Настольная книга сталиниста - Жуков Юрий Николаевич (читать полностью бесплатно хорошие книги txt) 📗
По данным, полученным секретно-политическим отделом (СПО) НКВД, эти разговоры велись незадолго до 7 ноября 1934 г. И практически сразу же нашлись «доброхоты», уведомившие о них кремлевское начальство. Осведомленными оказались и Енукидзе, и Петер-сон, не придавшие им никакого значения. Не давшие «делу» ход. Енукидзе — потому, что не доверял доносам, полагая, что скорее всего тут оговор. Петерсон просто не обращал внимания на разговоры, тем более — уборщиц за чаепитием.
НКВД же не захотел пройти мимо того, что квалифицировалось Уголовным кодексом как государственное, контрреволюционное преступление — по статье 58–10, «пропаганда или агитация, содержащая призыв к свержению, подрыву или ослаблению советской власти», влекущее «лишение свободы на срок не ниже шести месяцев». 20 января начальники СПО — Г. А. Молчанов и оперативного отдела — К. В. Паукер лично провели первые допросы несчастных уборщиц. Именно они, хотя вполне могли доверить следствие кому-либо из начальников отделений, их заместителей. И именно тогда, когда у них и без того хватало дел. Более важных, действительно ответственных. Ведь предстояло подготовить два последних процесса, напрямую связанных с убийством Кирова: руководства ленинградского областного управления НКВД во главе с Ф. Д. Медведем; жены Л. B. Николаева, М. П. Драуле, её сестры О. П. Драуле и её мужа P. M. Кулинера. Необходимо было организовать процесс по откровенно надуманному делу А. Г. Шляпникова, С. П. Медведева и других бывших лидеров давно забытой «рабочей оппозиции». Кроме того, у СПО впереди была и весьма трудоемкая работа — установление сторонников Зиновьева, обреченных на высылку из Ленинграда, составление списка «социально чуждых» людей, которым отныне не разрешалось проживать в Северной столице.
Словом, забот было предостаточно, однако Молчанов и Паукер лично занялись явно третьестепенным делом — болтовней, пусть и «антисоветской», но все же каких-то уборщиц. Ведь тут не могло быть ничего, кроме проявления тех настроений, которые оказались характерными для определенной социальной среды, отражавших представления малограмотных, не имевших никакой профессии жителей деревни, напрямую затронутых коллективизацией. Не захотевших работать в колхозах, ушедших на заработки в Москву, где и столкнулись с новыми трудностями. С карточной системой, с острейшим жилищным кризисом. Столкнулись со всем этим и вместе с тем либо увидели сами, либо услышали от других о том, как живут власти предержащие. Ощутили контрасты, особенно разительные в Кремле.
Поначалу Молчанов и Паукер, а затем Молчанов, заместитель начальника СПО Г. С. Люшков, начальник 2-го отделения СПО М. А. Каган (пожалуй, ключевая фигура следствия по «кремлевскому делу») и его заместитель С. М. Сидоров вроде бы преследовали лишь одну цель. Стремились установить «источник клеветнических слухов». Однако одиннадцать дней допросов, которые проводили настоящие асы своего дела, привели к ничтожным, по существу, результатам. К выяснению только того, что за чаепитием речь шла о том, что Сталин «свою жену застрелил», «в нашей стране рабочие голодают». Да к расширению списка уборщиц, что, правда, можно было сделать и более простым способом. К выделению среди них основных «клеветников» — Авдеевой, Жалыбиной, Мишаковой, Орловой. И ещё — к появлению новой обвиняемой, телефонистки коммутатора Кремля М. Д. Кочетовой.
Если бы руководство СПО ограничилось лишь допросами уборщиц, то никакого «кремлевского дела» не возникло бы. Но оно все же появилось. С арестом 27 января Б. Н. Розенфельда, племянника Каменева, работавшего вне Кремля — инженером московской ТЭЦ, а четырьмя днями позже ещё и А. И. Синелобова, порученца коменданта Кремля. Их «взяли», хотя никаких видимых оснований для того не было. Ни одна из допрошенных уборщиц не назвала их фамилии. Не упомянули ни о Розенфельде, ни о Синелобове, которых они не знали.
Розенфельд и Синелобов, судя по доступным сегодня документам, были обречены, загодя предназначены в жертву. Ведь их аресты ничем формально не мотивировались. Ни чьими-либо показаниями, ни хотя бы доносами. И потому можно с большой долей уверенности утверждать, что НКВД действовал по некоему заранее подготовленному плану. Его сотрудники давно уже определили, кого необходимо арестовать для создания «дела», для быстрого выведения следствия на комендатуру Кремля и правительственную библиотеку. Словом, на «Кремль». И как заодно связать искомую «контрреволюционную организацию» с одним из бывших лидеров бывшей внутрипартийной оппозиции, с Каменевым.
Действительно, допросы Розенфельда позволили сразу же получить нужные показания. На его отца, Н. Б. Розенфельда, иллюстратора по договору издательства «Academia», которое возглавлял по совместительству брат последнего, Л. Б. Каменев. На мать, Н. А. Розенфельд (урожденную княжну Бебетову!), длительное время работавшую в правительственной библиотеке Кремля. Через последнюю — на её коллег, на тех, кто в конце концов и дал решающие показания — на Е. К. Муханову и Е. Ю. Раевскую (еще одну урожденную княжну Урусову).
Чистосердечный же рассказ Синелобова о том, с кем он дружил, чаще всего общался, о чем беседовал, послужил основанием для новых арестов. Помощника коменданта Кремля В. Г. Дорошина, начальника спецохраны и помощника Петерсона И. Е. Павлова, коменданта Большого Кремлевского дворца И. П. Лукьянова, начальника административно-хозяйственного управления комендатуры Кремля П. Ф. Полякова. И одновременно его сестры, К. И. Синелобовой, служившей в правительственной библиотеке.
Только теперь начальство СПО смогло говорить и о «кремлевском деле», и о трех составляющих его группах — уборщиц, библиотекарей, комсостава комендатуры. Да ещё и связать «дело», хоть пока и косвенно, с Каменевым. Правда, поначалу подследственных удалось уличить только в «антисоветских разговорах», в «распространении клеветнических слухов». Сами же «клевета», «слухи» подразумевали наказуемые по тем временам разговоры на запретные темы. О «неестественной» смерти Н. С. Аллилуевой — её Сталин «застрелил» (Авдеева), она была «отравлена или покончила жизнь самоубийством» (Синелобов), «покончила жизнь самоубийством» (Раевская). В первых числах февраля удалось установить и один из источников слухов. Дорошин признал: «Петерсон собрал группу товарищей и заявил, что Аллилуева умерла неестественной смертью».
Другой темой досужих разговоров, но только среди сотрудников правительственной библиотеки и комсостава комендатуры Кремля, стало убийство Кирова. Как было установлено признаниями допрашиваемых, бытовавшая в их среде версия резко отличалась от официальной. Раевская: «Убийство Кирова совершено на личной почве». Н. А. Розенфельд: «Киров убит на романической почве». Примечательно то, что обсуждение убийства Кирова приводило к иной теме. Мол, Сталин обвинил в том Зиновьева и Каменева из-за политического соперничества, что «Ленин ценил Зиновьева и Каменева как своих ближайших соратников» (Дорошин).
Третьей темой явилось обсуждение того, что следователи называли так называемым «завещанием» Ленина. Комментирование этой, широко распространенной в среде комсостава комендатуры Кремля, работы Ленина в «троцкистском духе», т. е. акцентировании критики Сталина. Кроме того, но лишь однажды, что вполне объяснимо разрывом всего в несколько дней между докладом В. М. Молотова на VII съезде Советов и арестами, прозвучала и четвертая, столь же крамольная, по мнению СПО, тема. О необходимости переработки, изменения Конституции. Павлов показал, что помощник коменданта Кремля по политической части Кононович в беседе с Дорошиным «заявил, что это решение является следствием нажима буржуазных государств на Советский Союз».
И всё же то, что следователям удалось установить за семнадцать дней допросов, никак не выходило за рамки «распространения клеветнических слухов», «клеветы на руководство ВКП(б)». Только поэтому в протоколах первоначальное обвинение большинства арестованных в «систематическом распространении провокационных слухов» настойчиво и вполне преднамеренно подменялось иным, более выгодным НКВД. «Контрреволюционными взглядами». Ну а такие «взгляды» тут же чисто софистически превращались в «контрреволюционные действия», а участники обсуждений ««завещания» Ленина в троцкистском духе» — в «троцкистскую группу».
