Черчилль. Биография. Оратор. Историк. Публицист. Амбициозное начало 1874–1929 - Медведев Дмитрий Александрович
Вместе с другими однополчанами Черчилль ожидал отправки 4-го гусарского полка в Индию, которая была намечена на осень 1896 года. В запасе у гусаров было больше полугода свободного времени, которым они могли распоряжаться по своему усмотрению. Большинство посвящали себя светской жизни. Для Черчилля последняя была в новинку. Хотя он и происходил из видного аристократического рода, на протяжении всех чуть больше двадцати лет его жизни у него было мало возможностей для глубокого погружения в блеск и сияние высшего света. Теперь такая возможность появилась.
В свое время Шарль Морис де Талейран-Перигор (1754–1838) сказал, что «тот, кто не жил до 1789 года, не знает всей сладости жизни»153. Аналогичную мысль мог бы повторить и Черчилль, правда для другой страны и другой эпохи. «В те дни английское общество еще жило по старинке, – напишет он, когда за окном уже властвовало иное время с иными правилами. – Это было яркое и могущественное племя. В значительной степени все знали друг друга – и друг про друга тоже. Около ста великих фамилий, правящих Англией на протяжении многих веков, были связаны тесным родством через браки. Всюду встретишь либо друга, либо родственника»154.
Родственников у Черчилля было немного, а друзей еще меньше, но у него была знаменитая фамилия. Его с удовольствием встречали в зеркальных залах и чопорных салонах. Не обходилось, конечно, без курьезов, которые Черчилль сам себе создавал. Однажды его пригласили на воскресный обед, устраиваемый в честь будущего наследника престола принца Уэльского. Гостей было немного, и попасть на такое мероприятие само по себе было уже большой честью. Уинстон это прекрасно понимал, но не изменил своим привычкам. Выбрав не тот поезд, он опоздал почти на двадцать минут. Возможно, подобная наглость сошла бы ему с рук, если бы в ожидавшей его компании не оказалось тринадцать человек. В королевской семье считается плохой приметой садиться за стол чертовой дюжиной [37], а накрывать два стола принц Уэльский запретил. Ничего не оставалось, как дожидаться опаздывающего «молокососа». «Разве в полку вас не учили пунктуальности, Уинстон?» – сурово отчитал Уинстона будущий король, одновременно бросив уничижающий взгляд на бедного полковника Брабазона, также оказавшегося среди приглашенных. Черчилль промолчит, признавшись впоследствии, что «считает непунктуальность – отвратительной чертой», а также, что всю жизнь он эту черту старался преодолеть, правда, безуспешно156.
В большинстве же случаев Черчилль с успехом овладевал премудростями светского общения. Он встречался с крупнейшими политиками и будущими главами правительства – Артуром Джеймсом Бальфуром и Гербертом Генри Асквитом (1852–1928). Он общался с крупнейшими бизнесменами и финансистами, включая Натана Ротшильда, которого нашел «очень интересным и владеющим информацией». Его не слишком волновали представительницы противоположного пола, «страшные и глупые», в отличие от бесед с властями предержащими. «Я очень высоко оцениваю встречи с этими умными людьми, – скажет он леди Рандольф. – Диалоги с ними значат для меня очень много»157.
Уже в те годы Черчилль понял, что секрет успеха заключается в личных связях, которые должны служить «не диваном, а трамплином», способствовать не наслаждению и не почиванию на лаврах, а являться ободряющим импульсом, придающим энергию для новых свершений, достижения новых целей, выхода на новые рубежи. Впоследствии крепкие и многочисленные связи станут одной из отличительных черт британского политика, а также немаловажной особенностью его модели управления158.
А пока перед Черчиллем маячила перспектива отправки в Индию, к которой он относился без особого энтузиазма. Накануне своего отъезда он пожалуется матери, что будущее представляется ему «крайне непривлекательным», а свое путешествие на другой континент он считает «бесполезной и невыгодной ссылкой»159.
На самом деле причина столь мрачных мыслей заключалась даже не в том, что впереди субалтерна ждал девятилетний период службы в нескольких тысячах километров от насыщенного событиями Лондона. Дело было в том, что Черчилль стал все явственнее осознавать: армия, которую он любил и всегда будет любить, была не его призванием. Ему хватило всего нескольких месяцев службы в полку, чтобы понять этот печальный факт. Еще в августе 1895 года он скажет леди Рандольф: «Чем больше я наблюдаю за службой в армии, тем больше она мне нравится, вместе с тем все больше я убеждаюсь, что это не моя métier [38]»160.
Свое призвание Черчилль видел в другой сфере деятельности – в политике. Но политика требовала финансовых вложений, причем немалых. Депутаты палаты общин занимались законотворческой деятельностью безвозмездно до 1911 года. Любому желающему заседать в Вестминстере нужно было не только обеспечить себя, но и покрыть расходы на проведение избирательной кампании. На это были способны далеко не многие джентльмены, и Черчилля, с его долгами и небольшим офицерским жалованьем, в их списке не значилось. Для реализации своих возможностей и воплощения мечтаний ему придется проложить свою тропу к вершине.
Оставалось теперь только выяснить, что это была за тропа и как по ней пройти? На первый вопрос Черчилль нашел ответ относительно быстро. По его мнению, он лежал на поверхности и был связан с тем, чтобы быть замеченным. Со вторым вопросом нашему герою тоже было все предельно ясно. Как еще мог отличиться гусар, если не во время боя? Руководствуясь этими соображениями, он и отправился на Кубу, где получил первую награду (правда, не британскую и без права ношения на британском мундире) и приобрел первую популярность. Развивая успешный опыт, Черчилль планировал попасть на новые театры военных действий. Он вступил в переговоры с Daily Chronicle, чтобы отправиться специальным корреспондентом на остров Крит, где была замечена повышенная активность. Неудачно. Тогда он попытался присоединиться к военной экспедиции генерал-майора сэра Фредерика Каррингтона (1847–1913) в Матабелеленде (Зимбабве). Снова неудачно161.
Черчилль не отчаивался, неудачи его не смущали. Начальный период карьеры Дизраэли учит, что провалы неспособны остановить человека, действительно решившего добиться успеха и прилагающего для этого все свои силы, заявит он своей бабке, вдовствующей герцогине Мальборо162.
В 1896 году начнется новая военная кампания, которая сулила гораздо больше перспектив, чем участие в локальных колониальных конфликтах. Двенадцатого марта главнокомандующему египетскими войсками генералу Герберту Горацио Китченеру (1850–1916) был отдан приказ о вторжении в Судан.
Как и любое решение правительства, этот приказ имел предысторию. После открытия в 1869 году Суэцкого канала, обеспечившего более быстрый путь в Индию, Египет приобрел для Британии огромное стратегическое значение. Формально, земля фараонов имела собственное правительство во главе с хедивом, который, в свою очередь, находился в вассальной зависимости от султана Османской империи. Подобное положение дел не устраивало Лондон, и тот начал активно вмешиваться в дела Египта. Воспользовавшись в 1882 году восстанием Ахмеда Араби-паши (1841–1911), Британия превратила Египет в протекторат Британской империи. Непокоренной осталась только провинция Египта Судан, где в 1881 году вспыхнуло освободительное восстание под предводительством Махди – основателя Махдистского государства Мухаммеда Ахмеда ибн ас-Саййида абд-Аллаха (1844–1885). В 1884 году Лондон направил в Судан военный контингент, но неудачно. Спустя двенадцать лет Британия решит повторить попытку в наведении порядка.
«Британский офицер, несший службу в Индии, всегда смотрел на Нил и окружавшие его земли жадными глазами, воспринимая эту местность как счастливый охотничий заказник для получения наград и знаков отличия», – указывал Черчилль163. Поэтому, едва войска встали на марш, он тут же стал обивать пороги кабинетов влиятельных лиц. Но его просьбы не встретили понимания. Напротив, бешеная активность вызвала нарекания и упреки. В конце концов военный министр маркиз Генри Чарльз Ландсдаун (1845–1927) был вынужден обратиться к леди Рандольф. Упомянув про «недоброжелателей» и возможные «попытки ложного истолкования» поступков ее сына, он заметил, что «будет правильным, если Уинстон сейчас покинет Англию»164.
