Неполадки в русском доме - Кара-Мурза Сергей Георгиевич (книги онлайн .txt) 📗
Исполнилось десять лет событию, которое давно должно было бы войти в учебники истории России — если бы эти учебники писали не прикормленные Соросом профессора. Это — 3 и 4 октября 1993 г., когда несколько тысяч безоружных людей попытались своими телами защитить остатки достоинства и права. И эта их попытка кончилась расстрелом, который к тому же загодя готовился как всемирный телевизионный спектакль, поданный на все «цивилизованные страны» с синхронным переводом американских комментариев.
События того Октября — не политические. Политика в них была, но как оболочка, почти как шелуха. Они важны для каждого русского, какую бы позицию он в политике сегодня ни занимал. Это был выброс духовной, а не материальной силы. Неожиданный и никем не организованный отклик на зов совести. То, что таких людей, какие откликнулись на этот зов с риском для жизни, ради уже почти задушенных, еле мерцающих идеалов, было множество — вещь удивительная. Ею каждый русский и каждый советский может гордиться. Даже тот, повторяю, кто с этими идеалами и с правдой тех людей не согласен.
Потому-то идеологические шавки стараются так принизить те события: «Это был путч! Это была разборка между сторонниками Ельцина и Хасбулатова!». Эти подонки пера и экрана взялись оболгать мёртвых, прекрасно зная, что для тех, кто пришёл к Дому Советов, и Хасбулатов, и Руцкой были ноль. Такой же ноль, как и сейчас. Конечно, говорили и о них, и о Ельцине, и о Конституции — но чтобы как-то прикрыть обыденными словами то невыражаемое, что их туда привело и соединило.
Стараясь придать тем событиям образ мелкой стычки сходных политических шаек, нынешние идеологи хотят вытравить из обихода понятия чести и совести, гордости и самоотверженности. Всё это, мол, не для русских.
Весь мир видел — умирать к Верховному Совету РСФСР пришли тысячи именно простых людей, причём с плохо скрытым презрением к депутатам, отдавшим РСФСР на растерзание тому режиму, который теперь отбрасывал этих депутатов, как рваную тряпку. Что же двигало этими людьми? Об этом не говорили, даже стеснялись. А двигали ими именно чистые чувства. Такое редко бывает — а у нас было, перед нашими глазами.
И не бесшабашные были эти люди, предвидели финал. Когда обыскивали карманы юношей, убитых около Останкино, находили квитанции на загодя оплаченный гроб. И это было идеализмом! Не хотели эти юноши, чтобы на гроб для них тратилось постылое правительство? Так и по этим квитанциям гробы для них власти не забрали — на рассвете свезли их в крематорий, навалом на грузовиках.
По какому-то закону диалектики, с разнузданной силой проявилась в те дни душевная низость и мелочность тех, кто отдал приказ о расстреле или радовался этому приказу, Я тогда, сравнивая, полностью успокоился: эти люди, которые пробрались к власти, рано или поздно будут из России смыты, они с ней духовно несовместимы.
Вспомните, как началось: в огромном здании Дома Советов, полном людей, отключили свет, отопление и водопровод. А был уже снег на дворе. И этой низости аплодировала интеллигенция — поэты, музыканты. Потом, когда полностью блокировали Дом Советов и в его дворе осталось около семи тысяч граждан, к нему подогнали жёлтый БТР с мощными динамиками, чтобы день и ночь оглушать этих людей похабными песнями. Получайте, идеалисты! Это люди Волкогонова постарались, «политработники».
Сам Волкогонов тоже поставил своего рода рекорд низости. После расстрела Дома Советов из танков, он тут же официально выступил по телевидению и заявил, что обстрел вёлся болванками — снарядами без взрывчатки. Лишь для сотрясения здания! Вот как нагло врёт эта власть. В Доме Советов были и артиллеристы, они зафиксировали тип снаряда при каждом выстреле. Были и самые современные снаряды кумулятивного действия. Взрываясь внутри здания, они давали такую взрывную волну, которая разрывала тела всех, кто находился в помещении. Те, кто после взрыва вбежал в эти помещения оказать помощь раненым, рассказывали, какое страшное зрелище представало их глазам. Помощь оказывать было некому. Но не о Волкогонове разговор. Он был подлец по долгу службы, к тому же неплохо оплачиваемой. Удивляет «бескорыстная» низость московской культурной элиты.
Президиум Российской Академии наук публично одобрил действия Ельцина. Браво, господа! Слава российской науке! Так что же вы потом жаловались, что Академии не платили зарплату? Вы же плюнули на кровь тех, кто и пытался защитить строй жизни, при котором наука была нужна и её уважали.
А те меломаны, которые потекли на ритуальный концерт на Красной площади 3 октября, загодя отмечающий окончательную победу «демократии»? Ведь знали, что совсем рядом — сгусток горя и гнева сограждан. Возрождали обычай накрывать победный пир над телами связанных и задыхающихся побеждённых? Ну, ладно, Ростропович (какое верное имя — Мстислав!) — а зачем было в день национальной трагедии участвовать в этом балагане простому учителю, врачу, инженеру? Ведь их друзья по работе в это время около Дома Советов буквально готовились к смерти.
Ведь уже и толпы мародёров начали подтягиваться к Дому Советов, пока метро не закрылось. Их Гайдар пригласил по телевидению — вспомните это, голосующие за СПС. И вспомните истерику Немцова: «Давите их! Давите, Виктор Степанович!»
Я не хочу говорить о той стороне событий, которая била по чувствам, потрясала. Хочу вспомнить вещи вторичные, почти незаметные, но, по-моему, важные для всех, кто пытается понять самих себя, сегодняшних.
Около Дома Советов собрались люди из разных слоев общества, конфликт вышел за рамки политического. Этих людей влекло что-то общее, сохранившееся в народе. Было там много рабочих и инженеров, но я видел там и нескольких видных профессоров (даже моего первого научного руководителя в университете). Только с нашего курса химфака МГУ я встретил четырёх, а кого-то, может, не узнал.
Все эти люди, чтобы прийти и остаться, от многого отрешились. Но потом уже об этом не думали и не говорили. Съёживались и нервничали, когда ОМОН в очередной раз имитировал атаку с дубинками, давил на нервы. Как расширялись зрачки у женщин и девушек — глаза чёрные, совсем без радужной оболочки. Хотелось каждой поклониться. Но не уходили — это как-то было вычеркнуто из вариантов поведения. Только по утрам, когда мужчины виновато уходили на работу, спрашивали: «Вернётесь?»
В ночь на 28 сентября я, промокнув насквозь и чувствуя озноб, поехал домой переодеться. А утром Дом Советов был полностью блокирован, безуспешно туда пытались пробиться даже депутаты. Один полковник милиции объяснял: «Граждане! Вас мало, и поэтому с вами можно не считаться. Вот если бы вышло вас полмиллиона, то ничего этого бы не было». Но говорил он эти разумные слова как раз тем, кто пришёл, а не тем, кто глазел у телевизоров и на чьей совести поэтому тоже есть капельки крови.
Конечно, ничто не забыто, и память о 3-4 октября тихо работает в нашей душе. Шуму она не делает, но, думаю, редко когда пролитая кровь была такой спасительной для народа. Хотя её прямого воздействия на политику вроде бы и не видно. Я думаю, главное, чему послужила стойкость наших соотечественников, это то, что не удалось вселить в нас леденящий страх и не удалось стравить людей по политическим признакам. Особенно натравить граждан на армию.
Вот, вечером 28 сентября от посольства США на блокаду Дома Советов России передвигался батальон дивизии им. Дзержинского. Толпа ревела им: «Фашисты! Фашисты!»
Я подошёл поближе и смотрел в лица солдат, одетых в каски и бронежилеты. Это были мальчики, все как один худые, щуплые, с русскими лицами, неспособными скрыть никакое чувство. В глазах их застыл ужас. Ужас перед тем, что им могли приказать сделать.
Когда передние ряды ревевшей толпы, придвинувшейся к колонне, увидели глаза этих солдат, многие женщины заплакали. Они стали совать солдатам яблоки и сигареты. Им было жалко этих вооружённых детей гораздо больше, чем самих себя. Кто из них за Хасбулатова, кто за Ельцина? Это же чушь. Все видели: это две родные части одного народа, которые заталкиваются подлыми политиками в какую-то страшную мясорубку. Да, русские люди не могут организоваться, чтобы умело этому противостоять. Но душу свою они вам, господа, не продали (кое-кто из любопытства отдал даром, но это другое дело).
