1937 - Роговин Вадим Захарович (мир бесплатных книг .txt) 📗
На февральско-мартовском пленуме ЦК Ежов говорил, что в секретно-политическом отделе ОГПУ в 1931—1932 годах имелись агентурные материалы о существовании «троцкистского центра во главе со Смирновым», налаживании последним связи с Троцким и Седовым и создании блока «троцкистов и зиновьевцев, правых и леваков». На основе этих материалов Смирнов и его группа, состоявшая из 87 человек, были в 1933 году арестованы. Однако следствие по их делу «было проведено так, что эти агентурные материалы не были использованы» [177].
Основная часть участников блока была расстреляна в 1936—1937 годах. По-видимому, только двое из них — Сафаров и Константинов дожили до начала 40-х годов, когда они были уничтожены в ходе очередной акции по ликвидации всех бывших активных оппозиционеров, ещё остававшихся в лагерях.
В гарвардском архиве мною найден ряд новых документов, свидетельствующих, что Троцкий и Седов вступили в контакт с участниками формирующегося антисталинского блока. В 1936 году Седов писал Виктору Сержу относительно обнаружения НКВД зарубежных связей «троцкистов»: «Мне лично думается, что основа провокаций лежит в России, а не у нас. О русских товарищах, которых я видаю за границей, никто, кроме меня и Л. Д., никогда ничего не знает. Ряд известных мне провалов произошёл много месяцев спустя, без всякой зависимости с заграничными встречами… Для меня стоит вне сомнений, что обвинение в заграничной связи было выдвинуто на основании данных, собранных в Москве, а не на основании данных, полученных из-за границы» [178].
После появления первых сообщений о процессе 16-ти Седов отправил с нарочным письмо Троцкому. Опасением того, что оно может быть каким-то образом перехвачено, объясняются некоторые особенности этого письма (обращение к адресату на «вы» и т. д.). В нём Седов напоминал, что в конце 1932 года Колокольцев (конспиративная кличка И. Н. Смирнова.— В. Р.) делегировал Орлова (Гольцмана.— В. Р.), который привёз в Берлин письмо и экономическую статью, опубликованную в «Бюллетене». Тогда же «Орлов сообщил, что Колокольцев ждет ареста со дня на день, ибо около него был обнаружен провокатор». «Из сказанного им (Орловым — на процессе.— В. Р.) до сих пор,— добавлял Седов,— обо всём этом нет ничего. Он называет другой город и другое лицо, якобы виденное им (Копенгаген и Троцкого.— В. Р.)». Напомнив, что И. Н. Смирнов был арестован в конце 1932 года и приговорён к 10 годам изолятора «за связь с заграницей», Седов писал: «Поскольку он сам считает нужным не скрывать (на процессе.— В. Р.) ничего, больше того, рассказывать совершеннейшие небылицы, думается, что мне самому надо точно рассказать, как было на самом деле дело. Придерживаясь этого принципа вообще, поскольку этим никому нельзя навредить».
В том же письме Седов просил Троцкого ответить, «не делались ли какие-либо провокаторские попытки повидать Вас — во время Вашей поездки несколько лет тому назад, когда Вы читали лекции. Насколько мне известно, даже попыток таких не было» [179].
Троцкий и Седов считали процесс 16-ти скорее провокацией, сложной амальгамой (т. е. злонамеренным переплетением правды с лживыми версиями), чем простой фальсификацией.
Создание организаторами процесса амальгамы, состоявшей, условно говоря, из 90 процентов лжи и 10 процентов правды, побудило Троцкого и Седова отрицать некоторые известные им факты. Например, на процессе говорилось о том, что «инструкцию» Троцкого Смирнову передал старый большевик Ю. П. Гавен. Имя Гавена фигурировало в показаниях Смирнова, Мрачковского, Сафоновой и было несколько раз упомянуто в обвинительной речи Вышинского. Между тем Гавен не появился на процессе даже в качестве свидетеля, а его дело было «выделено в особое производство». В приговоре суда имя Гавена не называлось, а передатчиком «инструкции» Троцкого был объявлен Гольцман. Из всего этого Троцкий и Седов сделали вывод, что Гавена не удалось сломить и на следствии он отказался признать предъявленные ему обвинения. В письме Троцкому Седов подчёркивал, что «известный Вам также Сорокин (конспиративная кличка Гавена.— В. Р.) не включен в дело. Единственное объяснение этому, мне кажется, то, что он держался крепко, ни на какие гнусности не пошёл и поэтому оказался вне дела». Там же Седов писал о необходимости «обойти молчанием только те дела, кои могут повредить тем или иным людям» [180]. Исходя из этого принципа, Троцкий и Седов отрицали свои контакты с Гавеном, который выступал одним из посредников между Троцким и антисталинским блоком. Подобные факты убеждают в том, что Троцкий и Седов решили отрицать всё то, о чём не было доподлинно известно сталинским инквизиторам.
Это тотальное отрицание было продиктовано необходимостью защиты старых большевиков. «Признать существование „троцкистско-зиновьевского блока“, облыжно обвинённого на процессе в терроризме,— пишет П. Бруэ,— означало бы выдачу Троцким и Седовым своих друзей и союзников… Троцкий и Седов боролись за свою жизнь и честь, за жизнь и честь своих товарищей по оружию и не были склонны выдавать их» [181].
П. Бруэ считает, что наступило время для нового расследования, которое позволит определить, какие аспекты действительной борьбы старых большевиков против Сталина и сталинизма нашли отражение на процессах 1936—1938 годов, будучи амальгамированными с вымышленными обвинениями. Он подчёркивает, что данные об организации блока коммунистической оппозиции разрушают легенду об отсутствии всякого сопротивления сталинизму в большевистской среде. Создание этого блока отражало стремление лучших сил партии к объединению для вывода страны из острейшего хозяйственно-политического кризиса, к которому привела авантюристическая политика сталинской клики.
Как справедливо указывает Бруэ, версию об абсолютной произвольности сталинских репрессий разделяют те, кто отказывается признать перерождение политического режима, установленного Октябрьской революцией, и утверждает, что этот режим с самого начала ставил целью обеспечение абсолютной «монолитности» партии, исключающей всякую возможность критики, дискуссий и оппозиций. Фальсификаторы этого типа стремятся убедить общественное мнение в том, что вся советская история подчинялась строгой и фатальной предопределённости и что сталинизм явился закономерным продолжением ленинизма. «Фактически исходя из того, что научные подходы к истории неприменимы при изучении эволюции советского общества, они объясняют московские процессы не политическим кризисом сталинского режима, а сущностью того, что они называют „коммунизмом“» [182].
В действительности московские процессы были не беспричинным хладнокровным преступлением, а контрударом Сталина в острейшем политическом противоборстве.
X
Кандидаты в подсудимые будущих процессов
Едва ли не самой гнусной стороной политической истерии, развернувшейся в дни процесса, стали выступления бывших оппозиционеров с требованием кровавой расправы над своими недавними друзьями и единомышленниками.
Особенно постыдный характер носили статьи Пятакова и Радека. «После чистого, свежего воздуха, которым дышит наша прекрасная, цветущая социалистическая страна,— выспренне писал Пятаков,— вдруг потянуло отвратительным смрадом из этой политической мертвецкой. Люди, которые уже давно стали политическими трупами, разлагаясь и догнивая, отравляют воздух вокруг себя. Но именно в последней стадии доживания они стали не только мерзкими, но и социально-опасными… Не хватает слов, чтобы полностью выразить своё негодование и омерзение. Это люди, потерявшие последние черты человеческого облика. Их надо уничтожать, как падаль, заражающую чистый, бодрый воздух советской страны, падаль опасную, могущую причинить смерть нашим вождям и уже причинившую смерть одному из самых лучших людей нашей страны — такому чудесному товарищу и руководителю, как С. М. Киров» [183].
В сходных выражениях высказывал своё отношение к процессу Радек. «Из зала суда, в котором Военная коллегия Верховного суда СССР разбирает дело Зиновьева, Каменева, Мрачковского, Смирнова, дело отсутствующего Троцкого,— писал он,— несёт на весь мир трупным смрадом. Люди, поднявшие оружие против жизни любимых вождей пролетариата, должны уплатить головой за свою безмерную вину» [184].
