История одного предателя - Николаевский Борис Иванович (читать хорошую книгу полностью .txt) 📗
Доводы эти, конечно, не могли убеждать. Савинков совершенно правильно отвечал Азефу, что он, — наоборот, — считает себя морально не в праве звать людей на борьбу, когда не имеет веры в возможность успеха, — когда есть все основания ждать, что их гибель будет бесполезной. С соображениями о необходимости дать какой-нибудь ответ реакции Савинков был согласен, — но для этого он предлагал пойти совсем иным путем и перейти к системе открытых нападений целых групп вооруженных террористов, совершающих свои набеги без предварительной подготовки старого типа, а исключительно на основании сведении, собираемых через посредство партийных организаций. Конечно, и для такой работы необходимо восстановление Боевой Организации, — но эта Организация должна быть совсем иного типа, чем старая: в нее должно входить несколько десятков человек, для чего должны быть мобилизованы все боевые силы партии.
Азеф и Гершуни с этими предложениями не согласились. Они стояли за старый тип построения Боевой Организации и за старый тип ее работы. В такой Боевой Организации Савинков участвовать отказался: он неправильно понимал причины неудач своей боевой работы последних лет, — но он верно чувствовал, что все это время бился головой о стену, — и не был склонен продолжать эту безнадежную игру.
Обратно в Россию Азеф вернулся уже осенью, — в самом конце сентября или даже в начале октября. Штаб-квартира Центрального Комитета помещалась в Финляндии, — в Выборге. Вопросу о Боевой Организации было посвящено специальное заседание. На него приехал и Савинков, — для того, чтобы защищать свой план организации боевой работы партии. После столкновений зимы 1906–07 гг. его сильно не любили в Центральном Комитете и встретили больше, чем холодно. Азеф и Гершуни молчали, не снисходя до спора. Подавляющим большинством все предложения Савинкова были отвергнуты. Было решено восстановить Боевую Организацию в ее старом виде. Для руководства ею свои силы предложили Азеф и Гершуни. Так как многие не хотели отпускать Гершуни от участия в общепартийной организационной работе, то было решено, что на первое время во главе Организации будет стоять один Азеф. Но всем было ясно, — как пишет один из участников этого заседания, Н. И. Ракитников, — что «как только ход подготовительных работ начатых Азефом, того потребует, Гершуни отдастся вполне террористической работе». Не официально же Гершуни и теперь стал ближайшим обязательным советником Азефа относительно всего, что касалось боевой работы партии. Он не принимал участия в технике этой работы, не входил в непосредственные сношения с вербуемыми людьми. Но каждый свой шаг Азеф предпринимал только после совещания с Гершуни и только с его одобрения. Они вдвоем с этого момента и до отъезда Гершуни за границу (вызванного его болезнью) становятся главными руководителями всей центральной боевой работы партии.
В качестве основной, — едва ли даже не единственной, — задачи перед восстановленной Боевой Организацией Центральный Комитет поставил дело царя. Строго законспирированная, она должна была вести только одно это дело, не отвлекаясь в стороны других, относительно более мелких предприятий. Это не означало отказа от таковых. Наоборот, общая оценка положения, даваемая Центральным Комитетом, была такова, что заставляла его считать настоятельно необходимым всемерное развитие террористической борьбы, — и в соответствующем духе он давал свои инструкции. Но ведение всех этих остальных террористических предприятий центрального значения решено было сосредоточить в ведении Летучего Боевого Отряда «Карла», который с этого момента и формально перешел в ведение Центрального Комитета. Руководство этим отрядом со стороны Центрального Комитета было поручено Азефу и Гершуни.
Глава XVII
Летучий Боевой Отряд «Карла» и его гибель
Именно в этот период Азеф впервые вошел в непосредственные и тесные сношения с тем Летучим Боевым Отрядом «Карла», которому суждено было вписать последние трагические страницы в славную книгу о героической борьбе русских террористов-одиночек, — страницы, вся полнота трагизма которых особенно понятной становится только теперь, когда пред нами вскрываются закулисные стороны истории…
Осень 1907 г. несла начало тяжелой, мрачной полосы русской истории. Реакция торжествовала по всему фронту, с каждым днем захватывая все новые и новые позиции, — не только в мире политической борьбы, но и в общественной жизни, в литературе, в области личных настроений. Массовое движение было раздавлено. Под тяжестью репрессий согнулась деревня. Обессиленные прошлыми потерями и острым промышленным кризисом, молчали рабочие в городах. Совершенно прекратились политические демонстрации. Почти на нет сошла волна стачек. Стало ясно, что старый режим, — пусть только на время, — вышел победителем из схватки, — и это накладывало свою печать на настроения представителей тех групп, которые еще так недавно поставляли основные кадры активных деятелей различных революционных организаций.
Еще недавно здесь безраздельно господствовали боевые настроения. Личные интересы отступали на задний план, — растворялись в интересах коллективного «я» ведущей борьбу революционной массы. Любая личная жертва во имя блага этого коллектива казалась и возможной, и легкой… Теперь этот коллектив распадался, — и личные заботы и интересы выступали на первый план. Еще вчера проблема личного устройства в жизни целиком сливалась с проблемой коллективной переустройства всей русской жизни вообще, — казалась небольшим частным случаем последней. Сегодня, забыв о задачах коллектива, каждый начинал сам по себе решать проблему своего личного устройства.
Это настроение было общим для всех социальных слоев, которые активно участвовали в революционной схватке. Многие и многие из наиболее деятельных рабочих, еще недавно целиком отдавшие себя на служение коллективу и думавшие только об интересах класса, теперь прилагали все усилия к тому, чтобы выбиться в мастера, завести собственную маленькую мастерскую, сдать экзамен на учителя и т. д. Многие и многие из революционеров-крестьян, которые еще вчера шли впереди остальных в борьбе за коллективное решение земельной проблемы, теперь спешили использовать новые законы, специально созданные для того, чтобы разбить единство крестьянского движения, и уходили из общины на хутора, все внимание сосредотачивая на заботах об укреплении своего индивидуального хозяйства.
С наибольшей силой этот уход в личную жизнь отразился в рядах революционной интеллигенции. Это было только вполне естественно. Моменты личного самоотречения всегда играли большую роль в настроениях представителей этого слоя. Перед многими из них всегда стояли широко раскрытыми двери для личного устройства, и не шли этим путем они исключительно потому, что не желали на нет становиться. Теперь такое желание явилось, — и большинство из них стремительно ринулось в эти открытые двери.
Только очень немногие оставались на посту, стараясь в изменившейся обстановке и в изменившихся формах служить тому же делу, которому они служили раньше. Большинство уходило, — кто в науку, кто в работу по своей специальности, кто просто в личную жизнь. В лучшем случае люди оставались субъективно верны своим прежним идеалам, и на свой отход от революционной борьбы смотрели, как на временный, вынужденный обстоятельствами. Но обычно отход фактический был связан с отходом и идейным: встав на путь индивидуального решения проблемы личного устройства в жизни, люди искали оправдания своему поведению в идеологическом обособлении себя от коллектива, в теоретическом противопоставлении «прав личности» правам общества. Как сорная трава, бурно разрастались всевозможные сорта «индивидуализмов». И как неизбежное следствие, — в обстановке этого развала на смену старым ригористическим нравам революционной среды приходили настроения погони за удовольствиями и наслаждениями. Люди как будто бы стремились в этом отношении наверстать то, что ими было упущено за годы их участия в революционной борьбе. И в литературу, — печальной памяти литературу эпохи реакции, — мутной струей хлынула порнография… Создавалась обстановка, о которой поэт-сатирик тех лет так метко писал:
