут к успеху. Революция, неспособная установить новую демократию, парализует себя. Это ключевая идея всего восточноевропейского «ревизионизма».
Колаковский, будучи одним из блестящих представителей этого направления в 1950-е годы, потом от него отмежевался. Признаюсь, меня всегда поражало в интеллектуальных биографиях восточноевропейских идеологов то, что они не просто с легкостью отказывались от того, что сами говорили, но и умудрялись полностью забыть собственные слова. С советскими идеологами и интеллектуалами случилась такая же коллективная амнезия, только несколько позже. Тут все по Фрейду: нежелательное вытесняется из памяти.
Создается впечатление, что их автор не просто стал думать по-другому, но абсолютно, полностью забыл свои собственные работы. Он сам повторяет те самые тезисы, абсурдность которых он подробно и убедительно доказывал. Конечно, люди меняют взгляды, в этом нет ничего необычного. Но интеллектуальное развитие предполагает формирование некоего отношения к прошлому. Если я занимал определенные позиции, то я должен подвергнуть эти позиции критике, подвергнуть себя самокритике, объяснить, почему я изменил свой подход и в чем был не прав тогда. На основе такой самокритики мы можем вырабатывать новые идеи, концепции. В среде восточноевропейских марксистов, превратившихся в либералов, поражает именно отсутствие самокритики, рефлексии. Никто из этих людей никогда не подверг критическому разбору собственные работы. Они их просто забыли, «вытеснили» из памяти по Фрейду.
Казалось бы, люди начали с чистого листа. Но ведь их интеллектуальная репутация была обеспечена как раз ранними, марксистскими работами! Если бы они с самого начала просто повторяли общие места либеральной теории (как они делали впоследствии), они, быть может, и заработали бы репутацию в качестве диссидентов. Но в качестве интеллектуалов - никогда.
Противоположностью Колаковскому оказался Адам Шафф. Это фигура по-своему трагическая. Представьте человека, который очень важное сказал в 1954 году и с тех пор год за годом продолжает повторять. В отличие от своих бывших товарищей он ничего не забыл, но ничего и не добавил.
Впрочем, в 1956 году, все это имело огромное воздействие на людей. «Ревизионисты» начали, параллельно с западными марксистами, открывать работы раннего Маркса, подняли тему отчуждения. Колаковский очень остро поставил тему этики в истории. Этики в политике, этики в истории.
