Конец означает начало - Роговин Вадим Захарович (книги серия книги читать бесплатно полностью .TXT) 📗
С сентября стали поступать сообщения советских разведчиков и дипломатов о крупномасштабной переброске немецких войск на советско-германскую границу [665].
По мере обнаружения приготовлений Германии к войне с СССР возрастал страх Сталина перед Гитлером. По словам Хрущёва, после поражения Франции Сталин «уже по-другому рассматривал возможный исход войны и боялся её. В результате этой боязни он и не хотел ничего делать, что могло бы обеспокоить Гитлера. Поэтому он нажимал, чтобы аккуратно вывозили в Германию всё, что по договору было положено» [666].
Развивая эту тему, Хрущёв писал: «Когда он [Сталин] увидел результаты своего „труда“ по уничтожению кадров, увидел, что армия обескровлена и ослаблена, а люди, которые пришли к её руководству, недостаточно опытны, недостаточно подготовлены и не умеют командовать; и даже ранее того, когда он увидел, что наша армия получила достойный отпор от маленькой Финляндии, что её замечательный, героический народ мужественно защищал свою страну и нанёс нам большой урон; когда Сталин всё это увидел, у него появился какой-то физический, животный страх перед Гитлером. И он всё делал, чтобы ублажить Гитлера» [667].
О страхе как основной движущей причине действий Сталина писал и Жуков. «Главное, конечно, что довлело над ним, над всеми его мероприятиями, которые отзывались и на нас,— говорил он в беседе с военными историками,— это, конечно, страх перед Германией… Он боялся германских вооружённых сил… Боялся почему? Потому, что он привёл страну к такому угрожающему моменту, не готовил к войне… Сталин всё же в конце концов понял, что вся его предвоенная политика оказалась фальшивой» [668].
По словам Хрущёва, хотя Сталин беседовал о неумолимо надвигающейся войне «очень редко, даже избегал этой темы, замыкался, но было заметно, что он очень волнуется и что его это очень беспокоит. Это было заметно и по тому, что он больше сам стал пить и спаивать других. Буквально спаивать! Обязательно, если он вызывает, у него бывает очень много народа. Он собирал как можно больший круг людей. Я думал, что он так волнуется, потому что начинает, оставаясь один, плохо себя чувствовать, потому что ему нужна большая компания, с тем чтобы в этой компании как-то отвлечься от мыслей, которые его беспокоят. А мысли эти: неизбежность войны, а главное то (о чём он, видимо, думал), что в этой войне мы потерпим поражение» [669].
В этот период, по словам Хрущёва, «обеды» на сталинской даче «продолжались целыми ночами, а другой раз даже до рассвета. Они парализовали работу правительства и партийных руководителей, потому что, уйдя оттуда, просидев ночь „под парами“, накачанный этим вином человек уже не мог работать… Я понимал, что такая атмосфера создалась в результате, если грубо говорить, вроде какого-то упадничества. Сталин видел надвигающуюся лавину, неумолимую, от которой уйти нельзя, и уже была подорвана его вера в возможность справиться с ней. А лавиной этой была война, неотвратимая война с Германией… В этот предвоенный период, если кто-то на этих обедах говорил, что он не может или не хочет пить, то это считалось совершенно недопустимым, и потом завели в шутку такой порядок, что если кто не выпивает объявленный тост, то полагается ему в виде штрафа ещё дополнительный один бокал, а может быть, даже и несколько» [670].
Естественно, что в такой иррациональной атмосфере не могли быть выработаны правильные политические решения, адекватные непрерывно меняющейся международной обстановке. Отсутствие продуманной стратегии в действиях сталинской клики вызывало изумление даже наиболее проницательных немецких дипломатов. «Чем дальше шло время и чем больше я наблюдал за поведением русских,— писал в своих воспоминаниях Хильгер,— тем больше я убеждался, что Сталин не сознавал, как близко было угрожавшее ему германское нападение. По-видимому, он думал, что сможет вести переговоры с Гитлером о его требованиях, когда они будут предъявлены» [671].
В беседе с военными историками, состоявшейся в 1966 году, Жуков рассказывал, как в присутствии его и Тимошенко Сталин дал Молотову указание послать в Берлин человека с личным письмом к Гитлеру, в котором просил от него исчерпывающих объяснений: для чего немецкие войска так близко сосредоточиваются к Советскому Союзу?
Через несколько дней при личном докладе Сталину Молотов заявил, что получил от Гитлера личное письмо, в котором содержалось заверение, что сосредоточение в Польше немецких войск не имеет ничего общего с подготовкой нападения на Советский Союз, что «эти войска готовятся совершенно для другой цели, для более крупной цели на Западе. „И я вам скажу,— добавлял Жуков,— что Сталин этой версии, конечно, поверил“» [672].
Сталин, не доверявший целиком даже своему ближайшему окружению, настолько поверил в честное слово Гитлера, что оказался глух к предупреждениям, идущим от Черчилля и американского правительства, сообщениям по дипломатическим каналам, шифровкам из посольства СССР в Германии, многочисленным донесениям разведки и т. д. «Сталин несёт ответственность не просто за тот факт, что он с непостижимым упорством не желал считаться с важнейшими донесениями разведчиков,— справедливо писал К. Симонов.— Главная его вина перед страной в том, что он создал гибельную атмосферу, когда десятки вполне компетентных людей, располагавших неопровержимыми документальными данными, не располагали возможностью доказать главе государства масштаб опасности и не располагали правами для того, чтобы принять достаточные меры к её предотвращению» [673].
Вплоть до нападения Германии на СССР Сталин не сделал ни одной попытки установить политический контакт с США и Англией, хотя соответствующих зондажных попыток со стороны правительств этих государств было более чем достаточно.
Между тем Гитлер 18 декабря 1940 года подписал «Директиву № 21. План „Барбаросса“», а 9 января 1941 года на совещании с высшим военным командованием заявил о близком нападении на СССР. Он мотивировал это тем, что «хотя сейчас русские вооружённые силы — это обезглавленный колосс на глиняных ногах… лучше сделать это сейчас, когда русские войска не имеют хорошего руководства, плохо оснащены и когда русские испытывают большие трудности в военной промышленности» [674].
С декабря 1940 года усилилось политическое давление Германии на Балканах, где Гитлер начал демонстративно игнорировать своего партнёра, а затем и вовсе действовать наперекор ему. 8 февраля 1941 года германские войска вступили в Румынию. Однако, несмотря на все новые агрессивные акции Германии в этом регионе, Сталин ограничивался протестами по дипломатическим каналам и косвенным выражением недовольства германской политикой в печати.
«История вряд ли знает ошибку, равную той, которую допустили Сталин и коммунистические вожди, когда они отбросили все возможности на Балканах и лениво выжидали надвигавшегося на Россию страшного нападения или были неспособны понять, что их ждёт,— писал Черчилль в книге «Вторая мировая война».— До тех пор мы их считали расчётливыми эгоистами. В этот период они оказались к тому же простаками… Если брать за критерий стратегию, политику, дальновидность и компетентность, то Сталин и его комиссары показали себя в тот момент второй мировой войны полностью растяпами» [675].
В январе, когда в мировой печати появились первые слухи о вводе немецких войск в Болгарию, Сталин ограничился публикацией заявления ТАСС, в котором говорилось: «Если немецкие войска в самом деле имеются в Болгарии и если их дальнейшая переброска в Болгарию действительно имеет место, то всё это произошло и происходит без ведома и согласия СССР, так как германская сторона никогда не ставила перед СССР вопроса о пребывании или переброске немецких войск в Болгарию» [676].
Германские власти проигнорировали этот недвусмысленный намёк на нарушение статьи советско-германского пакта о консультациях. 2 марта 1941 г. было опубликовано сообщение о присоединении Болгарии к Тройственному пакту. В тот же день германские войска вступили на территорию Болгарии. Советское правительство в ответ ограничилось очередным сообщением ТАСС, которое Геббельс в своём дневнике прокомментировал следующим образом: «Москва публикует наглое коммюнике: занятие Болгарии усиливает опасность войны и поэтому Россия больше не может поддерживать политику Софии. На мой взгляд, это холостой выстрел в воздух. Мы на это никак не реагируем… Решают не коммюнике, а реальности» [677].
