Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2 - Кургинян Сергей Ервандович (книги без регистрации полные версии .TXT) 📗
Ну, так я и постараюсь разъяснить, не превращая разъяснения эти в пропись (она же — обществоведческая инструкция по сборке «интеллектуального автомата Калашникова» с «надежно заклиниваемым затвором»).
Начну с признательных показаний. А как без них-то в подобном, по сути абсолютно инквизиторском, случае? Каясь, признаюсь в том, что Блаженный Августин — один из моих любимых авторов. И я у него учусь. Но не искоренению еретиков, а тому, какая странная, трагичная, атипичная, величественная и хрупкая это «вещь» — история. История вообще и осознание истории тем более. При том, что нет истории без ее осознания в качестве таковой теми, кто ее, так сказать, волочет на своих плечах.
Когда говорят о тонкой пленке культуры на теле собственно природного человечества, то под культурой имеют в виду не неолит и, уж тем более, не палеолит. Хотя и неолитическая революция — это колоссальный культурный взрыв, швырнувший человечество в неведомое, оборвавший его связи с собственно природной нишей и так далее. И все же культура — это не обработанные орудия и не фигурки богинь матриархата. Культура — это Шумер, Египет, праКитай, праИндия… Что еще? Ну, Иерихон. Ну, Чатал-Гуюк… Все остальное — мифы. Атлантида, Лемурия и так далее… Оставим эти проблематичности в сфере проблематичного. Сколько тысячелетий такой — достоверной и непримитивной — культуры за спиной человечества? Пять? Шесть? Ну, хорошо, десять! Это, что называется, уже «с перебором». А сколько человечество жило как человечество без этого всего, но уже в оформившемся виде? Ну, двести тысяч лет… Хотя, на самом деле, больше. Вот сколь тонка собственно культурная пленка.
А теперь постарайтесь увидеть на этой пленке совсем уже тонюсенький и локальный очажок исторического человечества.
Ведь историчность человечества определяется не тщательностью, с которой фиксируются деяния фараонов и императоров. История — это способность двигаться, руководствуясь компасом под названием «Великая Новизна». Впереди есть то, чего не было… И это, грядущее, заслуживает того, чтобы бросить имеющееся и двинуться в путь… Бодлер писал в своем «Плаванье»:
Но это XIX век… И кто-то скажет, что это Великое Беспокойство — свойство перехода от традиционного общества к обществам иного типа (индустриальным, модернизированным). А как же Святой Христофор, несущий на своих плечах младенца по имени Грядущий день? Готовность человеческих сообществ двигаться в сторону нового, понимаемого как Идеал, не имеющий отношения к опыту («этого не было, но это будет!»), очень нетривиальна.
Столь же нетривиальна и готовность выйти за пределы циклического, «природоподобного» времени. Природоподобное время оперирует аналогией между тем, что происходит в Природе («зима, весна, лето, осень… опять зима… и так всегда было и всегда будет»), и тем, что происходит и с человечеством, и с иными, надчеловеческими, «инстанциями». Нил разливается регулярно… Есть и более сложные циклы… Благоприятные, неблагоприятные… Но неблагоприятный период сменится благоприятным… Змей съест солнце… Но произойдет битва, солнце освободят… Так было и так будет… После ночи наступит день, а после дня — ночь.
Культурные герои, божественные вестники Великой Новизны, преодоление страха перед неизвестным, которое с собой эта новизна приносит. Ведь в самом деле… Только-только освоили культуру как аккумулятор опыта… И вдруг надо отказаться от опыта во имя какой-то там новизны! Ну, придет она, катастрофа какая-нибудь, например, — будем приспосабливаться! Но чтобы ждать ее, звать, видеть в ней спасение и избавление… К этому человечество приноравливалось с трудом. И — неравномерно. Кто-то был первопроходцем. А кому-то это все было чуждо; «Ишь ты, свет в конце туннеля!»
Большая часть культурного человечества в воду истории не вошла, опасаясь последствий. Вошел ли, например, в воду истории как страсти по новизне великий китайский народ? В той мере, в какой для него альфой и омегой являются всесильные циклы, не вошел. Я не специалист. И не знаю специалиста, который взялся бы это оценить. И с трудом представляю себе метод, на который такой специалист мог бы опереться.
Но мой личный опыт наблюдения китайской цивилизации говорит о том, что — несмотря на все модернизационные успехи — ее ядро не задето крылом странной и диковинной птицы под названием История.
Невозможно назвать эту птицу ни семитской, ни арийской. В том-то и казус, что она существенно семито-арийская. И этим одним ставит в тупик тех, кто охотится за конкретным иудейским «врагом человечества», «такое» сделавшим и с замечательными слонами, и с прочими жертвами своих бесчисленных происков. Зороастрийский взрыв, вошедший в резонанс с иудейскими пророчествами… Два этих взрыва (арийский и семитский) в их взаимообусловленности и взаимопреемственном качествовании… А дальше обусловленный этими двумя взрывами мегавзрыв под названием христианство. Он и только он оформил окончательно историю как невероятно проблематичный формат человеческого существования.
Нет истории без философии истории. Нет философии истории без метафизики истории. Нет метафизики истории без острейшего ощущения онтологического конфликта, конфликта света и тьмы, добра и зла. Мировая история — дитя этого конфликта.
Внутри этого конфликта у человечества есть особая роль. В истории разворачиваются битвы, имеющие фундаментальный смысл. Она, история, и мучает, и сулит надежду. Да, без нее исчезнут определенные муки. Но исчезнет и надежда как таковая. В истории может свершиться и свершается Великая Новизна. Ее метафизика не только таит в себе ответ на вопрос о природе зла, но и вычерчивает рукой надежды тот маршрут, по которому следует идти спасаясь. То есть освобождаясь от зла. Нельзя утверждать, что этот маршрут — прямой, как полет стрелы. Но он — не лабиринт и не круг коловращений (Вечное возвращение).
Вера человечества в историю подтачивается двумя соблазнами. Один — презреть историю как Время, являющееся и очевидным врагом человечества (старение, смерть), и чем-то, заведомо подчиненным Вечности. Это — эманационный, гностический соблазн. Другой соблазн — циклически-пантеистический. Все идет по кругу. Направленность — выдумка. Есть именно коловращение всего на свете. Не только времен года, но и человеческих судеб. Отсюда и реинкарнация.
Зима — все умерло. Весна — воскресло. Снова зима — снова умерло. Стихийно оформленное в язычестве, это пантеистическое мировоззрение навязывает сознанию и иные циклы. Например, цивилизационные. Родилась цивилизационная монада, оформилась, состарилась и умерла. Бесконечно изощренная китайская теория циклов, кальпы индусов… Европейские заимствования Ницше, Шпенглера, Тойнби, Данилевского, Хантингтона, наконец! Великие часы тикают: «Так было — так будет, так было — так будет». Вечное возвращение, так поразившее Ницше… Коловращение, смена кальп… Стерли — заново… Стерли — заново…
С одной стороны, пантеизм с его циклами, в которых нет историчности. С другой стороны, гностицизм с его уцениванием Времени в пользу Вечности, тоже отрицающий историю. В узком створе между этими двумя отрицаниями движется Дух истории. Нет истории без того, чтобы общество не стало познавать самое себя как нечто, развернутое во времени, то есть обладающее историчностью. Неведение обществом своей историчности — в целом скорее норма, а ведение — глубокая аномалия. Но, раз возникнув, эта аномалия начинает диктовать условия всем. И тем, кто соглашается нести крест Истории. И тем, кто отказывается это делать. Сам этот отказ вовлекает отказывающегося в Историю. Нельзя противопоставить себя истории, не оказавшись в определенной степени ей сопричастным. Внеисторизм — это именно неведение истории. Антиисторизм — это в каком-то смысле уже все равно историзм.
