Содержательное единство 1994-2000 - Кургинян Сергей Ервандович (книги читать бесплатно без регистрации .txt) 📗
Отдых в шезлонге становится уже не элементом в системе "отдых или работа". Если по одну сторону от такой системы, опирающейся на завалинку или городскую скамеечку, находится рабочее кресло, в котором работа есть отдых (ситуация творчества), то по другую сторону от указанных укладообразующих сущностей находится шезлонг и отдых как работа (ситуация потребления). Таким образом, шезлонг есть отрицательный полюс в диалектике работы и отдыха. Он есть превращение отдыха в работу, потребления в смысл жизни.
Вся культура тысячелетий человеческой истории опирается на образ героя, совершающего экстремальные усилия. Шезлонг – это есть отрицание усилия и жертвы. Это равновесие, из которого нельзя выйти. Подобное равновесие иначе называется "расслабуха".
Эрих Фромм писал об альтернативе между "иметь" и "быть", характеризуя "иметь" как отрицательный полюс в рамках данной системы альтернатив. Но и в "иметь" все равно есть усилие. Иногда экстремальное. Как раз такая система экстремальных усилий, с вектором сие "иметь", составляет историю буржуазного общества. Отторжение в этой истории вызывает нацеленность на "иметь", а внимание привлекает экстремальность усилий сама по себе, причем такая экстремальность, которая на глубоком сущностном уровне иногда отрицает то "иметь", которое запустило, породило, двинуло в путь эту самую экстремальность.
Изъять экстремальность усилия из ткани буржуазного общества нельзя без ее, ткани, глубоких онкологических перерождений. Потому что в этом случае возникнет новая альтернатива – иметь, не существуя, или существовать, не имея. Существование "не имея" в пределе своем означает смерть. Обладание "не существуя" – это тоже смерть, но уже другая. Смерть длящаяся. Небытие в шезлонге. Уютная, румяная, пошлая – и очень живая смерть.
Подобно статуям на кораблях древности, именно эта смерть сидит сейчас на носу корабля, осуществляющего свой полосатый рейс. И указует курс капитану, и кормит тигров, и ласкает теплым солнцем пляжных профотдыхающих. И десантирует на пляж свою оргполосатую группу.
Пережевывая в тысячный раз жвачку бессмысленной дискуссии о патриотизме и западничестве, Леонид Радзиховский в своей полемической статье "Исповедь предателя" ("Независимая газета", 20.02.01.) неожиданно раскрыл нам всем, что такое шезлонг как подлинный фокус бытия нашего, для псевдоаналитического описания которого так безнадежно мелко используются все эти факторы, акторы, векторы и т.п. И сколько бы ни упражнялись в течение этого года публицисты разного уровня в своих разоблачениях, раскрытиях, обнаружениях, все равно Леонид Александрович вдруг взял и сказал самое главное.
Ибо исповедь его, им самим иронически (с заботливой оговоркой, что заголовок статьи принадлежит автору) именуемая "Исповедью предателя", – это действительно исповедь, но не та. Это исповедь, которая замыслена одним способом, а на деле – выбалтывающая другое. Тайну шезлонга. Тайну рафинированной пошлости. Подлинной героини сей современности. Богини "полосатого рейса".
Радзиховский фактически заявил:
"Моя идеология – удобство.
Моя мечта – жить удобно.
Страна, в которой я хочу жить, – это страна Удобия".
Буквально было сказано следующее: "В прошлом великая империя, сегодня. удобная, уютная Россия".
Тоже буквально: "Никаким государственным подходом тут даже не пахнет – так, маленькие подростковые прыщи". (Ничего себе маленькие – смертельные каменные фурункулы, в дикое неудобство которых, как в чрево карнавальной беременной смерти, заперта надрывная мечта о некоем удобстве.)
И вновь буквально: "Эта бесовщина покорила Россию исподтишка. Уж больно она удобна. Как удобен Интернет, 20 сортов сыра, поездки в Турцию на отдых и прочий идейный арсенал Запада. Оборонное сознание атаковали с самой уязвимой позиции – с точки зрения бытовых удобств. И это оборонное сознание треснуло. Оболочка осталась, содержание выдохлось".
Указанные тезисы являются глубокими настолько, насколько может быть глубокой только абсолютно плоская пошлость. И они действительно описывают не чьи-то там отдельные размышления, а суть всеобщей пошлости, составляющей стержень современной постсоветской квазиэпохи. Хочет Путин или нет, может или не может, ему все равно придется принимать вызов этой великой пошлости. Не примет он этот вызов, ясно видя перед собой, кто и почему бросает этот вызов, – он примет его иначе. В качестве пищи в чреве всеобъемлющей и всепрожорливой пошлости. И тогда тот, кто придет на смену Путину, столкнется с тем же вызовом и с той же альтернативой.
Потому что пошлость является системообразующим элементом в том, что можно назвать квазисоциальностью постсоветской России. Потому что действительно все было продано за некое удобство и расслабуху. Но на фундаменте подобных продаж нельзя строить никакую жизнь. Жизнь вообще сама себя строить не в состоянии. Герой Экзюпери, рассуждая о жизни, приходит к тому, что поклонение жизни как конечной инстанции – это тупик. Что жизнь и длиться-то может в качестве жизни сколь-нибудь человеческой (то есть истории) только потому, что, признавая ее чем-то высшим, люди одновременно признают: над ней есть нечто другое. В этом парадоксе – тайна сохранения жизни на планете Земля. Планете людей.
Назовите это так или иначе.
Музыкой (мандельштамовское "Но, видит Бог, есть музыка над нами").
Трагическим самоощущением (бетховенское "Вся жизнь – трагедия, ура!").
Героическим началом в истории.
Христианским самопожертвованием.
Культурообразующей функцией.
Как бы вы это ни назвали, это есть стержень бытия человечества. И изъятие этого стержня означает, что на месте человеческого сообщества вырастает стая пляжных шезлонгных тварей с их шезлонгными рассуждениями. И совершенно неважно – много у этой твари денег или мало, часто или не часто она ездит на Запад.
Мережковский говорил о грядущем хаме. Подобная тварь – хам текущий, состоявшийся, оформившийся, сформулировавший хамское кредо. Грань между любовью к жизни, волей к жизни и жизнепоклонством очень тонка. И чтобы не упрощать трагизм наличествующего, я должен зафиксировать, что каким-то очень непростым образом эта грань была перейдена в момент, когда солдаты, победившие во Второй мировой войне, возвратились с этой войны, чтобы жить. Слишком возлюбили жизнь посреди смерти. И перешли грань. Перешли ее в целом – как поколение. И передали этот перебор детям, а те внукам. И так мы, двигаясь по временной спирали, приходим в точку, где расположен этот самый Шезлонг.
Тупые мифы о тех или иных заговорах нужны, чтобы отвлечь все, что еще есть человеческого в так называемом человечестве, от вида этой шезлонгной твари, от понимания того, какой реальный конкретный ужас она с собою несет.
Прежде всего – ИДЕЯ УДОБСТВА НИКОГДА УДОБСТВА НЕ СОЗДАЕТ. Удобство появляется как побочный продукт чего-то другого. Чьих-то героических усилий, чьего-то самопожертвования, чьих-то труда и воли. Шезлонгной твари нужно не просто потреблять удобство. Ей одновременно нужно уничтожать источник этого удобства. И значит, интенсивно порождать бедствия.
Тварь оная не так глупа, чтобы не понимать этого. Значит, она осознает, что ее продукт – бедствие. И купить для себя немножко удобства (купите немножечко ОЛБИ) она может, только продав эту свою бедствие-созидательную способность. Единственную созидательную способность шезлонгной твари.
Понимая, что она продает эту способность хозяину, кем бы он ни был, и понимая, что результат продажи – это наращивание бедствия, тварь может сколько угодно говорить об удобной России. Мало того, что сам такой образ мерзок. Он еще и лжив – фундаментально и окончательно. Тварь продает способность создавать бедствие и создает бедствие. И понимает, что раз создает бедствие, то никакого "удобства вообще" не будет. А будет удобство для этой твари.
