1937 - Роговин Вадим Захарович (мир бесплатных книг .txt) 📗
Молотов: Вы их только снимали, но наркомат не выяснил в чём тут дело.
Пахомов: Я вам, Вячеслав Михайлович, то, что было в материалах, сказал, больше фактов нет, выдумывать я не могу.
Косиор: Значит, нет вредительства? [624]
Перелом в обсуждение вопроса о вредительстве призвано было внести выступление Ежова, сопровождавшееся поощрительными репликами Сталина. В начале своей речи Ежов выразил резкое недовольство выступлениями руководителей ведомств, которые «до конца не поняли ни смысла, ни постановки этого вопроса. (Межлаук: Правильно, правильно.)» Далее Ежов дал ясно понять, в каком отношении находится он сам и его наркомат ко всем другим наркомам и наркоматам. «В резолюции отмечен этот факт о том, что вредительство не только не вскрывали и не только не проявляли инициативу в этом деле,— заявил он,— а в ряде случаев тормозили… (Сталин: Правильно. Там мягко сказано.) Да, т. Сталин, там мягко сказано. И я должен сказать, что я… ещё не знаю ни одного факта, когда бы по своей инициативе позвонили и сказали: „Тов. Ежов, что-то подозрителен этот человек, что-то неблагополучно в нём, займитесь этим человеком“… (Постышев: А когда займёшься, то людей не давали.) Да. Чаще всего, когда ставишь вопрос об арестах, люди, наоборот, защищают этих людей. (Постышев: Правильно.)» [625] Таким образом, Ежов упоминал о фактах сопротивления хозяйственных руководителей высшего ранга репрессиям и тем более — об их нежелании самим «давать» вредителей из числа своих подчинённых.
Исходя из этого, Ежов разразился грубой бранью в адрес наркомов. Он заявил, что не только не получил от них ни одного доноса, но в ответ на его требования санкционировать аресты подчинённых им лиц они часто говорили: «А что же я буду делать дальше, план я должен выполнять, это у меня — главный инженер или начальник цеха, что я буду делать?» «Я обычно отвечаю,— продолжал Ежов,— скажи спасибо, сволочь, что мы берём этого человека, скажи спасибо что вредителя берём. Грош тебе цена, если ты защищаешь человека, который вредит. На него достаточно материалов, чтобы его арестовать».
Ежов возмущался тем, что хозяйственные руководители рассматривают борьбу с вредительством как «какую-то полосу модных настроений» и говорят: «вскрыли вредительство и теперь везде и всюду видят вредителей, мешают нам работать, мешают нам выполнять план». По этому поводу он заявил, что «в условиях нашего советского строя» вредитель «может нам вредить только небольшими делами, там, где он уже уверен, что никак он не будет разоблачён. (Сталин: И будет копить силы к моменту войны, когда он навредит по-настоящему.)»
Ежов разрушил иллюзии о том, что обсуждение должно коснуться только двух наркоматов, названных в повестке дня. Он сообщил, что за последние месяцы «по НКПС прошло 130 дел, причём у нас ещё много впереди дел, по Наркомлегпрому 141 человек, присуждённых на разные сроки, в том числе и к расстрелу… по Наркомпросу — 228 человек. (Голос с места: Ого! Это я понимаю.)» На основании этого Ежов делал вывод, что «задето (вредительством.— В. Р.) не только ведомство Наркомтяжпрома, задет не только НКПС, но не в меньшей мере задеты и все остальные наркоматы. Поэтому думать, что эти ведомства, поскольку их доклад не поставлен, просто проскочили, не выйдет из этого!». Если наркомы не сумеют развернуть борьбу с вредительством, продолжал угрожать Ежов, «ЦК найдёт достаточно силы для того, чтобы таких людей кое-чему поучить, если только они не безнадёжны к учебе» [626].
Речь Ежова полностью рассеяла иллюзии некоторых наркомов и в том, что индульгенцией для них может явиться успешное выполнение и перевыполнение их отраслями хозяйственных планов (промышленность СССР в 1935 и 1936 годах развивалась темпами, намного превышавшими темпы роста в любой из предшествовавших десяти лет). Ежов заявил, что «все наши планы, по существу говоря, занижены. Чего же думать о перевыполнении заниженного плана. (Сталин: Правильно.)»
Конкретный разговор о ведомствах Ежов начал с Госбанка, где «вскрыта довольно мощная троцкистская организация численностью до 20 человек (Голоса с мест: Здорово! Ого!)». Эта организация, по словам Ежова, расхищала государственные средства для финансирования подпольного троцкистского центра и создавала валютные фонды за границей, например, «на тот случай, ежели Зиновьеву и Каменеву удалось бы удрать за границу». Такие же хищения, утверждал Ежов, производились в местных организациях Госбанка, причём похищенные средства тратились не только на „троцкистскую работу“, но и на личные нужды: строительство себе дач, домов и т. д. [627].
Здесь мы сталкиваемся ещё с одной амальгамой, практиковавшейся «органами». Вопреки бытующим представлениям, что в период сталинизма коррупция не получила широкого развития, многие бюрократы 30-х годов отнюдь не чурались экономических преступлений. Это давало возможность «органам» давить на уличённых в растратах, казнокрадстве и т. д., чтобы добиться от них признаний в причастности к троцкистским вредительским организациям. Раскрывая эту нехитрую механику, Троцкий писал: «Наиболее многочисленный человеческий материал для судебных амальгам доставляет, пожалуй, широкий слой плохих администраторов, действительных или мнимых виновников хозяйственных неудач, наконец, чиновников, неосторожных в обращении с общественными деньгами. Граница между легальным и нелегальным в СССР крайне туманна. Наряду с официальным жалованьем существуют бесчисленные неофициальные и полулегальные подачки. В нормальные времена такие операции проходят безнаказанно. Но ГПУ имеет возможность в любой момент предоставить своей жертве на выбор: погибнуть в качестве простого растратчика и вора или попытаться спастись в качестве мнимого оппозиционера, увлечённого Троцким на путь государственной измены» [628].
Когда Ежов заявил, что может «по каждому ведомству кое-что рассказать», состоялся следующий обмен репликами между ним и залом:
Голоса с мест: Расскажи, полезно.
Молотов: По Наркомлегпрому…
Ежов: …мы только сейчас, по существу говоря, начинаем разворачивать дело по Наркомлегпрому, хотя по этому ведомству у нас осуждено довольно значительное количество — 141 человек из активных вредителей и диверсантов, из которых довольно значительная группа расстреляна по постановлению суда. ‹…› Но у нас есть основания полагать, что мы тут нападём на очень крупную организацию шпионско-диверсионную, которая из года в год проводила работу в аппарате Наркомлегпрома [629].
Во время следующих выступлений наркомов Молотов и Каганович перебивали их грубыми репликами, призванными подчеркнуть: ораторы не уделяют внимания главной задаче, которая ставилась теперь перед всеми хозяйственными руководителями: самостоятельному поиску вредителей в своих ведомствах. В этом плане показателен диалог, развернувшийся между Молотовым и наркомом лёгкой промышленности Любимовым:
Молотов: Кого-нибудь из вредителей наркомат разоблачил или нет? Были такие случаи, чтобы сам наркомат кого-нибудь разоблачил или нет?
Голос с места: Он не подготовился к этому случаю.
Молотов: Но всё-таки?
Любимов: …я не могу назвать случая, чтобы наш аппарат открыл вредительство.
Молотов: Это большой недостаток [630].
Подобно тому, как Каганович восхищался проницательностью Сталина, Любимов выразил своё восхищение проницательностью Кагановича: «Лазарь Моисеевич очень красочно говорил: посмотришь в глаза и чувствуешь, что чужой человек, огонька нет, души нет в работе». Однако это не спасло оратора от наскоков со стороны «железного наркома». Когда Любимов заявил, что в его наркомате имеются «головотяпы, которыми, вероятно, руководили низовые вредители», Каганович тут же откликнулся репликой: «Нет, это не низовые вредители, вы на стрелочниках не выезжайте» [631].
В роли загнанного в угол школьника оказался и нарком совхозов Калманович, конец выступления которого превратился в дотошный и пристрастный допрос.
Калманович: Я думаю, что я не делаю ошибку, если сейчас говорю о тех крупных прорывах, которые у нас были и на которые нам надо обратить внимание.
