С крестом или с ножом - Галан Ярослав Александрович "Товарищ Яга" (книга жизни .txt) 📗

Правительство Кошута привлекло предателя к ответственности, и неизвестно, что было бы с Хамом в митре, если бы не победа Габсбургов, которые предоставили своему агенту Эстергомский дворец.

Как видим, кардинал Йожеф Миндсенти имел достойных предшественников. Но 1949 год не 1671 и не 1848. Габсбурги доживают свой век на чужих хлебах, и им не под силу спасти своего эстергомского служаку. Не спасли его и заокеанские опекуны. В стране народной демократии предательство отечества перестало быть прибыльным, почетным занятием, и никакая, даже кардинальская, мантия не защитит больше предателя от кары!

Приговор вынесен. Предатель в кардинальской мантии понес заслуженное наказание.

¹⁹⁴⁹

Плюю на папу!

13 июля 1949 года в моей жизни произошло знаменательное событие: папа Пий XII отлучил меня от церкви. Отлучил, как отлучают теленка от коровы. Без предупреждения.

От правды не уйдешь, конфликт между нами начался давным-давно, приблизительно сорок лет тому назад, когда нынешний Пий XII был молодым попиком Пачелли, а на святом престоле сидел Пий X. Каждое воскресенье учитель приводил нас парами в церковь монашеского ордена василиан, где читал проповедь с амвона наш преподаватель закона божьего. Василианин призывал любить надменного цесаря Франца-Иосифа I и ненавидеть «москалей», которых, дескать, надо дочиста вырезать. При этом он размахивал кулаками и извивался таким вьюном, что, казалось, вот-вот выскочит из петель… Мы со страхом пятились назад.

Впрочем, вместо того чтобы бить «москалей», пан отец предпочитал бить нас, школьников. Бил намоченными в соленом растворе розгами. Бил за «Отче наш», бил за «Верую…». У него был даже свой прейскурант: за одно пропущенное слово в пятидесятом псалме полагалось пять ударов, в «Богородице…» — десять и больше ударов, в зависимости от настроения «отца катехита». В особо важных случаях пан отец пользовался инквизиторскими мерами: после основательной порки он сажал малолетнего грешника в таз, наполненный холодной, как лед, водой.

Мне долгое время удавалось избегать карающей десницы василианина. Я выучил на зубок молитвы, а десять заповедей мог назвать даже во сне. Но, несмотря на это, пришел и мой черед.

Как-то пан отец спросил меня:

— Почему мы зовем святого отца Пием?

Простодушный ответ гласил:

— Потому что святой отец любит выпить!

Я и опомниться не успел, как мой живот оказался на монашеском колене и священная розга запечатлела на моем теле десять заповедей.

Господь не наделил меня смирением, и, наверное, поэтому, вернувшись домой, я уже с порога сказал матери:

— Плюю на папу!

Никто, кроме матери, этого не слыхал, но, видимо, всевидящий бог донес своему римскому наместнику, так как с тех пор греко-католическая церковь начала против меня холодную войну.

И не только против меня. Впоследствии я убедился, что таких грешников было не мало. К ним прежде всего принадлежали гимназисты, которые принимали участие в чествовании Ивана Франко. Для них учитель закона божьего придумал особое наказание: в жесточайшую жару он усаживал их на солнцепеке. На протесты отвечал:

— Ага! На концерте в честь Франко вы декламировали: «Мы стремимся к солнцу!» — вот вам и солнце. Погрейтесь!..

Тогда мы хором заявляли, что оставляем унию и принимаем православие. Учитель закона божьего бледнел, хватался за сердце и ложился на пол в позе униатского мученика Иосафата Кунцевича. Из-за отсутствия поблизости реки ученики выносили ревнителя католической веры в коридор, и таким образом класс возвращался к нормальной жизни.

Столь непринужденное обращение со служителем католической церкви не могло нравиться папе римскому. Но пока что Ватикан молчал; у пастыря пастырей были дела поважнее. Однажды утром епископ из Перемышля Коциловский получил из Рима письмо.

Каково было содержание письма, никто в городе не знал, но на следующий день епископ собрал богословов и рассказал им сенсационную историю: во сне явился ему господь Саваоф с секирой в руках.

«Сия секира, — заявил его преосвященство, — есть намек недвусмысленный, дети мои во папе, что бог хочет вашего блаженства. Итак, отныне и не мечтайте о женитьбе. Зато ласка божия отдохнет на вас, как она отдохнула на польском, римско-католическом духовенстве. А если нечистый введет вас во искушение, то вспомните о чудотворной секире. Один ее вид исцелит ваши души. Аминь».

Результат этого выступления преосвященства был тот, что значительная часть богословов оставила семинарию, а на прощание послала своему владыке новенькую секиру с надписью: «Врачу, исцелися сам!»

После этого епископ целый год не покидал своего дворца.

По-настоящему мой конфликт со святым престолом обострился, когда я, в минуту хорошего настроения, назвал митрополита Шептицкого (в одном журнале) мутителем святой водички. Этот удар был для князя греко-католической церкви громом с ясного неба: его как раз тогда поглотило дело подготовки антисоветского крестового похода. Моя нетактичность вызвала понятное возмущение: поповны отвернулись от меня, а их отцы нарушили мою прямую евязь с небесами, запретив пускать меня в церковь. Шептицкий после этого впал в черную меланхолию, и только приход Гитлера к власти поставил его снова на ноги.

Несколько лет спустя умер монсиньор Ратти, то есть Пий XI, и его место занял новый мой противник — Пий XII. Все знзки на небе и на земле показывали, что в лице этого Пия я буду иметь еще более замятого врага, нежели два предыдущие с Бенедиктом XV включительно. Ибо он был одним из крестных отцов «третьего райха» и толкал Гитлера на войну с СССР, по его требованию Пилсудский шел огнем и мечом против моих неуниатских земляков Холмщины и Волыни.

Друзья говорили мне, что дни мои сочтены и что я должен ожидать теперь контрудара. Как и всегда в таких случаях, друзья несколько переборщили. «Мокрая работа» была в это время в Ватикане только еще запланирована. Шептицкий не имел еще тогда почетной охраны в виде гитлеровских солдат, а его прелаты еще не франтили в эсэсовских мундирах. Пока еще я мог ожидать с их стороны только сухой работы. Им нужен был повод, и они нашли его.

Как-то в сочельник я зашел к Александру Гаврилюку. Вокруг нас колядовали люди. Воспоминания детства забурлили в душе, и, растроганные, мы решили выпить по рюмочке. Традиционной рыбки не было, но ее с успехом заменило сало. Выпили по одной, и тогда Гаврилюку вздумалось пригласить к столу домохозяина, который жил за стеной. Домохозяин принял приглашение, но, увидев на столе сало, он по-тараканьи зашевелил усами и попятился к двери. Только теперь Гаврилюк сообразил, что богобоязненный усач был членом ультра-католического «Братства наисладчайшего сердца Иисуса».

Несколько дней спустя известие о совершенном преступлении дошло до консистории, а немного погодя — и до конгрегации священной канцелярии в Риме. По данному знаку львовская дефензива начала следствие. Возмущение шпиков нашим святотатством не знало границ. Гаврилюк выехал, и повестку успели вручить только мне.

Седоголовый агент сидел передо мной и укоризненно покачивал головой:

— Ваше тело, — говорил он, — сгниет в тюрьме, но чем же является тленная плоть в сравнении с бессмертной душой, которую вы так безжалостно губите?.. Седоголовый шпик от сожаления высморкался и махнул безнадежно рукой. — Идите, грешник, допивайте в тюрьме, а я буду за вас молиться.

Прошли годы, святой престол поменял Гитлера на Трумэна, но от этого мои взаимоотношения с ним не улучшились нисколько. Наоборот, моя святотатственная рука еще раз поднялась на пастыря пастырей… Чаша его горечи переполнилась до краев, и пастырю не хотелось ничего иного, как отлучить меня от своей церкви.

Единственное’ мое утешение в том, что я не одинок: вместе со мной папа отлучил по меньшей мере 300 миллионов человек, и это дает мне возможность вместе со всеми ними в полный голос заявить: