Закат империи США - Кагарлицкий Борис Юльевич (читать книги без .txt) 📗
При этом, как убедительно показал в своей книге «Против либерализма» Ален де Бенуа (в главе «Критика либеральной идеологии»), не рынок создал политические нации, но политическая воля создала и нации, и рынки. Именно поэтому так естественна неприязнь либералов классической и неоклассической традиции (и особенно неолибералов) к самому понятию коллективных целей и их проявлению — политической воле. Не опровержение, а просто отрицание понятия политической воли, почему-то приписываемого Жан-Жаку Руссо, ярко декларируется в евангелии неолиберализма — работе «Право, законодательство и свобода» Фридриха фон Хайека.
Как известно, один из основных догматов и классического либерализма, и особенно неолиберализма — это утверждение невозможности в принципе эффективного и продуктивного преднамеренного изменения действительности, в том числе политико-экономической действительности. Неприятие политики и политических действий в целом, не вполне логично, но весьма последовательно вытекающее из этого отрицания возможности целенаправленных изменений реальности, имеет простой до примитивности источник — чисто психологически укоренённый страх торговца перед воином, и вообще человеком силы. Этот антагонизм внимательно исследован классиками немецкой социополитической экономики, например Максом Вебером, и исторической школы в экономике в лице Вернера Зомбарта.
В книге «Буржуа» Вернера Зомбарта представлено прямо-таки поэтическое описание и сопоставление сеньорального и буржуазного типов личности. Знаменитая «невидимая рука рынка» Адама Смита, ставшая идолом либерализма, — это всего-навсего религиозная идеологема протестантского характера, призванная квазинаучно обосновать ненужность политической власти и политики в принципе. А конкретно во времена Смита — ненужность королевской власти и самодостаточность буржуазии. Политическая воля, всегда зависящая от принятия или непринятия её обществом, — это психологически чуждое, неприемлемое и дискомфортное для буржуазной личности явление.
Однако парадоксальным образом сильнейшим механизмом именно политической мобилизации, политического включения и политического действия как раз и стало национальное государство. В первую очередь идеократическое, претендующее на «надэтничность» государство политической нации, созданной якобы на основе не языка и культуры, а идеологии. Таковыми считаются Французская республика и, по мнению американских либералов и неоконсерваторов (но не консерваторов-традиционалистов) — США.
Одновременно именно государство политической нации, исключающее и подавляющее любую иную субгосударственную принадлежность, приверженность и идентичность: вероисповедальную, этническую, и даже расовую, — стало доминирующим источником суверенитета в эпоху «нового мирового порядка», как при рождении была названа Вестфальская международная система.
В этом мире национальных суверенитетов возникли наполеоновские войны, Первая и Вторая мировая война. Однако в этом же мире родилась и Realpolitik во всех её проявлениях: от принудительного объединения германских государств во Второй Рейх через распад Священного Союза по итогам Крымской войны — и до союза СССР, США и Великобритании во Второй мировой войне и «реалполитической» разрядки конца двадцатого века, включая договор СССР — США о ликвидации ракет средней и меньшей дальности. Национально-государственного характера источников суверенитета в мировой политике не изменило даже превращение ОБСЕ, ставшей вершиной «реалистической политики», в инструмент демонтажа геополитического цивилизационного конкурента Запада — СССР, а затем и сужения российской сферы интересов и влияния.
Сейчас и Трёхсторонняя комиссия Дэвида Рокфеллера, и уже упомянутый Бильдербергский клуб, и Давосский форум — это самые открытые и прозрачные проявления наблюдаемого сдвига суверенности. Речь идёт о ежегодных частно-корпоративных событиях, во время которых публичные политические лидеры находятся в гостях у «корпоратократов». Роль последних в глобальной политике и экономике основана не на публичной политической легитимности, а именно на наличии возможностей влиять на политику и политиков через анонимные механизмы. Роль частного предпринимателя Джорджа Сороса в локальных и глобальных политических процессах, от провинциального, как, например, свержение правительства Латвии в результате «революции зонтиков» восьмью сотнями сторонников и активистов соросовских структур, и до процессов континентального масштаба, напоминает времена итальянских кондотьеров и Никколо Макиавелли.
Исторические аналогии показывают, что неверно оценивать современную «корпоративизацию» и приватизацию политики как явление беспрецедентное. На самом деле это — на какое-то (достаточно долгое) время подавленные государством и открытой публичной политикой очень старые (старше национального государства) формы политической активности. Частные предпринимательские кланы оказали сильнейшее влияние на историю Италии, а через Италию — на историю всей Европы и мира. Показателен путь семейства Медичи с XIV по начало XVIII века: от клана ростовщиков, банкиров и валютных менял — до высших должностей Флорентийской республики, до квазиреспубликанского монарха Лоренцо Великолепного. Медичи завершили семейную политическую эволюцию наследственным титулом Великих герцогов Тосканских. Четыре папы Римских и две королевы Франции из клана Медичи — выдающийся пример частного политического менеджмента на геополитическом уровне.
Грядущие процессы «цезаризации» и разгосударствления политической и экономической инициативы предсказывал Освальд Шпенглер в своём «Закате Европы». Шпенглер показал своё видение будущего (а для нас — настоящего) поздней западной цивилизации на примерах таких первопроходцев частного и корпоративного суверенитета, как Сесил Родс. Создатель частной, ставшей позднее корпоративной империи в Южной Африке, Родс был сыном провинциального священника. Он начал карьеру с работы на хлопковой ферме, разбогател на открытии алмазных месторождений в Кимберли, создал алмазную империю «Де Бирс» и к моменту своей смерти в 1905 году контролировал 95 % мировой добычи и продаж алмазов. Геополитические амбиции Родса стали основой шпенглеровского предсказания «частного цезаризма» как ближайшего будущего западной цивилизации. Они были оформлены патентом британского правительства, предоставлявшим британской Южноафриканской компании право на освоение территорий, названных по имени их владельца Родезией — будущих Замбии и Зимбабве.
Стиль того времени, когда именно национальные государства и государственная власть воспринимались как источник суверенитета, несомненно, ярче всего выразился в том, что своё экономическое могущество Сесил Родс счёл необходимым подкрепить не только мандатом британского правительства на управление Родезией, но и официальной должностью премьер-министра Капской колонии, то есть государственного чиновника Британской империи.
Такое же признание суверена в лице национальных государств демонстрировали и другие экономические гиганты середины XIX — начала XX века: от Джона Рокфеллера и его «Стандард Ойл» (95 % добычи и переработки нефти в США в 1880 году) по отношению к США до оружейного короля, технического автора победы Пруссии во франко-прусской войне 1870-го года Альфреда Круппа по отношению к Пруссии, ас 1871-го года — к Германскому государству (Рейху). Напомним, что и антимонопольное решение департамента юстиции (по другим источникам — Верховного Суда) США 1911 года о разделении «Стандард Ойл» на 34 компании было выполнено владельцами без какого-либо серьёзного противодействия государству.
Признание верховенства государства создателями частных и корпоративных колониальных империй — это историческое доказательство доминирования государства как источника суверенитета над частной и корпоративной экономической, политической и даже военной инициативой. К примеру, завоевание будущей Мексики Эрнандо Кортесом было его частной авантюрой, но в биографии «частного геополитика» той эпохи есть и иной характерный пример. В 1541 году по приказу короля Кортес присоединился к походу генуэзского адмирала Андреа Дориа, целью которого было покорение Алжира. Попытка экспансии окончилась неудачей в военном и финансовом отношении, и Кортес понёс огромные финансовые потери, поскольку он снаряжал экспедицию на собственные средства.
