Метаполитика - Ефимов Игорь Маркович (читать книги бесплатно txt) 📗
Особенно в России в новое время дает целый ряд примеров чисто апостольского служения выбору веденья как таковому. Кто такие были Радищев, Чаадаев, Герцен? Ученые, философы? Но они не оставили научных трудов. Писатели? Но литература была для них лишь средством обращения к людям. Политики? Но они не принадлежали ни к каким партиям. Главным пафосом их жизни и деятельности было активное противостояние всемогущей официальной лжи. Правда была их религией, заменяла им веру в Бога. Многие из тех, кто пришел потом к христианству, тоже начинали с религиозной преданности выбору веденья. Не о таких ли, как Гоголь, Достоевский, Толстой, Бердяев, сказано: «Я открылся не вопрошающим обо Мнё; Меня нашли – не искавшие Меня» (Исайя. 65:1). И те, кого сейчас называют русскими диссидентами, не имеют в большинстве своем под ногами ни политической, ни религиозной почвы. Один лишь свободный выбор веденья дает им силы противопоставлять себя напору административного произвола, прикрытого хвастливым враньём, идти на риск безработицы, ссылки, тюрьмы, лагеря, психушки, а порой и смерти ради абстракции, именуемой «права человека».
В наименьшей степени правота этих людей опирается на логику их аргументов. Да и невозможно бороться логически с неведеньем, захватившим социальную функцию миропостижения. Оно шутя отметает любые доводы, ссылаясь на свои священные книги, на волю богов, на классовое чутьё, на расовые законы, на- историческую необходимость. Бороться с ним можно только экзистенциально, личным мужеством. Но неведенье иногда оставляет метод прямого насилия и, пользуясь открытостью избравшего веденье, поражает его вопросом:
Ради чего ты поднимаешь шум?
Не из тщеславия ли сеешь раздор?
Что за удовольствие для тебя поселять сомнение и тревогу в неискушенные души?
Даже для тех, кто найдет чем ответить на это обвинение («Служу Богу, служу народу, человечеству, мировой культуре»), вопрос не потеряет своего язвительного жала. Ибо поистине выбор веденья ощущается каждым как глубоко личное дело и искусный софист может всегда представить его перед взглядом чуткой совести проявлением эгоизма, самомнения и себялюбия. «Откуда ты знаешь, что с тобой говорил Бог, а не дьявол?» – спрашивали Жанну д'Арк. «Как можно так доверяться собственному суждению?» – спрашивали Яна Гуса. «Да есть ли для вас что-нибудь святое?» – спрашивали Гоголя. «Вот чего вы добились своей болтовней о свободе!» – кричали Набокову-старшему в 1918 году.
И здесь-то избирающий веденье должен быть особенно внимателен и тверд, чтобы не дать казуистике ослабить свое мужество.
Он должен помнить, что выбор, хотя и является его личным делом, невидимыми путями влияет на судьбы всех его соплеменников, всего человечества. Ибо, избрав веденье, он создает тот бесценный гормон социальной зрелости, без которого труд, распорядительство и управление обществом пришли бы в полное расстройство.
Миропостигающий всегда на виду. Поэтому ему не следует обманывать себя и делать вид, будто та или иная его уступка неведенью не изменит общего хода событий. Тысячи людей смотрят на него и надеются обрести в его мужестве опору для своего собственного выбора.
Недаром же после захвата политической власти неведенье прежде всего требует изъявления покорности от ученых, художников, законоведов, священнослужителей.
Избирающий веденье должен укреплять себя мыслью, что хотя сам он и его дело могут потерпеть поражение в жизненной борьбе, выбор его всегда окажется победителем. Пусть епископу Лас-Касасу не удалось спасти американских туземцев, священнику Шпее – уменьшить количество сжигаемых «ведьм», Радищеву – уничтожить крепостное право; но торжество выбора веденья меряется не результатами, а силой противостояния. Поэтому Томас Мор, покидая навсегда родной дом и отправляясь навстречу неизбежной гибели, имел полное право сказать: «Благодарю Господа… Благодарю Бога за одержанную победу» (20, т. 2, с, 132).
Но не только жертвенное противостояние силам неведенья – порою сам факт открытого бытия избравшего веденье имеет немалую цену. Грановский не был ни героем, ни"борцом, ни святым, ни мучеником. Но в те времена, «когда все было прибито к земле, одна официальная низость громко говорила, литература была приостановлена и вместо науки преподавали теорию рабства… в то время, встречая Грановского на кафедре, становилось легче на душе. «Не все еще погибло, если он продолжает свою речь», – думал каждый и свободнее дышал» (17, с. 277).
Больше же всего избирающий веденье должен уметь угадывать и отыскивать людей, близких ему по выбору, уметь быть солидарным с ними, уметь любить их вопреки разнице вкусов, привычек, мнений, взглядов, судеб, занятий. Ибо сказано же, что «дары различны, но Дух один и тот же; и служения различныа Господь один и тот же… Но каждому дается проявление Духа на пользу. Одному дается Духом слово мудрости, другому слово знания тем же Духом; иному вера тем же Духом; иному дары исцеления тем же Духом; иному чудотворения, иному пророчества, иному различия духов, иному разные языки, иному истолкование языков… Служите же друг другу каждый тем даром, какой получил, как добрые домостроители многоразличной благодати Божьей» (Послания апостолов Павла и Петра) /1 Кор. 12.4-10.1 Петра 4.10/.
IV. «НА ЧТО Я МОГУ НАДЕЯТЬСЯ!»
Хотя человек стоит перед выбором с того незапамятного момента, когда он впервые вкусил от древа познания добра и зла, философское сознание, важности этого Я духовного акта началось сравнительно недавно.
Первым философом, воздавшим должное выбору, был Кьеркегор.
«Или-или, – пишет он, – звучит для меня подобно заклинанию, настраивает душу чрезвычайно серьезно, иногда даже потрясает ее… Мое «или-или» означает, главным образом, не выбор между добром и злом, но акт выбора, благодаря которому выбираются или отвергаются добро и зло вместе» (42, с. 223, 237). Он многократно подчеркивает, что выбор стоит особняком от прочих видов духовной деятельности, что это «не эстетическая, не этическая, не (религиозно-) догматическая категория» (43, с. 69) и уж тем более не продукт: мышления, ибо «в процессе мышления я всецело подчиняюсь принципу необходимости, вследствие чего добро и зло становятся для меня как бы безразличными. Пока человек не выбрал себя, абсолютность различия между добром и злом скрыта от него». Независимость выбора от природных дарований и образованности человека также отмечена Кьеркегором. «Даже наиболее богато одаренная личность ничто, пока она не совершит выбор; с другой стороны, даже по виду самая ничтожная личность – все, если она сделает этот выбор» (42, с. 302, 248).
Иногда создается впечатление, будто Кьеркегор мыслит выбор не в виде процесса, а в виде некоего момента в человеческой судьбе, подобно религиозному обращению, разделяющему всю жизнь на «до» и «после». Но есть в его книгах и такие места, где акт выбора предстает растянутым во времени. «Личность склоняется в ту или другую сторону ещё раньше, чем выбор совершился фактически, и, если человек откладывает его, выбор этот делается сам собой под влиянием темных сил человеческой природы… Чем больше упущено времени, тем труднее становится выбор, так как душа все более и более сродняется с одною из частей дилеммы и отрешиться от этой последней становится для нее все труднее и труднее». Наконец, согласно Кьеркегору, выбор есть предельно возможное воплощение и реализация свободы воли. «Это сокровище скрыто в себе самом, это – свобода воли, выбор, «или-или»…» Влечение к свободе заставляет человека выбрать себя самого и бороться за обладание выбранным, как за спасение души, – да в этом и есть его спасение души» (42, с. 232, 238, 246).
Но спрашивается: если выбор это спасение, свобода, благо, почему же люди так медлят с выбором? чего они боятся? почему для выбора необходимо мужество, которого не всякому хватает?
