Газета "Своими Именами" №11 от 11.03.2014 - Газета " (книги серии онлайн txt) 📗
– Прижал он вас к стенке, – сочувственно заметил я.
– Действительно, прижал, – признался Коробков. – А что я мог ответить ему?.. Посоветовал еще раз внимательно прочитать Заявление ТАСС".
Оказывается, два стрелковых полка 49-й стрелковой дивизии в то утро уже размещались у границы, а ее артполки с Брестского полигона вернулись в дивизию! Два полка у границы, а один во второй линии, в резерве при штабе – это расположение приграничной дивизии, занявшей оборонительные позиции по плану прикрытия! Но это нас удивлять не должно – в то утро так должно было быть по всей границе.
Однако Коробков отправился туда не за тем, чтобы контролировать или повышать боеготовность подчиненной дивизии. Здесь у него вышел конфликт с командиром дивизии полковником Васильевым, еще более резкий, чем в Бресте. Из-за чего? Командир уже почти боеготовой дивизии, приведя неотразимые факты готовности немцев к нападению, "прижал этим к стенке" своего командующего. Но если Коробков отбивался от него доводами в духе хрущевской трактовки "Заявления ТАСС от 14 июня", то значит, он приехал в дивизию не для повышения ее боеготовности, а с прямо противоположными целями. То есть он почему-то не хотел, чтобы дивизия была в готовности. Сандалов это вполне ясно сказал. И это не были обычные призывы "не поддаваться на провокации" – такое само собой разумелось. Комдив знал об этом не хуже Коробкова, из-за этого он не мог командарма чуть ли не за грудки хватать и прижимать к стенке!
Но здесь мы уже забегаем вперед, а пока продолжим вместе с Сандаловым обзор событий того дня в 4-й армии.
"– А известно ли вам, что штаб двадцать восьмого стрелкового корпуса после штабного учения остался на своем командном пункте в Жабинке и в Брест переходить пока не будет?
– Я это знал и поэтому из Высокого возвращался в Кобрин через Жабинку, думая застать там на командном пункте командира корпуса. В штабе все были на месте, а командир корпуса уехал в Брест...".
Штаб 28-го стрелкового корпуса после учений утром 21-го остался на своем полевом командном пункте в Жабинке, и в место своей постоянной дислокации – Брест – возвращаться не собирался! И только командир корпуса уехал в Брест. Зачем? Учитывая действия Коробкова – скорее всего не для вывода частей на позиции, а вслед за командармом «успокаивать» своих подчиненных.
А тем временем член Военного совета армии ринулся в 75-ю стрелковую дивизию (тоже армейского подчинения):
"Вскоре к нам присоединился член Военного совета дивизионный комиссар Шлыков. Он в свою очередь поделился впечатлениями о поездке на левый фланг армии — в 75-ю стрелковую дивизию. Положение в этой дивизии было примерно такое же, как и в 49-й. Два стрелковых полка размещались недалеко от границы, а один — со штабом дивизии. Командование дивизии зафиксировало ряд новых фактов, свидетельствовавших о выдвижении немецких войск к границе" (Сандалов Л.М. Пережитое. — М.: Воениздат, 1961, с.80-88).
И там он тоже нашел, что, как и 49-я, 75-я сд так же находится в боевом положении по плану прикрытия – два полка у границы, а один – в резерве, со штабом дивизии. И здесь тоже был – по некоторым признакам, нелицеприятный – разговор с командованием дивизии, которое снова почему-то вынуждено было указывать высокому начальству фактами готовности немцев к нападению, напоминая об опасности, о которой оно знало не хуже командования дивизии.
Ну и отметим тот факт, что члены Военного совета армии отправились в войска утром, когда солнце уже начало пригревать, то есть часов в 7-8. Обратно же Сандалов возвратился к 4 часам дня.
Итак, после приказа из Москвы в ночь на 21 июня две дивизии 4-й армии из четырех к утру занимали свои боевые позиции, но уже утром армейское начальство почему-то стало отменять их готовность к бою. А теперь посмотрим, что в войсках приграничных округов произошло дальше.
После того как в ночь на 21 июня войска вновь были приведены в боевую готовность, музыка в ее честь в Западном и, отчасти, Киевском округах, играла недолго. К 16 часам дня, когда Сандалов вернулся в штаб армии, командиров частей и соединений уже не уговаривали, а заставляли отменить боеготовность своих войск.
В 18 часов авиаполки ЗапОВО, как им было приказано в шифровке №962/ш, о своей боевой готовности в Минск так и не доложили.
В 16 часов 21 июня командир 10-й авиадивизии полковник Белов прилетел в 123-й истребительный авиаполк, чтобы провести совещание с командирами полков (тема понятна – завтрашняя война). На аэродроме его уже ждал начальник штаба дивизии полковник Федульев с новостью:
"- Получена новая шифровка. Приказ о приведении частей в боевую готовность и запрещении отпусков - отменяется. Частям заниматься по плану боевой подготовкой.
- Как так? – удивился. – Ничего не пойму.
- Ну что ж, нет худа без добра. В воскресенье проведем спортивные соревнования. А то мы было отменили их. В 33-м истребительном полку все подготовлено.
- Нет, Семен Иванович! Давайте эту шифровку не будем доводить. Пусть все остается по-старому…". (Буг в огне. Изд-во «Беларусь», Минск, 1977, с.140.)
Причем летчиков заставили отменить не только приказ о боеготовности, но даже относительно безобидный приказ об отмене отпусков.
Можно понять Белова – насколько ему не хотелось отменять готовность своих частей ввиду очевидности предстоящего нападения немцев. Но доводить шифровку до частей ему все же пришлось. Из журнала боевых действий 10-й сад:
"21.6.41 15.00 Пом. нач. оперативного отделения дивизии капитан Островский по телефону «ВЧ» (Кобрин – Минск) получил устное указание от полковника Тараненко следующего содержания: «Шифртелеграмму о приведении частей в боевую готовность отменить. Частям продолжать летную тренировку и командирскую учебу с повышенной готовностью». Это устное приказание было подтверждено шифртелеграммой за подписью полковника Тараненко.
21.6.41 17.00. Устное приказание командующего ВВС ЗапОВО было доведено частям диизии и в 17.00 шифртелеграммой начальник штаба дивизии в штаб ВВС ЗапОВО донесено: "Части дивизии находятся в состоянии лагерной службы с повышенной готовностью, часть самолетов, которая не мешают производству плановым полетам, оставлены рассредоточенными. Меры маскировки в целях учебы не сняты». /Федульев/" (ЦАМО РФ, ф.20050, оп.1, д.1, л.2).
Обращает на себя внимание, что сначала в 15.00, как и в сухопутных войсках (о которых чуть позже), было получено устное распоряжение об отмене готовности, а вслед за ней якобы пришла и шифротелеграмма аналогичного содержания. Но если она вообще и приходила, то, скорее всего, значительно позже, поскольку и в 17.00 боеготовность частей дивизии отменяли со ссылкой на устное приказание командующего ВВС округа.
Однако это были еще цветочки. Чуть позже командующий авиацией Копец со своим начальником Павловым сделали вовсе плохо укладывающееся в голове.
В июне 41-го лейтенант С.Ф. Долгушин, ставший потом известным асом, служил в 122-м истребительном авиаполку 11-й смешанной авиадивизии. Полк базировался на полевом аэродроме Новый Двор километрах в 20 от границы. В 12-15 километрах по другую сторону от нее, на аэродроме Сувалки, базировалась немецкая истребительная авиагруппа. Пилоты нашего полка регулярно вели разведку немецкого аэродрома. Делалось это так: летчики взлетали парой и летели вдоль границы, стараясь не пересекать ее. Один следил за воздухом и ориентирами на земле, чтоб не залететь к немцам, а второй в бинокль рассматривал немецкий аэродром (в ясную погоду с высоты он хорошо был виден) и считал немецкие самолеты. Обычно в Сувалках было около 30 истребителей. Но в последние дни перед войной число самолетов там стало резко расти. Поэтому командир полка приказал летать на разведку дважды в день. И к 21 июня пилоты насчитали около двухсот немецких самолетов. Причем кроме истребителей Ме-109 и Ме-110 там появились бомбардировщики Ю-87, Ю-88 и Хе-111.
