Свобода на продажу: как мы разбогатели - и лишились независимости - Кампфнер Джон (читать книги полностью без сокращений бесплатно .txt) 📗

Отец нынешнего правителя, шейх Зайд ибн Султан аль-Нахайян, превратил Абу–Даби из нескольких разбросанных в пустыне лачуг, зависящих от добычи жемчуга и скудеющей торговли скотом, в сияющий мегаполис. Шейх Зайд пришел к власти в 1966 году при поддержке уходящих британских колониалистов. В то время как Бахрейн и Катар предпочли независимость, шейх призвал соседей образовать федерацию, Объединенные Арабские Эмираты, и пообещал поделиться огромными природными ресурсами, предоставив при этом значительную автономию другим кланам. Наблюдая за тем, как его эмират богатеет благодаря нефти, шейх Зайд решил в конце 90–х годов, что город–государство следует всесторонне развивать, чтобы превратить в наилучшее место для проведения деловых, спортивных и культурных мероприятий, а также в место паломничества европейских любителей позагорать. Он настаивал на том, что все это должно произойти без посягательств на исконную культуру бедуинов и потворства неконтролируемому развитию вульгарного космополитического сообщества Дубая. Зайд не видел особой нужды открывать страну, не говоря уж о королевской семье, для любопытных взглядов:

Унаследовавший в 2004 году трон Халифа ибн Зайд аль-Нахайян продолжил открывать Абу–Даби миру. Каждый шаг, однако, был тщательно выверен. У шейха есть дворцы и роскошные отели, какие только может пожелать любой монарх. Однако сильнее всего он хотел, чтобы королевство принимали всерьез, и был полон решимости добиться этого. Ресурсом, который необходимо было для этого приобрести, оказалась культура. Было выделено примерно 20 миллиардов ф. ст. на то, чтобы пригласить лучших архитекторов мира и приобрести лицензии лучших музейных «брендов» — с тем, чтобы их филиалы появились в Абу–Даби. Для строительства был выделен Саадият, «Остров счастья», один из нескольких искусственных островов, насыпанных для расширения площади Абу–Даби. Здесь архитектор Фрэнк Гери, спроектировавший знаменитый музей Гуггенхайма в Бильбао, строит новейший и самый большой в мире филиал этого музея. Французский модернист Жан Нувель проектирует первое в мире представительство Лувра. Оба музея будут на время предоставлять работы из своих коллекций для экспозиции, и каждый из них получит сотни миллионов долларов за право использования своей «торговой марки». Рядом с этими памятниками гаргантюанским фантазиям вырастет новый Национальный музей им. шейха Зайда, спроектированный Норманом Фостером, и театрально–концертный комплекс на 6 тысяч мест по проекту Захи Хадид. «Культурный хаб» также вберет в себя филиал Сорбонны и кампус Нью–Йоркского университета, который окажется первой американской гуманитарной школой, учредившей представительство за границей. Переговоры велись также с Публичной библиотекой Нью–Йорка (наряду с другими ведущими мировыми библиотеками) и нью–йоркскими же «Метрополитен–опера» и Линкольн–центром.

Имело место серьезное сопротивление — скорее во Франции, чем в Америке, — идее экспорта культуры в пустыню. Взгляд скептиков выразил президент Сорбонны Жан–Робер Питт: «Действительно ли мы можем принести культуру погонщикам верблюдов и продавцам ковров?» Искусствоведы обвиняют шейха в «подкупе» западных музеев с тем, чтобы они одобрили не более чем художественную версию тематического парка развлечений, вроде тех, которые строятся повсюду в странах Персидского залива. Эксперты в области дизайна жалуются на «архитектурную мегаломанию». Сам Гери назвал возведение на острове Саадият такого количества важных зданий близко друг к другу «свальным грехом». Ряд ведущих деятелей культуры Европы и Америки выражает недовольство тем, с какой наглостью происходит покупка культуры… так, словно бы изначально то же самое не происходило у них дома. В начале 2008 года более 4 тысяч французских ученых, историков искусства, археологов и других специалистов подписали петицию против сотрудничества Лувра с властями Дубая, настаивая на том, что культурное попечительство Франции «не является предметом торговли».

Понадобилось более 18 месяцев, чтобы завершить сделку с Лувром. Заниматься этим назначили бывшего французского дипломата высокого ранга Жана Д'Оссонвиля. Он видел свою задачу как часть освященной временем mission civilisatrice [25] Франции. Он заявил, что французские избиратели и ценители искусства должны по достоинству оценить идею «сдерживания [исламского] фундаментализма с помощью культуры». За этими словами скрывался реальный мотив: наличные. Абу–Даби заплатил более 500 миллионов долларов только за использование наименования «Лувр». Сумма сделки составила 1,2 миллиарда.

Чтобы смягчить критиков, французское правительство учредило при Лувре наблюдательный совет, перед которым была поставлена задача проследить за тем, чтобы художественные стандарты и художественная свобода не подвергались риску. Критики предсказывали, что после открытия, около 2012 года, музею придется приспосабливаться к своим консервативным хозяевам. «Слава богу, Моне рисовал водяные лилии [а не обнаженную натуру] — отметила газета «Ли берасьон». Д'Оссонвиль признал, что последнее слово останется за местным правительством, а не за наблюдательным советом: «В конце концов это их страна, их музей, поэтому они могут отказываться от любых экспонатов».

Те, кто осуждает культурные компромиссы, присущие таким проектам, как Саадият, возможно, правы, но они выбрали для критики неверные цели. Учитывая бездонную глубину карманов шейха Халифы, не следует осуждать его за стремление тратить деньги на высокое искусство. Куда более спорной представляется моральная позиция продавцов искусства на Западе — но, как мне приходилось видеть, в сделках между западными институтами и иностранными правительствами об этике вспоминают редко, когда речь заходит о деньгах. Вопрос в данном случае таков: приносят ли университеты и музеи интеллектуальную свободу и возможность дискуссий в страну, где свобода выражения ограничивается, а демократии никогда не было.

Когда Джордж У. Буш выбрал Абу–Даби в качестве места для произнесения речи о «демократии и грядущей свободе» в январе 2008 года, смысл этого действия заключался в том, что выбор пал на страну с набором едва ли не наименее развитых политических институтов в регионе. Со времени возникновения страны (почти 40 лет назад) в ОАЭ всего однажды произошла передача власти и всего однажды прошли своего рода общенациональные выборы. В 2006 году коллегия выборщиков, сформированная королевскими семьями, проголосовала за 20 человек, которым предстояло войти в Федеральный национальный совет. Остальные 20 членов были назначены. Этот совет имел только консультативные функции. Политические партии запрещены, а свобода прессы ограничена.

Я обсуждаю степень и методы цензуры с Мартином Ньюлендом, бывшим редактором «Дейли телеграф», которого переманили в Абу–Даби, на новый привлекательный проект. Выпуск англоязычной газеты «Нэйшенал» начался в апреле 2008 года. Ее глава, наследный принц, заявил, что «в ее основе лежит концепция признания ключевой роли, которую свободная, профессиональная и просвещенная пресса играет в процессе национального развития». Другими словами, цель заключается в том, чтобы, не слишком раскачивая лодку, познакомить Эмираты с международными журналистскими стандартами. Риск здесь был, конечно, куда меньше того, что приняла на себя королевская семья Катара, учредив еще в 1996 году телеканал «Аль–Джазира». Хотя канал воздерживался от критики своих хозяев в любой форме (заключив с ними, таким образом, собственный вариант Пакта), он проторил на Ближнем и Среднем Востоке путь независимой, активной журналистике. Тем не менее появление «Нэйшенал» знаменовало собой своего рода прогресс. Я передал Ньюленду кое‑что из того, что сказал мне Маккар: «Если вы хотите высказаться в местной прессе, вы сможете высказываться сколько угодно, если говорите правильно». Ньюленд развивает эту мысль: «Маркетинговый принцип таков. Газеты не будут продаваться, если в них содержатся нападки на лидеров страны. Но это не означает, что серьезной журналистикой заниматься невозможно». Он рассказывает о материалах по поводу решения о внедрении ядерной энергетики, которые ему удалось напечатать: «Может быть, им не нравится 20% того, что мы делаем, но они ценят, что мы показываем Абу–Даби как нормальное общество».