Никита Хрущев. Реформатор - Хрущев Сергей (книги онлайн полные версии бесплатно TXT) 📗
В Баку нас поселили в одном особняке с Подгорным, но Игнатов с ним почти не общался. Поздороваются только и разойдутся в разные стороны. Подгорный готовился к выступлению, а Игнатову делать было нечего, и, чтобы убить время, он целыми днями гулял вокруг особняка. Ему нужен был слушатель, и я неизменно его сопровождал. На какую бы тему ни начинался разговор, постепенно он стягивался к Подгорному. Казалось, о другом Игнатов не может думать. Чего-то он опасался, часто повторял в раздумье:
– Опасный это человек. Ох, опасный… А что о нем ребята его говорят, охрана? Я тогда, помню, уклонился от прямого ответа:
– Мы, Николай Григорьевич, об этом не разговариваем. Между собой такие темы не затрагиваем.
– Ладно. Может, оно и правильно. Но человек он опасный. Очень опасный. Разговор на том и прекратился.
В Баку Николай Григорьевич держался особняком – видно, чувствовал себя обиженным. Он только встретился с Заробяном, просидели часа два, но о чем говорили, я не знаю.
Галюков замолчал, видимо, собираясь с мыслями:
– Еще вспоминаются разрозненные эпизоды. Не могу сказать конкретнее, но Игнатов часто упоминал о недовольстве военных. «И им Хрущ, – говорит, – надоел со своими сокращениями – поперек горла. Они только и ждут, чтоб его…»
Игнатов тогда не договорил, а только со смаком подковырнул большим пальцем.
Анастас Иванович заинтересовался:
– А как вы думаете, кого он имел в виду? Галюков замялся.
– Не знаю. Он фамилий не называл. Вот с маршалом Коневым они часто встречались. Вместе были в Чехословакии на похоронах Антонина Запотоцкого и там сблизились. После ухода Конева в отставку отношения у них остались теплыми. Они перезванивались, поздравляли друг друга с праздниками, но настоящей близости, дружбы не было. Других я не знаю… Был еще такой эпизод. Перед поездкой в Болгарию Брежнев позвонил Игнатову – по какому вопросу, я уже запамятовал, но одна фраза засела у меня в голове. Уже прощаясь, Игнатов предупредил: «Лёня, имей в виду, я был там в 1960 году, мы с Живковым долго говорили наедине. Настроен он критически, даже сказал мне: “Странно ведет себя ваш…” – но продолжать не стал».
Еще один факт.
Когда в сентябре 1964 года приезжал к нам Президент Индии Радхакришнан, Николаю Григорьевичу позвонил Высотин из Отдела международных связей Президиума Верховного Совета СССР и предупредил, что во время поездки по стране он будет сопровождать высокого гостя. Игнатов любил такие поездки, они были для него добрым знаком – о нем помнят, без него обойтись не могут. Однако на сей раз вышла осечка – следом за Высотиным, вечером, домой Игнатову позвонил Георгадзе. Извинившись, он сказал, что говорит по поручению Микояна:
– Мы планировали вас в поездку с Радхакришнаном. Сегодня обсуждался маршрут, и Анастас Иванович предложил посетить Армению. Если вы не возражаете, то Анастас Иванович хотел бы сам поехать туда с гостями из Индии. Скоро приезжает с визитом афганский король – вот с ним вы и поедете.
Игнатов возражать не стал, но очень расстроился.
На следующий день утром я зашел к нему. Все сидели за столом, завтракали. Тут же, на столе, лежала кипа утренних газет, видно, их только что просматривали. Сын Игнатова Лев, продолжая прерванный моим приходом разговор, недовольно заметил:
– А в газетах-то не написано, что Микоян сопровождает делегацию… Просто не хотели, чтоб ты поехал. Понимаешь, это вопрос политики.
Игнатов насупился над тарелкой и кивнул головой:
– Да, все непросто. Они хотят меня в тени держать.
Галюков заерзал на стуле и вопросительно посмотрел на Анастаса Ивановича:
– Вы просили рассказывать обо всем, даже о мелочах. Может, это и мелочь, но, мне кажется, она хорошо характеризует общее настроение Игнатова.
Микоян кивнул:
– Рассказывайте все. Василий Иванович продолжал:
– Или вот такой факт. Игнатов ежедневно пересчитывает, сколько раз в газетах упоминается Хрущев. Если есть фотография, то пристально ее рассматривает. Поглядит-поглядит, да и хмыкнет удовлетворенно: «Что ни говорите, а физиономия его с каждым днем выглядит все хуже и хуже». В последнее время Игнатов выглядел очень нервным, часто срывался на крик, особенно его беспокоило, почему Никита Сергеевич не уезжает в отпуск. Даже выругался недавно: «И что он, черт, отдыхать не едет?» Мне кажется, этот повышенный интерес к отпуску Хрущева как-то связан со всем происходящим, – добавил Галюков.
– Вы излагайте факты, а выводы мы сделаем сами, – повторил Анастас Иванович.
– Надо сказать, – снова продолжил Галюков, – что Игнатов нелестно отзывается и о других членах Президиума ЦК. Вот, например, Полянского он иначе как «прощелыгой» не называет. Воронов для него – человек ограниченный. Косыгину дал кличку «Керенский», часто повторяет, что дела тот не знает, за что ни возьмется – все провалит. Подобным образом он отзывается и о многих других.
Заметив, что Анастас Иванович не проявляет интереса, Галюков переменил тему:
– В последние дни отношение ко мне Игнатова переменилось. Я думаю, что факт моего разговора с Сергеем Никитичем стал ему известен. Очевидно, за нами следили и предупредили Игнатова. Николай Григорьевич стал очень настороженным, никаких откровенных разговоров со мной не ведет и вообще старается держать меня подальше. Конкретные факты привести трудно, но я чувствую, что он мне больше не доверяет.
На днях Николай Григорьевич, собираясь на торжественное заседание по случаю столетия Первого Интернационала, [18] позвонил мне. Это было в четыре часа. Меня на месте не было. Вернулся я домой в семь вечера и, узнав, что Игнатов меня искал, сразу позвонил ему на работу. Он взял трубку. С преувеличенным вниманием Игнатов стал меня расспрашивать, как идут дела, что нового.
Я ответил, что все нормально.
– Я только что приехал с торжественного заседания. Там выступал Никита Сергеевич, говорил он просто замечательно, – заливался Игнатов.
Эти слова резанули мой слух. Такого я давно не слыхал. Последнее время он вообще иначе как «Хрущ» его не называл, а тут – «Никита Сергеевич… говорил замечательно…». Очень мне такой оборот не понравился. 30 сентября я позвонил Игнатову опять. На душе было неспокойно. Николай Григорьевич сам взял трубку.
– Что тебе нужно? – спрашивает.
– Да вот увидел в окнах свет и решил проверить, может, чужие в квартире. Разрешите зайти снять показания со счетчика.
– Ладно, ладно. Завтра сделаешь… – Игнатов, не закончив фразы, повесил трубку.
Он явно хотел от меня отделаться.
– Ну… вот, собственно, и все. – Галюков вытащил платок и отер вспотевший лоб.
Я отложил ручку и стал разминать затекшие пальцы. Передо мной лежала груда листков, испещренных сокращениями, недописанными словами – я очень торопился, стараясь ничего не упустить.
В кабинете повисла настороженная тишина.
Микоян сидел, задумавшись, не обращая на нас никакого внимания. Мысли его были где-то далеко. Наконец он повернул к нам голову, выражение лица было решительным, глаза блестели.
– Благодарю вас за сообщение, товарищ… Анастас Иванович запнулся и взглянул на меня.
– Галюков, Василий Иванович Галюков, – торопливо вполголоса подсказал я.
– …Галюков, – закончил Микоян. – Все, что вы сказали, очень важно. Вы проявили себя настоящим коммунистом. Я надеюсь, вы учитываете, что делаете это сообщение мне официально и тем самым берете на себя большую ответственность.
– Я понимаю всю меру ответственности. Перед тем как обратиться с моим сообщением, я долго думал, перепроверял себя и целиком убежден в истинности своих слов. Как коммунист и чекист я не мог поступить иначе, – твердо ответил Галюков.
– Ну что ж, это хорошо. Я не сомневаюсь, что эти сведения вы нам сообщили с добрыми намерениями, и благодарю вас. Хочу только сказать, что мы знаем и Николая Викторовича Подгорного, и Леонида Ильича Брежнева, и Александра Николаевича Шелепина, и других товарищей как честных коммунистов, много лет беззаветно отдающих все свои силы на благо нашего народа, на благо Коммунистической партии, и продолжаем к ним относиться как к своим соратникам по общей борьбе!
