Алекс и другие - Жуков Юрий Александрович (читать книги онлайн бесплатно полные версии .txt) 📗
Вилли и Момо везут Алекса на своей патрульной машине куда-то за город. Он робко спрашивает их, почему они стали полицейскими. Ответ гласит: «Мы можем делать то же самое, что делали раньше, но теперь уже на законном основании». Вот так, «на законном основании», бандиты в полицейской форме избивают своего бывшего вожака до полусмерти, бросают в лесу и уезжают.
Напрягая последние силы, Алекс подползает к ка-кой-то загородной вилле и стучится в дверь. Ее открывает мускулистый телохранитель хозяина виллы. А хозяин ее — тот самый писатель Александер, над которым когда-то надругались Алекс и его «други». Его жена, которую они тогда коллективно изнасиловали, уже мертва, а у него самого с тех пор парализованы ноги. Теперь он узнал обидчика, и у него сразу же созрел план страшной мести.
Писатель уже знает из газет, что доктор Бродский и его сотрудники превратили Алекса в «заводной апельсин», а попутно привили ему органическое неприятие музыки, которую он так любил. И вот, приголубив Алекса и устроив его на верхнем этаже, в комнате, где установлены мощные радиоусилители, писатель ставит на стереопроигрыватель запись Девятой симфонии Бетховена и вместе с приглашенными друзьями ждет результата, который он предвидит: в комнате, где находится Алекс, двери наглухо заперты, а окно распахнуто настежь.
Алекса, едва он слышит первые аккорды любимой им некогда симфонии, охватывает мучительная боль. Его выворачивает наизнанку страшный приступ тошноты. Он мечется из угла в угол, барабанит кулаками в дверь, умоляет хозяина дома прекратить эту пытку. Но тот лишь весело хохочет и усиливает звук. И тогда Алекс, как и предвидел писатель, выбрасывается в окно: лучше смерть, чем эта пытка!
Писатель и его друзья довольно потирают руки. Дело в том, что они принадлежат к оппозиции, и смерть Алекса будет удобным поводом для того, чтобы провести острую политическую кампанию против правительства, которое, применяя «метод Людовико», оболванивает людей, превращая их в роботов. Писатель всегда был против ограничения «свободы личности». Его памфлет «Заводной апельсин», рукопись которого топтал Алекс, когда он со своими «другами» два с лишним года тому назад громил эту виллу, имел огромный успех, и теперь можно будет сказать, сколь своевременно он был написан. Ведь в нем говорилось: «Стремление навязать человеческому существу законы и условия, подходящие лишь для бездушного механизма, — вот то, против чего я поднимаю свое перо, словно меч».
Алекс по счастливой случайности остался жив, и мы видим его уже в госпитале, где за ним бережно ухаживают. Сам министр внутренних дел следит за этим, — оппозиция и впрямь расшумелась, и надвигается угроза правительственного кризиса. По правде сказать, министр и сам не рад всей этой истории с принудительным превращением преступника в «заводной апельсин». Теперь газеты обвиняют его в бесчеловечности. Лучше бы этот проклятый Алекс вернулся в свое изначальное состояние, тогда было бы легче обуздать оппозицию…
На радость министру, сотрясение, вызванное у Алекса падением на землю, парализует воздействие «метода Людовико». «Заводной апельсин» мало-помалу становится прежним Алексом. В глазах у него опять загораются плотоядные огоньки. Он вновь обретает тягу к насилию, и медицинским сестрам нет от него проходу. Приступы тошноты становятся все реже.
И вот сатирический апофеоз фильма: в палату госпиталя, где лежит Алекс, входит с распростертыми объятиями министр внутренних дел. За ним врывается толпа фоторепортеров. Министр рад, что все теперь обойдется благополучно и маневры оппозиции потерпят провал. Он фотографируется в обнимку с Алексом, прощая ему все прошлые и будущие прегрешения, и дарит ему стереопроигрыватель. Снова звучит любимая Алексом Девятая симфония, и у него нет больше приступов тошноты. Он с удовольствием потягивается, предвкушая новые похождения, и весело произносит: «А все-таки я был правильным убийцей!»
Все. На этой реплике фильм заканчивается. Его авторы не считают нужным возразить Алексу. Таким образом, молчаливо подтверждается, что в мире насилия невозможно прожить, не будучи насильником.
Фильм и публика
Читатель помнит, что и Барджес и Кубрик, заявляя, что они защищают полную свободу человеческой личности, выступают против каких-либо ограничений «свободы выбора между добром и злом». Но неужели они в самом деле не видят, что такая абстрактная постановка вопроса, полностью оторванная от социального контекста, может привести лишь к поощрению насилия и распутства, хаоса и анархии?
И еще. Неужели автор романа и постановщик фильма не видят, что, показывая злоключения своего Алекса в тот период, когда он был «заводным апельсином», лишь вызывают у публики симпатии к нему, а его заключительная торжествующая реплика «А все-таки я был правильным убийцей» вызывает у многих молодых зрителей, предрасположенных к тому социальным климатом Запада, стремление подражать ему? Тем более, что насилия в фильме показаны весьма красочно и, я бы даже сказал, весело, с известным любованием.
В этой связи мне хочется привести здесь следующий диалог корреспондента парижского журнала «Экспресс» Мишеля Симана со Стэнли Кубриком.
— Какую роль играют в вашем фильме насилие и эротика? — спросил Мишель Симан.
— Эротика в фильме, — ответил Стэнли Кубрик, — отражает то, что, как я думаю, наступит в жизни в ближайшие годы. А именно: эротическое искусство станет искусством для масс. Что касается насилия, то было необходимо придать ему достаточный вес, чтобы моральная проблема была поставлена логичным образом. Если бы Алекс был менее «злым», фильм превратился бы в обычную ковбойскую ленту, которая якобы осуждает линчевание. Но поскольку в фильме было бы показано линчевание невинного юноши, то мораль звучала бы так: «Не следует линчевать людей, поскольку они, возможно, невинны». Между тем надо было бы сказать: «Не следует линчевать никого». Для того, чтобы показать действия правительства во всем их ужасе, надо было показать, что оно избирает в качестве жертвы кого-то полностью извращенного. И когда вы видите, что правительство превратило его в тупое и послушное животное, вы отдаете себе отчет в том, что делать это даже по отношению к такому созданию глубоко аморально. Если бы Алекс не был воплощением зла, было бы легко сказать: «Да, конечно, правительство неправо, поскольку он не был таким уж плохим»…
Этот пространный, но не очень ясный ответ, видимо, не удовлетворил интервьюера, и он задал уточняющий вопрос:
— Что вы думаете о росте показа насилия в кино в последние годы?
Кубрик подумал и ответил:
— Сейчас модно говорить о показе насилия в кино. Но, во-первых, нет доказательств того, что показ насилия оказывает прямое влияние на будущие действия взрослых зрителей. В действительности происходит нечто противоположное (ой ли? — Ю. Ж.). Доказано, что даже под гипнозом и в пост-гипнотическом состоянии люди не совершают актов, противных их натуре. Во-вторых, я думаю, что единственное различие между фильмами прошлого, которые считались безобидными, и теми фильмами, которые подвергнуты критике сегодня, заключается в том, что нынешние фильмы показывают насилие не классическим образом, то есть не реалистически… Рассматривать кино и телевидение как важнейший аспект распространения насилия в мире — значит игнорировать подлинные причины насилия…
Диалог продолжался:
— В противовес Руссо, вы считаете, что человек рождается плохим и что общество делает его еще хуже?
— Я думаю, что попытка Руссо переложить первородный грех человека на плечи общества ввела в заблуждение многих социологов. Натура человека, бесспорно, не является натурой благородного дикаря. Человек рождается со многими слабостями, и общество зачастую делает его еще хуже…
Я нарочно привел эти пространные выдержки из высказываний Стэнли Кубрика, чтобы документально подтвердить, сколь далек замкнутый круг его творческих идей от реальной жизни, наполненной страстями классовой борьбы, борьбы двух противостоящих социальных систем — капитализма и социализма, борьбы прогрессивных сил против сил реакции.
