Временщики. (Судьба национальной России: Ее друзья и враги) - Власов Юрий Петрович (онлайн книги бесплатно полные TXT) 📗
Становилось хуже и хуже. Это коренным образом подрывало веру в партию и советскую власть вообще. Запад всё более мнился раем для советских людей, которых держали за стальной изгородью, не пуская за границу, кроме отдельных табунков в туристических группках.
При всём том обеспечение и положение правящей бюрократии делалось всё более разнообразным и богатым, а главное по очень низким, по сути, копеечным ценам. То же самое относилось и к её медицинскому обслуживанию и местам отдыха. Партийная и советская бюрократия явно обособлялись. Это вызывало озлобление. Набирало обороты разложение общества.
Память недолговечна. Мы забыли, что демократическому апокалипсису предшествовал малый апокалипсис социализма, созданного в семнадцатом по сионистско-масонским образцам.
Приведу отдельные записи из своих дневников разных лет. Таких записей много. По тем годам они ничего особенного и не представляли.
Из дневниковой записи, апрель 1978 года.
"…Две недели нельзя купить масла: или вовсе нет, или громадные очереди.
В магазине нечто невообразимое, но уже ставшее обыденным за последние полтора десятка лет.
Кассирша – на очередь: "Взбесились люди!"
Кто-то: "А как не взбеситься, готовить и есть надо…"
Кто-то: "Это Франция, Англия и Германия отказали нам в поставках…"
Кто-то: "А мы, выходит, не можем без них прожить? Не повезут хлеба, масла, мяса – и мы загнёмся?…"
Кто-то: "Партия приняла продовольственную программу, столько о ней по телевизору…"
Кто-то: "Очередь… почему стоим? О, чёрт, не ползём-не лезем…"
Кто-то: "Социалистическая плановая экономика…"
Кто-то: "Да все продукты на пайки "шишкам" расходятся…"
Кто-то, очень тихо, почти в ухо мне: "Сажать надо за такие разговоры…"
Здесь все знают, как и вообще в стране, что магазины, в которые наведываются иностранцы, всегда снабжаются лучше…"
Из дневниковой записи, сентябрь 1980 года (вскоре после Олимпийских игр):
"Всё здесь удивительно! – простуженно прикашливая, рассуждает женщина. Зачем я, инженер-строитель, должна знать и ублажать разными подарками мясника?… А купи без него мяса!… Мне нужна операция, а у кого делать? Опять тащи взятку. Сил уже нет…"
Ей лет сорок, она стоит у входа в магазин. Длинная обтянутная книзу тёмнокрасная кофта застёгнута на все пуговицы. Через плечо обтрёпанная сумка. Всё это она рассказывает, пожилому человеку в кепке.
Мужчина говорит: "Не ходите в овощной, картошка гнилая, ругань…"
Из дневниковой записи, июнь 1983 года:
"Постельное бельё не купишь ни за какие деньги, – жалуется старик.
Его спутник говорит: "У меня знакомый – йог. Спит на досках и без подушки".
"Тебе всё смешочки, а у меня сын женится. Где постель достать?"
Из дневниковой записи, ноябрь 1985 года.
"…В воскресенье в сквере почти никого нет. Бреду по снегу, занятый размышлениями о рукописи: никак не даётся новая глава. И вообще не нравится вся работа, что-то не так, хотя я без пощады к себе погоняю эти серые лошади будни… Слышу тонкий дребезжащий голосок и прихожу в себя. Старуха в чёрном пальтишке до пят спрашивает:
– Картошка есть в магазине?
– Не знаю, – я пожимаю плечами, – Я с почты.
Неожиданно хрипловатый мужской бас за спиной отвечает:
– Есть картошка, но очередь человек на сто.
В глазах старухи встаёт ужас, но она бредёт туда, в очередь".
Из дневниковой записи, август 1986-го:
"В булочной меня поразил необычный гвалт и суета. Смотрю в угол, где люди, перегибаясь один через другого, хватают из ящика пакеты. Подхожу: это овсяное печенье. Его набирают впрок, жадно, проворно.
Беру два пакета и проталкиваюсь к концу очереди. Вокруг душно, черно, чадно. Когда подходит очередь, слышу как невзрачная женщина в халате кричит: "Тише! Раздухарились!" – и ворчливо замечает кассирше: – Больше я это печенье завозить не стану. Обойдутся!"
Она в таком грязном халате, будто только сейчас из окопов.
Из-за стойки её незаметно, по заду облапывает грузчик, приговаривая: "Бабы сеют, бабы жнут – мужики учёт ведут".
Петроний Арбитр писал в "Сатириконе": "…поневоле приходится бесноваться среди бесноватых" [140].
Петроний Арбитр – римский писатель, был обречён на смерть императором Нероном.
С семнадцатого зачернели безбрежные "хвосты".
Помню, голодный 1946 год – первый послевоенный год. Я уже был в Саратове в 6-й роте Суворовского военного училища. Мы каждое утро в шесть строем выходили за ворота училища для получасовой прогулки-зарядки: часть быстрым шагом, часть рысью – и всё по обледенелым булыжным мостовым (город почти не чистили, да и машин таких не было). Темень непроглядная. В окнах реденькие огни. Народ был выбит на фронте и ещё не успел заместиться детьми и пришлым деревенским людом. Кое-где вьюга мотает одинокие фонари. Снег воет, метёт по самой земле. И почти неразличимые полукилометровые очереди: чёрные безмолвные ленты людей перед хлебными магазинами – только чтобы отоварить карточки, не купить вдосталь, а отоварить свои 300 граммов черняшки; белого хлеба не было и в помине, как и других продуктов… В ту зиму от бесхлебья умерли сотни тысяч людей на Кубани и по югу России…
В послевоенных очередях люди верили: лучше будет. И стало ведь лучше.
А потом… потом в 1960-1980-е смотришь, бывало, на такую очередь – и, ей-Богу, жить не хочется. Опять! И до каких пор! С 1960-х завелись "короли"-мясники, "знакомые продавщицы из промтоварного" – подлинные хозяева жизни. Уже ничто не значили твоё образование и честный труд. Вся жизнь заелозила, поехала вкривь и вкось – по "блату". Жизнь прибирали к рукам спекулянты, фарцовщики, всякие оборотистые личности… Это были начатки будущего "рыночного" общества.
И весь накал жизни с семнадцатого – насколько нервов и сил может хватить? С 1960-х годов явно стало не хватать. Люди стали с надеждой и завистью поглядывать на другую жизнь, что за самым дальним небосклоном.
От такой вечно натянутой жизни люди черствели. Я всё менее узнавал их. Война развила в народе необыкновенное братство (ещё бы, выживи в тех условиях!), а тут на моих глазах жизнь расползалась на какую-то грязную блатёжную рвань, на допущенных к благам и недопущенных. Я вдруг узнал, что в армии завелась какая-то "дедовщина", о которой мы, офицеры, тридцатых, сороковых и пятидесятых годов и представления иметь не имели: отношения строились на товариществе, на одном общем чувстве братстве. Всё общее: "котёл", кусок хлеба, наряды, невзгоды, риск – умри, но прикрой друга, а друзьями были все, кто носил солдатскую робу…
Примеры из моих дневников вроде бы о пустяках. Подумаешь, перебои в торговле, им всегда сопутствуют очереди, хамство, усталость… Есть вещи и посерьёзнее. Но это были не перебои в торговле, а провал в работе сельского хозяйства. То самое коренное дело, которое десятилетиями не способна была решить советская власть. Каждый кусок мяса надо было брать с боя в очередях и так едва ли не каждый день. А вопрос был прост: в оплате. Платили бы колхозникам в валюте, как американцам и канадцам при покупке нами зерна, так завалили бы страну любыми продуктами.
Мы не стали этого делать и и не делали почти 30 лет, исправно покупая зерно за рубежом. При Сталине такое даже и помыслить было невозможно.
А недовольство народа накапливалось, росли обиды на неравное положение людей в обществе, крепло скрытое желание покончить с особым положением "номенклатуры" от района до политбюро.
