Антология современного анархизма и левого радикализма. Том 1 - Цветков Алексей Вячеславович
Процесс этот неизбежен: как показал Маркс, появление «меновой стоимости» и ее символического денежного выражения вскрыло глубокий латентный кризис в сердце единого мира. Товар, введенный в отношения между людьми, увязывает воедино универсальность (купюра в 1000 франков представляет собою все, что я могу на нее приобрести) и эгалитарность (так как обмениваются равноценные предметы). Эта «эгалитарная универсальность» частично ускользает как от эксплуататора, так и от эксплуатируемого, но они все же узнают друг друга сквозь нее. Они обнаруживают друг друга лицом к лицу, теперь уже не внутри мистерии божественного рождения и происхождения, как это было до того со знатью, а скорее внутри доступной для понимания трансцендентности, Логоса, свода законов, понятного каждому, хотя и окутанного тайной. Тайной с ее посвященными: прежде это были жрецы, которые пытались сохранить Логос в чистилище божественного мистицизма; позже они уступили и положение, и величие их священной миссии философам, а затем и техникам, пройдя путь от Республики Платона до Кибернетического Государства.
Таким образом, под давлением «меновой стоимости» и технологии (которую можно было бы назвать «подручным посредничеством») миф понемногу принимал мирской статус. Но следует отметить два факта:
По мере того, как Логос высвобождается из мистического единства, он утверждается и внутри, и вне этого единства. Рациональные и логические структуры поведения накладываются на структуры старые, метонимические, одновременно и сохраняя их, и противопоставляясь им (математика, поэзия, экономика, эстетика, психология, и т.д.).
Стечением времени, когда Логос, «организация видимости», приобретает все большую автономность, он порывает со священным и дробится. В таком виде он представляет двойную угрозу для единой власти. Мы уже показали, что священное выражает захват властью всеобщности и что всякий согласный на всеобщность должен пройти через посредничество с властью - подавление мистиков, алхимиков и гностиков служит тому достаточным подтверждением. Это также объясняет, почему современная власть «защищает» специалистов (впрочем, не доверяя им до конца): она чувствует в них миссионеров вновь освященного Логоса. Различные исторические движения представляют собой попытки найти внутри мистической единой власти иную власть, с нею соперничающую, основанную на Логосе: христианский синкретизм (который делает Бога психологически объяснимым), Возрождение, Реформы и Просвещение.
Хозяева, чьей задачей было сохранить целостность Логоса, хорошо знали, что только единство может стабилизировать власть. При более пристальном рассмотрении окажется, что усилия их были не напрасны, как могло бы показаться после того, как Логос был раздроблен в XIX и XX вв. В раже общей атомизации Логос был разбит на отдельные техники (физику, биологию, социологию, папирологию и т.д.), но в то же самое время стала более императивной и необходимость заново установить общность. Не следует забывать, что для того, чтобы тоталитаризм возобладал над общностью, для того, чтобы на смену доминирующему над общностью мифу пришел Логос с единой кибернетической властью, потребовалась бы всего лишь всемогущая технократическая сила. В таком случае только два столетия успели бы истечь до того, как материализовалось бы видение энциклопедистов (строго рационализированный прогресс, растянутый в будущее до бесконечности). В этом направлении идет подготовка к будущему у сталинистов-кибернетиков. В этом контексте мирное сосуществование следует воспринимать как первый шаг к тоталитарному единству. Пора всем осознать, что они уже сопротивляются ему.
Поле битвы нам известно. Вопрос в том, как подготовиться к битве до того, как врачеватель патологий, вооруженный всеобщностью без техники, и кибернетик, вооруженный техникой без всеобщности, доведут до конца свое политическое сношение.
С точки зрения иерархической власти, миф перестанет быть сакральным только в том случае, если Логос или, по меньшей мере, те его элементы, которые способны десакрализовывать, наоборот станут сакральны. Нападение на священное одновременно с тем должно высвободить всеобщность и таким образом уничтожить власть (нечто похожее мы уже слышали!). Но власть буржуазии, раздробленная, обнищавшая, постоянно оспариваемая, остается в относительной стабильности благодаря тому, что зависит от следующей двусмысленности: технология, которая объективно десакрализует, одновременно с этим является субъективным инструментом освобождения. Не настоящего освобождения, которое достигается лишь десакрализацией — ближе к концу спектакля, а карикатуры, имитации, наведенной галлюцинации.
То, что единое мировоззрение вывело за предел мироздания, фрагментарная власть проецирует (буквально «швыряет вперед») в состояние будущего благополучия, ярких завтрашних дней, о которых нам возвещают с вершин сегодняшних навозных куч, ведь завтрашние мы не больше, чем мы сегодняшние, помноженные на количество произведенных нами технических безделиц. От лозунга «Живи в Боге» мы перешли к гуманистическому девизу «Доживи до старости», который эвфемистически можно передать как: «Оставайся юн сердцем и доживешь до преклонных лет».
Лишенный священного покрова, десакрализованный и расчлененный миф теряет свое величие и свою духовность. Он становится лишь обесцвеченной, грубой оболочкой, сохраняющей многие прежние характеристики, но теперь охотно открывающей их в конкретной, доступной и осязаемой форме. Бог больше не конферансье, и до тех пор, пока Логос, вооруженный технологией и наукой, не перехватит инициативу, фантомы отчуждения будут продолжать материализо-вываться и сеять повсюду хаос. Ищите эти фантомы: они первые признаки будущего порядка. Мы должны начать играть уже сейчас, если не хотим, чтобы будущее наше было обречено на несчастное, униженное выживание; более того, если не хотим для себя будущего, в котором выживание как таковое станет невозможно (вот старая идея о человечестве, уничтожающем себя, а вместе с собой и весь эксперимент по сооружению обыденной жизни). Жизненно важные цели борьбы за создание ежедневной жизни — вот главные чувствительные точки любой иерархической власти; выстроить одно — значит разрушить другое. Пойманные в водоворот десакрализации и повторной сакрализации, мы превыше всего ставим намерение отменить:
1) организацию внешнего как спектакля самоотречений;
2) разделение, на котором основана личная жизнь, так как именно в ней проживается и отражается на каждом уровне разделение между господами и обездоленными;
3) жертвоприношение. Три этих элемента, очевидно, взаимозависимы, как и их противоположности: участие, общение и реализация. То же самое можно сказать и о соответствующем контексте, не-всеобщности (обанкротившийся мир, подконтрольная общность).
Человеческие отношения, до того растворенные в божественной трансцендентности (то есть общности, увенчанной священным), осели и застыли, как только священное перестало быть катализатором. Обнажилась их вещественность. Как Провидение уступило место капризным законам экономики, так и власть человеческая стала проявляться за властью божественной. Сегодня единственной роли, которая раньше в божественном освещении была отведена каждому, соответствует целый спектр ролей. И хотя масками в этих ролях стали теперь человеческие лица, роли эти все еще требуют и от ведущих актеров, и от массовки отказаться от настоящей жизни в соответствии с диалектикой настоящего и мифического жертвоприношения. Спектакль — всего лишь миф, секуляризованный и разбитый на фрагменты. Он составляет броню, в которую закована власть (и он же — жизненно необходимый посредник), а она становится уязвима для любого удара, если в какофоническом многоголосье воплей, тонущих друг в друге, не может больше скрывать своей природы личного присвоения и тех разнородных кусков несчастья, которые уготовила для каждого.
Все роли в контексте фрагментирован-ной власти, снедаемой десакрализацией, обесцвечены и обесценены, равно как и спектакль представляет собой лишь обедненную копию мифа. Исполнители ролей с такой охотой и неуклюжестью предают секреты своих механизмов и уловок, что власти, дабы защититься от всеобщего осуждения и отказа от спектакля, остается лишь организовать такой отказ самой путем еще более неуклюжего замещения актеров и исполнителей или через спровоцированные погромы заранее сфабрикованных козлов отпущения (агентов Москвы, Уолл-стрита, мирового сионизма или Двухсот Семейств). Как следствие, весь актерский состав играет бездарно, и на смену стилю приходит манерность.
