О Китае - Киссинджер Генри (чтение книг .txt) 📗
В 1949 году Китай стоял перед пугающей перспективой противостояния всему миру. Недоразвитая страна не имела военных возможностей навязать свои предпочтения миру, намного превосходящему ее по ресурсам и, что важнее всего, в техническом отношении. Когда на мировой арене появилась КНР, Соединенные Штаты были ядерной сверхдержавой номер один (Советский Союз тогда только провел первое испытание ядерного оружия). США поддерживали Чан Кайши во время гражданской войны, помогали перевозке гоминьдановских войск в северный Китай после капитуляции Японии во Второй мировой войне, чтобы они оказались там раньше коммунистических армий. Победа Мао Цзэдуна вызвала в Вашингтоне разочарование и дебаты по поводу того, кто «потерял» Китай. Это подразумевало, по крайней мере как думали в Пекине, неизбежную попытку американцев изменить результаты – убеждение, получившее поддержку, когда в 1950 году после вторжения Северной Кореи в Южную президент Трумэн направил Седьмой флот в Тайваньский пролив, стремясь предупредить попытку нового правительства на материке захватить Тайвань.
Советский Союз был идеологическим союзником, и Китай вначале нуждался в нем как в стратегическом партнере для противовеса Соединенным Штатам. Но китайские руководители не забыли о ряде «неравноправных договоров», навязанных за столетие с целью приобретения Россией приморских районов на Дальнем Востоке и зоны особого влияния в Маньчжурии и Синьцзяне, хотя нельзя сказать, что Советский Союз продолжал настаивать на действительности концессий в северо-восточном Китае, которые он получил от Чан Кайши на основании соглашений, заключенных во время войны, в 1945 году. Сталин считал само собой разумеющимся советское влияние в коммунистическом мире, взгляд, несовместимый в длительной перспективе с ярым национализмом Мао и претензией на идеологическую значимость.
Китай также был вовлечен в пограничный спор с Индией в Гималаях в отношении территории, известной как Аксайчин на западе и так называемой линией Мак-Магона на востоке китайско-индийской границы. Спорный район был не таким уж и маленьким: в общей сложности площадь оспариваемых территорий составляла примерно 125 тысяч квадратных километров, что приблизительно равнялось размерам штата Пенсильвания или, как Мао позже заметил одному из своих командующих, китайской провинции Фуцзянь [149].
Мао разделил эти две проблемы на две категории. Внутри страны он пропагандировал перманентную революцию и был способен ее осуществить, поскольку он постепенно сосредоточил всю власть в своих руках. За ее пределами мировая революция сделалась лозунгом, возможно, задачей на длительную перспективу, но китайские руководители обладали достаточным здравомыслием, чтобы понимать: у них не хватает иных средств для вызова превалирующему международному порядку, кроме идеологических. Внутри Китая Мао признавал совсем немного объективных причин для ограничения своих философских воззрений, исключение составляли присущие только китайскому народу подходы, с которыми он боролся, чтобы их преодолеть. В царстве внешней политики он действовал значительно более осторожно.
Когда коммунистическая партия взяла власть в свои руки в 1949 году, огромные части территории оказались оторваны от исторической китайской империи, в частности Тибет, часть Синьцзяна, часть Монголии и пограничные районы Бирмы. Советский Союз сохранял сферу влияния на северо-востоке, включая оккупационные войска и флот в стратегически расположенном районе Люйшуньского залива. Мао, как и несколько сотен основателей династий до него, претендовал на границы Китая в максимальных пределах, установленных империей за всю историю ее существования. В отношении территорий, которые Мао рассматривал как часть Китая на протяжении его истории – Тайваня, Тибета, Синьцзяна, Монголии, пограничных районов Гималайских гор или на севере, – он применял юридические принципы внутренней политики: и здесь он был непримирим; он стремился установить китайское правление и в целом преуспел в этом деле. Сразу после окончания гражданской войны Мао занялся возвращением таких отторгнутых районов, как Синьцзян, Внутренняя Монголия и в конечном счете Тибет. В данном контексте проблему Тайваня можно отнести не столько к проблеме проверки на прочность коммунистической идеологии, сколько к категории требования уважать китайскую историю. Даже когда он воздерживался от применения военных методов, Мао всегда выдвигал претензии на территории, уступленные по «неравноправным договорам» в XIX веке – например, притязания на территории, утерянные на российском Дальнем Востоке в ходе урегулирования в 1860 и 1895 годах.
Отдавая дань уважения остальному миру, Мао выдвигал особый стиль, заменявший идеологическую воинственность и психологическое восприятие физической силы. Он состоял из смеси китаецентристских воззрений на мир, примеси мировой революции и дипломатии, использующей китайскую традицию манипулирования варварами, при этом большое внимание уделялось тщательному планированию и психологическому подавлению другой стороны.
Мао избегал того, что западные дипломаты называли здравым смыслом, то есть, чтобы восстановиться от десятилетий потрясений, Китаю следует примириться с крупными державами. Он не хотел подавать ни малейшего признака слабости, выбирал демонстративное неповиновение и не шел на примирение, избегая контактов с западными странами после образования Китайской Народной Республики.
Чжоу Эньлай, первый министр иностранных дел КНР, обобщил такой подход замкнутости в ряде своих высказываний. Новый Китай не может просто влиться в существующие дипломатические отношения. Он создаст «отдельную кухню». Отношения с новым режимом будут обсуждаться на переговорах в каждом конкретном случае. Новый Китай «уберет чисто дом перед тем, как пригласить гостей» – другими словами, освободится от длительного колониального влияния, перед тем как установить дипломатические отношения с западными «империалистическими» странами. Он использует свое влияние для «объединения народов мира» – другими словами, для поддержания революции в развивающемся мире [150].
Сторонники традиционализма в дипломатии отвергли бы такой способ бросать вызов с позиций стороннего наблюдателя как практически неосуществимый. Но Мао верил в объективное влияние идеологических и превыше всего психологических факторов. Он предложил установить психологический паритет со сверхдержавами путем расчетливого пренебрежения к их военным возможностям.
Одной из классических историй китайской традиции в стратегическом плане была «Стратагема пустого города» Чжугэ Ляна из романа «Троецарствие». В нем командующий видит приближающуюся армию, намного превосходящую его собственную. Поскольку сопротивление неизбежно приведет к уничтожению, а капитуляция лишит контроля над будущим развитием, командующий прибегает к военной уловке. Он открывает ворота своего города, садится в позу отдыхающего за игрой на лютне, а за его спиной идет обычная жизнь без каких-либо признаков паники или озабоченности как бы пустого – без армии и солдат – города. Генерал вторгшейся армии расценивает хладнокровие командующего как признак наличия скрытых резервов, останавливает свое наступление и отходит.
В показном безразличии Мао к угрозам ядерной войны, несомненно, прослеживается та же давняя традиция. С самого своего основания Китайской Народной Республике приходилось маневрировать в рамках взаимоотношений в «треугольнике» с двумя сверхдержавами, каждая из которых сама по себе могла представлять огромную угрозу, а вместе они были в состоянии раздавить Китай. Мао относился к сложившейся ситуации так, словно ее не существовало. Он утверждал, что защищен от ядерных угроз; действительно, он выработал такую общественную позицию для себя как руководителя, способного отдать в жертву сотни миллионов и даже приветствующего этот шаг как залог более скорой победы коммунистической идеологии. Трудно однозначно утверждать, верил ли сам Мао в собственные заявления по вопросам ядерной войны. Но он явно преуспел в том, чтобы убедить большинство в мире в том, что он именно это и имел в виду, – вряд ли кто-то захотел бы проверить его заявления на достоверность. (Конечно, в случае с Китаем город не был полностью «пустым». Китай в итоге сам стал обладать ядерным оружием, хотя и намного меньшим по количеству по сравнению с арсеналами Советского Союза или Соединенных Штатов.)
