Мировая холодная война - Уткин Анатолий Иванович (книги без регистрации .txt) 📗
Союз англосаксов
Обдумывая свою политику в послевоенный период, Черчилль в сентябре 1943 г. все более открыто начинает говорить о союзе англоязычных народов, о том, что Великобритания и Соединенные Штаты разделяют общую концепцию того, что «справедливо и достойно». Обе страны стремятся к «честной игре», разделяют «чувство беспристрастной справедливости и, прежде всего, любовь к личной свободе». Черчилль всячески превозносит «божий дар общего языка» — бесценное орудие для создания нового мира. Он говорит в эти дни даже об образовании общего гражданства между Соединенными Штатами и Великобританией. «Мне хотелось бы верить, что англичане и американцы будут свободно пересекать океан, не думая, что они иностранцы, приезжая друг к другу». Такой союз открыл бы безбрежные перспективы для «расширения того пространства, где говорят на нашем языке».
Черчилль предложил сохранить объединенный англо-американский комитет начальников штабов после войны «ну, скажем, еще на 10 лет». (Черчилль объяснял Эттли, Идену и Объединенному комитету начальников штабов, что это «его самая любимая идея»). Сохранение объединенного комитета штабов дало бы обеим странам «огромные преимущества». Предусматривался обмен офицерами в военных колледжах, система совместной подготовки войск, обмен новыми видами оружия, результатами новых исследований, «общее использование военных баз, фактическое взаимосплетение двух стран». В третий раз в своей жизни сталкиваясь с проблемой нарушения европейского баланса в ущерб Британии, Черчилль полагал, что делу может помочь лишь привлечение крупнейшей неевропейской страны.
В телефонном разговоре 10 сентября 1943 г. с Иденом, Черчилль сказал, что «наши отношения с русскими развивались бы лучше, если бы вначале мы сумели обеспечить тесные связи в американской стороной. Очень важно для нас не позволить русским пытаться каким-либо образом сыграть на противоречиях с Соединенными Штатами». Черчилль отмечал растущее влияние побед СССР на расстановку сил, возникающую в Италии, где западные союзники пока не владеют контролем над всей ситуацией. Но более всего Черчилль считал в этом смысле взрывоопасной зону Балкан. Здесь он предвидел возможность быстрых и резких перемен в Венгрии, Румынии и Болгарии, «которые открывают доступ к Дарданеллам и Босфору для русских».
Атмосфера секретности, которая окутала Белый дом, особенно касалась атомного проекта. Доклады ее руководителя В. Буша к Рузвельту шли в одном экземпляре и никогда не «оседали» в архивах Белого дома. Президент не рассказывал о «Манхеттене» даже государственному секретарю. Он лично заботился о том, чтобы работа в трех ключевых лабораториях — в Оак-Ридже, Хэнфорде и Лос-Аламосе была полностью изолирована от внешнего мира. И хотя в атомном проекте приняло участие огромное число лиц — более полутораста тысяч — на «официальную поверхность» в Вашингтоне эта тайна «не всплывала» никоим образом. Нужно отметить широкое распространение практики, в общем и целом не характерной прежде для общественной жизни США: тщательная цензура переписки, подслушивание телефонных звонков, запрет даже намекать домашним на характер производимой работы, повсеместное использование личной охраны, кодирование имен. Колоссальный по объему работ проект «Манхеттен» финансировался настолько хитроумным способом из разных статей военных ассигнований, что не вызвал подозрения у самых внимательных исследователей бюджета. Только в феврале 1944 года, когда дело было уже поставлено на поток, Стимсон, Маршалл и Буш обрисовали потенциальные возможности нового оружия лидерам конгресса — Рейберну, Маккормику и Мартину.
На конференции министров иностранных дел в Москве в октябре 1943 г. государственный секретарь Хэлл постарался оказать нажим на Москву по двум вопросам: экспорт коммунизма и подавление религии внутри России. По обоим пунктам Молотов преимущественно молчал, как бы давая понять, что Россия готова на значительные перемены. И она ценит дружбу своих западных союзников. Коммунистический Интернационал канул в прошлое, в России появился новый гимн, с амвонов церквей призывали к борьбе за отечество. Хэлл видел удовлетворявшие его признаки
Обобщая происходящее, посол Гарриман пришел к заключению, что в наиболее важной сфере — военной — русские показали себя склонными к сотрудничеству, но они настаивают на необходимости иметь дружественную Польшу и навсегда прервать традицию «санитарного кордона» на своих западных границах. Русские будут стремиться сформировать дружеские отношения с государствами, с которыми они граничат на западе. Но Гарриман предлагал не обольщаться; он оценивал отношение России к восточноевропейским странам как «жесткое».
Не щадя себя наша страна бросила все на дело национального выживания. В столице Урала Свердловске были собраны представители семидесяти семи научных институтов с целью создания Государственного научного плана. Специальные комитеты ученых были сделаны ответственными за различные участки общенародных военных усилий — производство танков, самолетов, артиллерии и так далее. Геологи отправились в самые девственные районы огромной страны, чтобы обеспечить индустрию ископаемыми, чтобы компенсировать потери в европейской части. Такие гении как самолетостроитель Туполев работали на Родину даже в местах не столь отдаленных. Жизнь была тяжела. Крайнее напряжение войны, мобилизация всех мужчин, перевод всех средств на военные нужды понизили и без того невысокий жизненный уровень. Еще 13 февраля 1942 года Верховный Совет СССР принял закон о мобилизации всего трудоспособного населения. Отпуска были отменены, была введена 66-часовая рабочая неделя.
Стала ощутимой союзническая поддержка. Как отмечают на Западе ( в данном случае англичанин А. Кларк), «русские предпочитали свое собственное оружие, которое было почти в каждом случае лучше того, которое им предлагали союзники». Исключение составляли транспортные самолеты «Дакота», бомбардировщики «Митчел», истребители «Мустанг». Но все же советская сторона более всего ценила поставку товаров — одежды, питания, радиоустановок, пакетов первой медицинской помощи. Но наибольшее впечатление и пользу производили грузовики «Студебеккер» и вседорожные джипы «Виллис».
Тегеранская конференция
После многочасового полета президент Рузвельт впервые в жизни попал в расположение Советской Армии. «Священная корова» совершила посадку на советском аэродроме в нескольких километрах от Тегерана, «в огромной равнине, с Тегераном и снежными пиками на севере… Огромная нищета кругом». Лишь одну ночь провел Рузвельт в американской легации. Сообщения о заговоре против «большой тройки» были переданы советскими представителями через посла Гарримана, и Сталин предложил Рузвельту, во избежание опасных разъездов по ночному Тегерану, остановиться на территории советского посольства.
Позднее Рузвельт объяснял Ф. Перкинс, что он остановился на территории советского посольства в Тегеране именно желая возбудить «их доверие», утвердить «их уверенность» в американском союзнике. Рузвельт говорил, что провел жизнь в постоянных попытках поладить с людьми. И до сих пор это ему удавалось. Сталин не может отличаться чем-то принципиально особенным. Даже если он не убедит его стать хорошим демократом, он сумеет выработать рабочие отношения. Сталин поселился в небольшом доме. Черчилль жил в английской легации по соседству. Сталин, умевший, когда он этого хотел, произвести впечатление, приложил в случае с Рузвельтом немалые усилия. Окружавшие президента вспоминают о невысоком человеке, широкие плечи которого забывали забыть о его росте. Сталин в общении с Рузвельтом был весь внимание, но его безусловный такт ничем не напоминал подобострастие Чан Кайши.
Встреча Рузвельта со Сталиным произошла довольно неожиданно для президента. Он был в спальне, когда Сталин направился к центральному зданию посольства. Президента выкатили в большую гостиную, а в двери медленно входил невысокого роста человек в наглухо застегнутом кителе. По воспоминаниям телохранителя Майкла Рейли «первая встреча с ним производила шокирующее впечатление. Хотя он был низкого роста, но производил впечатление крупного человека». Горчичного цвета военная форма блистала благодаря только что введенным в Советской Армии погонам. Позднее Рузвельт рассказывал сыну Эллиоту: «Он казался очень уверенным в себе».
