Партия расстрелянных - Роговин Вадим Захарович (читать хорошую книгу полностью .txt) 📗
Самой палаческой экспедицией Андреева была поездка осенью 1937 года в Узбекистан. Её формальной целью было «разъяснение» Центральному Комитету Компартии республики письма Сталина и Молотова о первом секретаре ЦК Узбекистана Икрамове, ещё остававшемся на свободе. В нём говорилось, что ЦК ВКП(б) на основании показаний арестованных и очных ставок установил: «Т. Икрамов не только проявил политическую слепоту и близорукость в отношении буржуазных националистов, врагов узбекского народа… но иногда даже покровительствовал им»; у него «по-видимому, были связи с руководителями троцкистско-правых групп в Москве». Республиканскому пленуму ЦК предлагалось «обсудить вопрос тов. Икрамова и сообщить своё мнение ЦК ВКП(б)» [389].
Ко времени пленума большинство членов узбекского ЦК уже находились в тюрьме. Собравшийся в усечённом составе пленум выразил требуемое «мнение» об Икрамове и открыл новую волну террора в республике. Ситуация, возникшая во время пребывания Андреева в Ташкенте, была настолько страшной, что Икрамов сразу же после пленума сказал своей сотруднице, выдвинутой на должность секретаря обкома: «Ни в коем случае не принимайте назначения. Вас сразу арестуют. Заболейте, уезжайте, что хотите. Им надо выполнить план по номенклатуре» [390]. Самому Икрамову было приказано направиться в одном поезде с Андреевым в Москву, где он вскоре был арестован.
После снятия Ежова с поста наркома внутренних дел Андреев был назначен председателем комиссии Политбюро по расследованию деятельности НКВД. На его имя стали поступать тысячи писем от арестованных с просьбами о пересмотре их дел. Хорошо знавший Андреева 62-летний большевик Кедров писал: «Из мрачной камеры Лефортовской тюрьмы взываю к Вам о помощи. Услышьте крик ужаса, не проходите мимо, заступитесь, помогите уничтожить кошмар допросов… Убеждён, что при спокойном, беспристрастном расследовании, без отвратительной ругани, без злобы, без жутких издевательств необоснованность обвинений будет легко установлена» [391]. Письмо было оставлено Андреевым без ответа. Хотя устроенный над Кедровым суд оправдал его, он был казнён в начале Отечественной войны по личному приказу Берии.
6. Калинин
Среди членов сталинского Политбюро Калинин находился в его составе дольше всех — с момента образования этого органа в марте 1919 года. Тогда же он по предложению Троцкого был избран на пост председателя ВЦИК (при этом избрании Троцкий впервые назвал Калинина «всесоюзным старостой»). Отваживавшийся в 20-х годах высказывать свои самостоятельные суждения, Калинин в 30-е годы превратился в чисто декоративную фигуру. В годы большого террора он беспрекословно давал санкции на аресты членов высшего государственного органа страны. Только во второй половине 1937 года им было направлено в Прокуратуру СССР 15 списков с порочащими данными на 181 члена ЦИК. После получения «заключения» Прокуратуры Калинин подписывал указы об исключении этих людей из состава ЦИК и передаче их дел в НКВД [392].
Калинин оказался первым из членов Политбюро, у которого была арестована жена (черед жён Молотова и Андреева наступил после войны). По свидетельству Лариной, Е. Д. Калинина была арестована летом 1938 года за характеристику Сталина, данную в беседе со старой подругой: «Тиран, садист, уничтоживший ленинскую гвардию и миллионы невиновных людей».
К Калинину как к главе государственной власти нередко обращались родственники арестованных с просьбой повлиять на решение их судьбы. Когда один московский профессор попросил способствовать освобождению своей жены из лагеря, Калинин бесхитростно ему ответил: «Голубчик, я нахожусь точно в таком же положении. Я, как ни старался, не смог помочь собственной жене. Не имею возможности помочь и вашей» [393].
В результате настойчивых просьб «всесоюзного старосты» Сталин распорядился освободить его жену только после войны.
7. Жданов
Секретарь ЦК и кандидат в члены Политбюро Жданов принадлежал к когорте собственно сталинских выдвиженцев. Он возглавлял чистку в Ленинграде, начавшуюся сразу же после убийства Кирова и принявшую особенно широкий размах, поскольку большинство членов ленинградской партийной организации поддержали в 1925 году «новую оппозицию». Помимо этого, Жданову поручались выезды в другие области для расправы с местными партийными кадрами. Эти поездки по лютости могут быть сравнимы с карательными экспедициями Кагановича и Андреева.
В октябре 1937 года Жданов провёл пленум Башкирского обкома ВКП(б), на котором обвинил руководство обкома в троцкистско-бухаринском и буржуазно-националистическом заговоре. «С политической точки зрения — это фашисты, шпионы. С социальной стороны — паршивые, развращённые чиновники». О первом секретаре обкома Быкине Жданов отозвался следующим образом: «Быкин — старый волк; по-моему, он окажется старым шпионом со стажем 8—10 лет» [394] (курсив мой.— В. Р.).
В докладе на торжественном заседании, посвящённом 14-летней годовщине со дня смерти Ленина, Жданов заявил, что «1937 год войдёт в историю как год разгрома врагов народа» [395].
Будучи одним из самых циничных и безжалостных сталинских сатрапов, Жданов не был чужд и специфическому юмору. Авиаконструктор Яковлев, допущенный в те годы в круг кремлёвских вождей, вспоминал об анекдоте, рассказанном ему Ждановым: «Сталин жалуется: пропала трубка. Он заявил: „Я много бы дал, чтобы её найти“. Берия уже через три дня нашёл 10 воров, и каждый из них „признался“, что именно он украл трубку. А ещё через день Сталин нашёл свою трубку, которая просто завалилась за диван в его комнате». «И Жданов весело смеялся этому страшному анекдоту»,— добавлял Яковлев [396].
8. Хрущёв
Выдвинутый на высокую аппаратную должность лишь в 1932 году, Хрущёв успешно продолжал своё восхождение в годы великой чистки. 1937 год он пробыл первым секретарём МК и МГК, а в начале 1938 года был переведён на пост первого секретаря ЦК КП(б) Украины. Хрущёв был единственным человеком (не считая Ежова), введённым за эти годы в состав изрядно поредевшего Политбюро в качестве кандидата.
Поведение Хрущёва существенно не отличалось от поведения других республиканских и областных секретарей, обязанных давать санкцию на арест работников, входивших в номенклатуру их партийных комитетов. Вместе с тем не случайно, что именно Хрущёв выступил инициатором разоблачения сталинских преступлений. Его мемуары свидетельствуют о том, что репрессии 1936—1938 годов вызывали его искреннее недоумение, которое после смерти Сталина превратилось в жгучее возмущение.
В мемуарах Хрущёв не скрывал своего преклонения перед Сталиным в 30-е годы и мучительности пережитого им процесса избавления от иллюзий относительно Сталина. Он писал, что только после расследования сталинских преступлений осознал в полной мере: в их основе лежали «тщательно рассчитанные поступки деспота, который сумел внушить многим и многим, что Ленин не разбирался в людях, не умел подбирать людей, а почти все, кто после его смерти возглавляли страну, оказались врагами народа» [397]. Великая чистка, по словам Хрущёва, была развязана Сталиным «с целью исключить возможность появления в партии каких-то лиц или групп, желающих вернуть партию к ленинской внутрипартийной демократии, повернуть страну к демократичности общественного устройства… Сталин говорил, что народ — навоз, бесформенная масса, которая идёт за сильным. Вот он и показывал эту силу. Уничтожал всё, что могло давать какую-то пищу истинному пониманию событий, толковым рассуждениям, которые противоречили бы его точке зрения. В этом и заключалась трагедия СССР» [398].
Рассказывая об обстановке, сложившейся в годы большого террора на Украине, Хрущёв пытался оправдать себя тем, что нарком внутренних дел республики Успенский заваливал его бумагами, «и что ни бумага, то враги, враги, враги». Визируя списки арестованных и осуждённых, Хрущёв тем самым «осуществлял вроде бы партийный контроль (над республиканским НКВД)». Однако ему было хорошо известно, что одновременно эти списки направлялись Ежову, который докладывал о них Сталину. Таким образом, любой отказ местного партийного руководителя от санкционирования арестов был бы непременно замечен Сталиным. Описывая этот механизм великой чистки, Хрущёв справедливо замечал: «Какой же тут контроль, когда партийные органы сами попали под контроль тех, кого они должны контролировать… Над партией встала ЧК» [399]. Возвращаясь к характеристике взаимоотношений между партийными органами и органами НКВД, он писал: «Собственно говоря, не мы ими руководили, а они навязывали нам свою волю, хотя внешне соблюдалась вся субординация. Фактически своими материалами, документами и действиями они направляли нас туда и так, как хотели. Мы же, согласно сложившейся практике, обязаны были во всём доверять их документам, которые представлялись в партийные органы» [400].
