Слабость силы: Аналитика закрытых элитных игр и ее концептуальные основания - Кургинян Сергей Ервандович
Западный огонь может вспыхнуть из-под якобинско-большевистского пепла. Этот огонь можно назвать красным. Он будет новым, непохожим на предыдущие и одновременно преемственным.
Западный огонь может вспыхнуть из-под фашистского пепла. Тогда это будет новый черный огонь. В нем ищущий спасения Запад сгорит сам и спалит все человечество. Для меня это абсолютно ясно. Но в поисках огня Запад обратится к любым истокам. К этому, возможно, скорее, чем к любому другому.
Западный огонь, наконец, может вспыхнуть из-под пепла напряженной, допотребительской, доокультуренно-остывшей религиозности. Тогда это будет белый огонь.
Мой выбор – в пользу красного. Но я не хочу рекламировать свой выбор. Я хочу описывать коллизию огня. Возможен ли белый огонь? Этого ждут многие. Я уже продвинулся на несколько шагов в описании препятствий, существующих на этом пути. Казалось бы, почему не сделать ставку на возможность религиозного ренессанса в XXI столетии? Вот и Хантингтон говорит, что мир движется от идеологии к религии! И неоконсерваторы явно облизываются на нечто подобное. Облизываться-то они облизываются...
Но есть тут несколько «но». Об одном я уже сказал выше. Запад вообще (и неоконсервативный Запад, в первую очередь) превратил религию в успокоительный ритуал, в часть комфорта. И в этом виде она не может быть мобилизующей. Христианский идеал сегодняшних христианских церквей в среднем – по состоянию верующих – лишен мобилизующего начала. Лишен этой жертвенной, ждущей Будущего сотериологической мотивации. Хотя, конечно, исключения есть. Но, опять же, христианско-фундаменталистскими исключениями западный мир «не проинтегрируешь».
Следующее «но» заключается в том, что ныне существующие относительно нагретые христианско-фундаменталистские исключения, охватывающие серьезные массы верующих, во многом сориентированы не на будущее, а на конец времен.
Протестантские эсхатологические модификации христианства, сконцентрированные, в основном, в США, согреты этим ожиданием конца. Причем их эсхатология носит весьма конкретный характер. И слишком ясна ее связь с угрозой ядерной мировой войны.
Кроме того, даже этот нагрев все равно не воспламеняет такие массы верующих, которые могут повести за собой все человечество. Или хотя бы сам Запад. Трудно представить себе столь значительную трансформацию подобных чаяний, при которой эти искры родят цивилизационное пламя. Эта энергия не даст большой крестоносной страсти, сколько бы Буш к этой страсти ни апеллировал. А долго ли он к ней апеллировал? Нет, недолго. Только пикнул – сразу заткнули, причем, что называется, наглухо. И поразительно, как быстро и до какой степени.
Необходимая религиозная энергия есть в исламе. Но это антизападная энергия. Где еще может вспыхнуть белый огонь? В Латинской Америке? Там он, скорее, все-таки будет красным. В Индии? Индия – очень религиозная страна. Но Запад-то тут при чем? Китай же, в строгом смысле слова, страна нерелигиозная.
Итак, с одной стороны, только восстановление высших смысловых измерений может спасти и Запад, и мир. Это означает выход за «консенсус данности», о котором я только что говорил. Вне этого выхода спасения нет.
Но, с другой стороны, классовый инстинкт, инстинкт господства и нечто, может быть еще более темное и цепкое, противостоит любому выходу за рамки «консенсуса данности». И потому ведет в тупик и себя, и мир. В каком-то смысле, это поразительным образом накладывается на коллизию, объясняющую реальные причины распада СССР (рис.8).
Метафора огня в соотношении с реальной политикой
Зная по опыту, к чему ведет эта ненависть к огню, мы пытались как-то передать свой опыт американцам.
Я имею в виду, прежде всего, семинар, который наш Центр провел с Фондом Никсона в январе 2003 года, незадолго до начала бомбардировок в Ираке.
Мы не углублялись в философские дебри. Мы не апеллировали к опыту нашей истории. Мы не призывали американцев отказаться от кампании в Ираке. Тем более, что это было абсолютно бессмысленно. Мы всего лишь утверждали, что кампания в Ираке будет проиграна, если американцы не будут успешны на идеологической территории, на территории смыслов.
Если уж американцы начали свой крестовый поход, то «городу и миру», Ираку и человечеству должна была быть продемонстрирована высшая правда, способная хоть в чем-то компенсировать очевидные издержки осуществляемого. В виде такой идеологической правды не могло быть предъявлено «освобождение иракского народа от ига Саддама Хусейна». Потому что «освобождение от» ничего не значит, если нет «освобождения для». Тут – либо-либо. Либо иракский народ должен сам (пусть даже с помощью сочувствующего ему прогрессивного человечества) освободиться от ига Саддама Хусейна. И сам решать, что ему делать. Тогда он может сам выстраивать проект своего будущего.
Либо, обрушив ему на голову освободительные бомбардировки, ему далее нельзя предоставлять (суррогатное в условиях таких бомбардировок) право выбора. Ему надо дать проект будущего.
Если Саддам Хусейн – это Гитлер, а иракский народ – пыль у сапога диктатора (ведь только такой характер ситуации как-то оправдывает внешнее вмешательство), то нужен не свободный выбор на руинах Дрездена, а план Маршалла. Поскольку Ирак не европейское государство, то такой план нужен в этом случае намного больше (а не меньше), чем в случае Германии.
На нашем языке это означало, что американцы должны использовать свое вмешательство (коль скоро они на него решились) не для демонстрации военного преимущества, а для глубокой реальной модернизации атакуемой территории. За неимением другого смыслового огня, американцы могли востребовать хотя бы огонь Проекта Модерн. И тогда возникали малые, но хоть какие-то шансы на реальный успех.
Содержание тогдашней дискуссии «широко известно в узких кругах». И есть кому подтвердить, что я не корректирую свои тезисы под сокрушительные результаты американской акции в Ираке. Американцы могли нарушить «консенсус данности». И только в этом был шанс на успех. Но они этого не сделали. И проиграли. Наши тогдашние адресации к абсолютной необходимости выхода за рамки «консенсуса данности» на идеологическую территорию Модерна не были пустыми абстракциями. Они были ориентирами для очень конкретной политики. Предположим, что был бы выбран Проект Модерн как система стратегических смыслов. Предположим далее, что этот Проект стал бы демиургом реальной политики, а не болтовней. Что тогда? Тогда им надо было опираться на партию БААС. Отсекать от нее все, что мешает. Но сохранять в качестве системной опоры.
Американцы сделали ставку на другое – и проиграли. И никакого выигрыша Запада (а значит, и нашего выигрыша) не будет, пока не будет сломан «консенсус данности», пока на месте двух бесперспективных партий («жира» и «быть бы живу») не появится «партия смысла».
Жду этого. И этим живу. Но я не в скиту живу. Не в добровольном изгнании, из которого все проклинаю и жду, чтобы стало хуже, а я оказался прав. Я живу в реальном мире и хочу помочь тому, что в нем происходит. А в нем идет борьба двух этих... ну, не знаю, как сказать... схем... философий... протопроектностей... И пока эта борьба задает почти всю систему координат. А вне этой системы координат нельзя понять происходящее и повлиять на него.
«Спрятанный скелет» и его влияние на общество
Но, что всего печальнее, эта борьба не является сколь-нибудь открытой. «Меню» открытого обсуждения сводится к давно набившим оскомину несуразностям. Обсуждать всерьез освобождение иракского народа в результате американских затей 2003–2006 годов уже не может никто. Но только этим (освободили ли? в какой степени освободили?) заняты те части «западного ментала», на которые возложена функция обсуждения действительно серьезных вопросов.
